Секрет (СИ) - Страница 46

Конечно, она в курсе: хоть мы и не из одной сферы, но все же вертимся в тех кругах, где невозможно совсем уж избавиться от досужих сплетников. А я, в общем, никогда не скрывал, что меня не интересуют свидания, и вообще я настроен на формат долгоиграющих отношений без финала под марш Мендельсона.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой, Нина.

— А придется, Антон! – Она нервно выдергивает ремень безопасности, поворочаюсь ко мне всем корпусом. – Она ни с кем не встречалась, это ты понимаешь?! У нее не было мальчиков, не было нормальных свиданий с кино, цветами и ужином с родителями. Она вообще не от мира сего, потому что слишком маленькая и слишком наивная. Увидела тебя – и тут же нарисовала любовь на коленке. Любовь, в которую по-настоящему искренне верит. А тебе не хватило ума просто сказать ей «нет».

Это звучит слишком… честно, чтобы мне не хотелось еще раз попытаться закрыть ей рот, но, раз уж плотину прорвало, я должен вытерпеть все это дерьмо. Желательно еще и не утонуть в нем, потому что раздрай в собственной душе превращается в гирю на связанных щиколотках.

********

— Ты думал, что будет дальше? – продолжает пилить Нина и то, что я до сих пор ее слушаю, можно списать на картины распухающей прямо у меня перед глазами Таниной ноги.

Не знаю, почему это так в меня въелось, я сам частенько падал в детстве, ломал и руки, и ноги, потому что до какого-то возраста у меня просто не работали тормоза. Да и Андрей часто «ломался», один раз прямо у меня на глазах. Но никогда и ничего меня не ковыряло так сильно, как постоянные падения и травмы моей малышки.

— Думал о том, что она, возможно, захочет большего? Захочет нормальных отношений, встреч на виду, держаться за руки или, боже упаси, захочет замуж?

До офиса, где она работает, ехать еще минут двадцать, и я уже знаю, что это будут самые длинные двадцать минут в моей жизни. Потому что Нина не успокоится, пока не выскажет все, что думает о моем образе жизни, и потому что я все больше отдаляюсь от Туман, которая – даже не сомневаюсь – с каждой минутой все сильнее себя накручивает. Нужно позвонить ей сразу же, как избавлюсь от Нины. И плевать, будет кто-то рядом или нет.

— Твоей сестре уже девятнадцать, Нина. – Я все же слишком резко трогаюсь с перекрестка, и мысленно проклинаю и валящий снег, и серую пасмурную зиму, и Туманову, которая решила, что имеет право читать мне нотации. Но я все же слишком хорошо воспитан, чтобы грубить женщине, которая, к тому же, вроде как выставила себя лгуньей ради нас с Таней.

А хуже всего то, что теперь я почти уверен – не вмешайся Нина со своей помощью, я бы сказал правду Таниным родителям. Но это – постфактум, какая-то приправленная безнаказанностью храбрость, потому что в тот момент я мог думать только о Тане и ее сломанной ноге.

— Рада, что ты напомнил мне, сколько лет моей сестре, - довольно грубо отвечает Туманова. – Давай тогда и я кое-что тебе напомню. Ты старше на тринадцать лет, Антон, у тебя холостяцкие принципы в полный рост, тебе нужна женщина, которая смотрит в ту же сторону, что и ты. Понимающая во что впутывается ровесница, а не вчерашняя школьница, которой можно задурить голову плюшевыми игрушками и дорогими подарками. Думаешь, если Таня во все это влезла, она не мечтает о том, что когда-то ты проснешься, оглушенный любовью, не примчишься к ней с кольцом и предложением?

— Думаю, что у меня начинает болеть голова от твоих моралей, - огрызаюсь я. Довольно мягко еще огрызаюсь, потому что в полушаге от прямого посыла куда подальше и пусть валит на все четыре стороны. Или прямо к родителям, жаловаться на кобелиную сущность Антона Клеймана человеку, который считает его своим личным рукотворным шедевром.

— Кто-то должен быть умнее, - уже спокойнее говорит Нина. Усаживается ровно и поправляет ремень безопасности, глядя строго перед собой, как будто ее голову пришпилили к сиденью. – Таня никогда этого не сделает, потому что она влюблена в тебя и будет бежать из последних сил, даже если это дорога в пропасть. Упадет и сломается.

Я останавливаю машину около редакции ее журнала, и Нина быстро выходит. Но все-таки на прощанье делает последнюю ремарку, от которой мне хочется кого-нибудь убить. Желательно после продолжительных изощренных пыток.

— Развяжись с этим, Антон. Не ломай ее жизнь.

Домой я приезжаю только через пару часов: просто бесцельно катаюсь по городу, много курю и много думаю. Так много, что, кажется, получаю тяжелый вывих мозга, потому что любая попытка вытолкать из головы мысли о будущем превращается в болевой синдром. Словно мои бедные извилины слишком устали, чтобы шевелиться.

Даже не сразу включаю свет. Просо иду в гостиную, усаживаюсь на диван и смотрю на террариум, который в темноте похож на кусок джунглей, почему-то оказавшийся за стеклом.

Я дважды набирал Таню и оба раза она просто не ответила. Больше и не пытался. Надеюсь, просто спит после обезболивающих, потому что первую неделю только на них и будет жить. Сколько заживают переломы в ее возрасте? Месяц-полтора? И вряд ли мы сможем видеться в ближайшее время. Или сможем видеться вообще?

Когда в голове щелкает рубильник и «загорается» свет, я уже на кухне: мою, блин, улиток. Потому что их нужно мыть и потому что нужно держать в порядке их «дом». А потом натираю панцири специальным маслом из капсулы. Режу огурцы, которые покупаю зимой специально для Таниных слизняков. И еще насыпаю им смесь с кальцием. Чтобы у этих засранцев был крепче и красивее панцирь. Поливаю кактус. Он уже расцвел, и я тупо минуту разглядываю маленькие красные цветы. Почему-то был уверен, что из бутонов вылезут маленькие чудовища, а все оказалось проще и приятнее глазу. Фотографирую и отправляю Тане в вайбер, хоть она уже давно не в сети.

В любых отношениях рано или поздно наступает момент кривой непонятной паузы. Когда нужно поговорить «по свежему», пока трещина не начала разрастаться вширь и не превратилась в пропасть, через которую не перелететь и за всю жизнь. И даже если я сорву глотку, пытаясь до нее докричаться – мы все равно друг друга не услышим.

И сейчас я понимаю, что этот момент, увы, уже упущен.

Все познается в сравнении.

Кто-то очень умный придумал эту фразу точно из личного опыта, потому что такое не приходит в голову просто так.

Конечно, хоть я и глупая влюбленная девчонка, чья голова, порой, слишком сильно напичкана радужными единорожками и сиреневыми бегемотами, но за всем этим есть здоровая доля реализма. И именно эта доля «показывала» мне будущее без Антона в мой жизни. В том будущем – хотелось верить, что далеком – когда мы просто разойдемся двумя почти незнакомыми людьми, сохраняя на память приятные дни и такие же приятные ночи.

Я знала, что будет больно. Что даже если небо не треснет как зеркало, и меня не приколотит к земле миллионами осколков, все так или иначе изменится. И трава не будет такой зеленой, и солнце не таким желтым. И часть меня навсегда замерзнет в состоянии «до», потому что иначе я просто не смогу выжить в полном одиночестве.

За неделю в проклятом гипсе я поняла, что даже самые страшные фантазии не были такими болезненными, какой оказалась реальность. Я не знаю всех языков мира, но уверена: ни в одном из них нет слова, которое описывает состояние бесконечной, тупой, ноющей не переставая тоски, от которой хочется свернуться в калачик и притвориться мертвой гусеницей.

Нет, мы не разошлись официально.

Мы просто замерзли в вакууме, который называется «неизвестность».

Я часто слышала, что люди теряют друг друга просто так. Без причины, без повода, часто на самом высоком пике отношений, когда небо ясное и ничего не предвещает беды. Просто теряют и все. Потому что они уже достаточно «в отношениях», чтобы заниматься любовью, но недостаточно «вместе», чтобы поговорить без ширм.

Первые дни мне так больно, что проблески реальности существуют только в те редкие моменты, когда меня не одолевает сонливость и голова перестает быть непосильной тяжелой ношей. Я беру телефон и отвечаю что-то на полном автомате, когда вижу там сообщения моего Мистера Фантастика. Я пишу всякую ерунду, лишь бы не написать: «Я люблю тебя слишком сильно, чтобы продолжать». Он прочтет и решит, что я сошла с ума и нарушила правила. Он прочтет и решит, что самое время отключить аппарат жизнеобеспечения, который еще накачивает кислородом легкие нашего «секрета». Как циничный серьезный мужчина примет жесткое, но верное решение. А я – слабачка, размазня и просто дурочка, которая хочет, чтобы «мы» просуществовали еще немножко. Чуть-чуть, пока ученые не отыщут заветное лекарство от душевной боли. Я сделаю прививку – и, может быть, смогу пережить наше расставание.