Секрет государственной важности - Страница 11

Меркулов, криво усмехаясь, пускал дым. Он был неглуп и все понимал. Не прошла даром довоенная выучка у местного генерал-губернатора Гондатти.

– На твоем месте разогнал бы я всех вояк вместе с генералами. При японцах красные все равно в город не войдут.

– Разгонишь генералов, попробуй!.. – дернул подбородком Меркулов.

Он представил себе Вержбицкого, Молчанова, Семенова, Старка и еще многих и многих генералов и адмиралов. «Велика ты, Россия-матушка, – подумал он, – много тебе нужно воевод, а здесь-то тесно им и голодно».

– Я тебе могу клятву дать: съедят нас генералы. С потрохами. И защиты от них не будет, – сказал с досадой Меркулов. Слово «клятва» он выговорил по-своему, мягко.

Спиридон Денисович посмотрел на большой, в рост, портрет Николая в полковничьей форме.

– Вот, – показал он Сыротестову, – император, а полковник, не лез в генералы.

– Скажи, Спиридон, где ты весь день пропадаешь? – сменил разговор Сыротестов. – Весь город обыскал, нет и нет. Неужто все тут сидишь? – Он подался вперед и сощурил глаза. – Подружку, что ли, сменил? А? Кабыть не время. Эх, Спиря, Спиря… Живи отец твой, показал бы он тебе кузькину мать!

– Брось чепуху толочь, – буркнул Меркулов, – государственных дел невпроворот. Работать за нас некому. Если мы с братом не сообразим, рассыплется все. – И он посмотрел на отполированную годами лысину Сыротестова.

На ней отражалась во всем великолепии многоярусная губернаторская люстра.

Сыротестов подвинул кресло к Меркулову.

– Слушай, Спиридон, – сказал он, – три дня как приехали из Аяна наши. Из тех, что соболей для нас добывали, – Ванька Белов и Тимофей Шульга. Рассказали, как и что Охрану обоза, два десятка солдат вместе с унтером, пришлось похоронить.

– Отбивались? – с любопытством спросил Меркулов.

– Отбивались али нет, а жить им все равно не положено. Якутов – тех оставили. Они сразу обратно повернули. Рады, что лошадей им отдали. Пушнину на шхуне «Мария» отвезли в бухту Орлиную и спрятали в надежном месте.

Степан Ильич уже не раз поглядывал на руки Меркулова, точнее, на неизвестные ему прежде огромные бриллианты в манжетах. «Еще дельце обкрутил, – подумал он с восхищением. – Ну и жук!»

– Почему не во Владивосток пушнину-то? – недовольно спросил правитель.

– Сюда нельзя: таможенники все равно бы пронюхали. За границу вывозить тоже опасно. Капитан – жулик, половину, не меньше, хапнет. Вот и решили схоронить. Ну, а я, как договорились, все сделал. – Сыротестов с гордостью посмотрел на Меркулова. – Вчера по твоей бумажке карателей в Императорскую гавань отправил. Мой Сергей за главного.

Тут Меркулов неожиданно вспомнил предложение японского коммерсанта, и настроение сразу испортилось.

«Что же делать? – буравила мысль. – Без японцев деваться некуда. И с японцами не сахар: большевики, будь они прокляты, постарались, разукрасили нас – скоро Меркуловыми детей будут пугать».

– А Белов и Шульга? – нахмурясь, тихо спросил он.

– Белов вчера под поезд бросился. Самоубийство, – скромно объяснил Сыротестов. – А Шульга пропал. Ни слуху ни духу. Милиция по всем притонам шарила.

Меркулов внимательно посмотрел на товарища.

– Не чисто работаешь, Степан Ильич, – сказал он. – Шульгу надо найти и… наградить.

– Сыну-то я так наказал, – будто не слыша, продолжал Сыротестов. – Пушнину на борт – и в Императорскую. Там он для отвода глаз одного-двух человек пришибет – и поближе к дому, здесь сообразим, где выгрузить. А если он, не дай бог, задержится и японцы уходить станут, тогда пусть прямо за границу дует, там встретимся.

– Значит, все на мази? – Меркулов похлопал друга по плечу. – Ты у меня не товарищ, а золото.

…Как ни хитер, одного не учел Степан Ильич. В семье братьев-правителей не все шло ровно и гладко. Николай Меркулов, министр и промышленник, ревностно следил за коммерческими операциями Спиридона. Купца Сыротестова, дружка своего братца, он считал мошенником из мошенников. Однажды Николай случайно оказался невидимым свидетелем их разговора о махинации с мехами и обозлился. Не кража народного добра возмутила его. Нет, Николай Меркулов кровно обиделся, что его обошли.

Догадавшись об истинных целях похода «Синего тюленя», он шепнул несколько слов японцу Тадзиме и американскому проповеднику. А когда узнал, что они отправились в плавание, злорадно посмеялся в душе…

Степан Ильич и Спиридон Меркулов, конечно, ничего не подозревали о коварном шаге Николая. Сейчас Сыротестова беспокоило другое. Он сказал Меркулову:

– Одно плохо… Полковник мне не нравится. Этот, по шпионским делам…

– Курасов, из контрразведки? – подсказал Спиридон.

– Да. Дотошный он; нутром чую – копает под нас.

– Не бойся, Степа, – важно ответил правитель. – Курасов мне известен. Да, дотошный. Но власть пока здесь. – Он сжал волосатые руки в кулаки.

– Ну, раз ты власть, то хошь не хошь, а надо за тебя держаться, – хохотнул Сыротестов и, понизив голос, добавил: – До самых кончиков, пока некому будет в этом твоем кабинете заседать…

– Ладно уж, – незло проворчал Меркулов. – Ты вот каркаешь, а я все-таки надеюсь в душе: а вдруг не уйдут от нас японцы? До октября далеко, кое-что еще может случиться… Ну ладно. Пока что хорошо мы с тобой обстряпали: карательная экспедиция и все такое… Кто догадается, в чем тут самый сок?

– Хорошо, да не очень, – поглаживая лысину, пропел Сыротестов. – Партизаны на «Тюленя» своих подсылали вызнать: куда солдаты едут, кого карать думают. На причале какие-то подозрительные колобродили. Пришлось у парохода часовых ставить. Еще эти, из профсоюза моряков… Подбивали команду не ходить в море… Так-то, друг. Выходит, палка о двух концах.

– Обойдется как-нибудь, – вяло отозвался Меркулов. – Знаешь что, Степа, поужинаем вместе? Надоели мне министры, ну их!

– У Любаши, что ли?

– Давай к Любаше. Жареный цыпленок будет, икорка, водочки выпьем…

Приятели вышли на улицу и сразу опустились будто в молочное море…

На рейде невидимые корабли отзванивали в колокола туманные сигналы. Хрипло, неторопливо гудели пароходы, пронзительно вскрикивали портовые буксиры. На Семеновском базаре сторожа били в медные доски.

На Светланской цокали подковы, ругались извозчики, непрерывно звонил трамвай, проплывавший размытой тенью по улице. В тумане кляксами расплывались электрические лампочки, зажженные в окнах магазинов.

Весь день злой приморский туман держал Владивосток в плену. На восходе солнца погода стояла ясная. Потом, как всегда неожиданно, из гнилого угла выполз край кисейного полога. Постепенно расширяясь, он наступал на город, заполнял улицы, переулки, дворы. Туман заползал во все поры, в одежду, давил на человека, затруднял дыхание.

– Вячеслав Федорович! – усаживаясь на свое место во главе стола, сказал капитан. – На вашей вахте поворот. Когда на лаге будет восемнадцать и семь десятых, будьте добры, пошлите мне сказать… Чаю! – крикнул он, повернув голову к буфетному окошечку.

Старший механик Фомичев услужливо нажал кнопку в деревянной груше на зеленом шнурке.

Второй помощник, Вячеслав Стремницкий, застенчивый нежнокожий юноша, спеша ответить капитану, поперхнулся горячим чаем.

– Извините, господа, – смутившись, раскланялся он на обе стороны.

Направо сидел старпом Обухов, недавно женившийся сорокалетний здоровяк; налево Лидия Сергеевна Веретягина, сестра милосердия, высокая, худая, с большим красным крестом на груди, – единственная женщина на пароходе, а потому окруженная особым вниманием. Вечером ей разрешалось занимать в кают-компании место третьего помощника, уходившего с восьми часов на вахту.

– Извините, – еще раз сказал Стремницкий.

Из недр буфета выскочил бой – Федор Великанов. Вероятно, еще год-два назад он был совсем мальчишкой. У него светлые волосы и хорошее русское лицо, широкие плечи. На пароходе все звали его Федей. Он торопливо смел со скатерти на мельхиоровый совок хлебные крошки, переставил ближе к капитану пузатую сахарницу, тарелку с хлебом и масленку.