Седьмой круг ада - Страница 25

Корабельная сторона в Севастополе была издавна тихой, спокойной и малолюдной, словно бы это была вовсе и не окраина большого и шумного портового города, а забытая Богом и людьми рыбацкая деревушка, устало и сонно глядящая на растревоженный мир закрытыми окнами приземистых ракушниковых домиков. Редкие акации, объеденные козами, топорщились длинными колючими иглами. Важно рассевшиеся на позеленевших черепичных крышах ленивые голуби изредка нарушали тишину своими сварливыми перебранками. На кривых загогулистых улочках играли дети. Играли в войну, которой так напряженно и отчаянно жили взрослые. Да еще вьющиеся над Корабелкой чайки бестолково оглашали сонные кварталы своими гортанными криками.

Оживали улицы на короткое предвечернее время, когда возвращались домой рыбаки и портовые рабочие.

В первые же дни их жизни на Корабелке произошел у Семена Алексеевича с Наташей такой разговор.

– Давай еще раз поговорим о твоих севастопольских знакомых, – озабоченно хмурясь, предложил Красильников. – Поразузнай, кто из них, кого страх или опасность не загнали в тараканьи щелки, в городе остался. Нам нужна связь с подпольем. Только осторожно, с оглядочкой! А я тоже хочу одного старого знакомого разыскать. Когда-то свела нас судьба в тех самых крепостных стенах, за которые нынче Кольцова упрятали: я тогда ждал суда, а Матвей Задача, так знакомца звали, сторожил меня. Справедливости ради, надзиратель был не из лютых. Жаден, правда. Нет денег – пальцем не шевельнет. Заплатишь – табачком наделит, то да се… А хорошо заплатишь, так письмо на волю передаст. В общем, у такого за деньги можно было бы хоть что-нибудь о Павле выведать. Если, конечно, жив и состоит на службе. Если ж нет… Другие тропки-дорожки к крепости искать будем. Ну да и ты всем этим голову не забивай: твое дело не в пример важнее и трудней. По совести, оно напоминает мне ту сказку: поди туда, сам не знаю куда, сделай то, сам не знаю что…

Дома Матвея Задачи не было. Дочка его, осторожно приоткрыв дверь, просунула в щель сухонькое и любопытное, как у мышки, личико, приняла Красильникова то ли за отцовского сослуживца, то ли за приятеля и, поскучнев, посоветовала искать отца в винном погребке под названием «Нептун».

Спустившись в порт, Семен с расторопным видом человека, которому очень хочется выпить в хорошей компании, остановился у яркой, аляповатой вывески с изображением владыки морей Нептуна, держащего трезубец в одной руке и кружку вина в другой. Рассеянно, словно раздумывая, заходить или не заходить, оглянулся. Убедившись, что опасности нет, со спокойной уверенностью спустился вниз.

В сумрачном и довольно прохладном погребке посетителей почти не было. За высокой стойкой, на которую сочился скупой свет через запыленное оконце под потолком, могучий, широкоскулый татарин в круглой засаленной тюбетейке цедил в графины вино из огромной бочки. Красильников посмотрел по сторонам в надежде увидеть того, ради кого сюда пришел.

В углу погребка за приземистым, крепко сколоченным столиком, рассчитанным на самые разные передряги, горбился грузный человек в линялой гимнастерке без погон. Он держал в руке кружку и длинными жадными глотками пил красное, уже уставшее пениться вино. Глаза его недоверчиво скользили по фигурам заходящих в погребок людей.

– Здравствуй, Матвей! – сказал Красильников. И, не дожидаясь приглашения, сел напротив за тот же столик.

Матвей Задача поднял на Красильникова маленькие, глубоко спрятанные, не ожидающие в этом мире доброты глазки, хрипло и нехотя буркнул в ответ:

– Здравствуй, господин хороший… ежели не шутишь… – И большим вывернутым ногтем указательного пальца лениво почесал горло за воротником.

Красильников откровенно разглядывал Матвея: что и говорить, время не красит – постарел, обрюзг, и все же была в этом лице еще прежняя самодовольная уверенность.

Матвей сощурился, словно прикрыл бронированные створки, и из-за них как бы на ощупь стал изучать Красильникова: силился вспомнить, где и когда мог его видеть.

Прислужник в истертом кожаном переднике поставил перед ними тарелку с брынзой и графин вина. Не ожидая приглашения, надзиратель по-хозяйски налил себе вина и тут же залпом выпил. Красильников тоже налил себе, но пить не спешил и выжидающе смотрел на Матвея.

Надзиратель неприязненно молчал. Взяв ломоть брынзы, он теперь жевал ее, а в глазах его вспыхивали и пригасали какие-то блеклые огоньки, выдававшие натужную работу мысли. Но вот лицо Матвея размягчилось, и, пригладив ежик седых волос, он сказал:

– Семеном тебя величают. Сидел в литерном блоке.

– Помнишь, – кивнул Красильников. – И я тебя помню. Доброту твою. Потому и разыскал… Ты все там же, в литерном?

– Теперь в крепости все блоки литерные. Такие времена! – ответил польщенный похвалой надзиратель и опять подлил себе вина. – Арестанты в камерах сидят, мы – рядом с камерами. Тоже вроде как сидим. Муторное дело! Да что я тебе рассказываю, ты же сам все знаешь!

– Скажи, – пододвинулся Красильников к Матвею, – скажи, сможешь разузнать кое-что об одном человеке?

– Уволь, господин хороший, – без раздумий ответил надзиратель и обидчиво надулся. – Уволь, не смогу, хоть золотые горы обещай. Один наш табаку в камеру передал, так его самого, голубчика, в ту же камеру. Такие ноне времена. Паскудные.

– Тем глупее от верного заработка отказываться! – Красильников положил заранее приготовленные деньги под кружку надзирателя: – Возьми задаток.

Матвей поморщил лоб, раздумывал: взять или не взять? Красильников, непринужденно откинувшись на спинку стула, ждал.

Воровато оглянувшись – не дай бог, если кто увидит! – надзиратель одним взмахом смахнул со стола деньги и как ни в чем не бывало уставился осоловелым взглядом в Красильникова.

– Ты не бойся! – с облегчением сказал Красильников. Сказал снисходительно, как подчиненному. И надзиратель принял этот тон, понимая, что сделка дает Красильникову определенные права. – Тебе не бомбы передавать. Только узнать кое-что. Узнать – и все!..

– Ох, не скажи! – вздохнул Матвей.

Душевные и иные колебания надзирателя уже не интересовали Красильникова.

– Запомни фамилию – Кольцов. Павел Кольцов. В крепость доставили из Харькова. Выясни, в каком блоке сидит, в какой камере, когда суд, где судить будут… Словом, все, что сможешь.

Надзиратель встал.

– Что смогу – узнаю. Ну а если ничего не узнаю – не обессудь. Строгости у нас теперь – не приведи господи!..

Красильников еще долго сидел в одиночестве. Злился: как и все сильные люди, он не любил ожидания и неопределенности.

Огромная четырехгранная Севастопольская крепость походила издали на мрачную скалистую глыбу. Стены были старые, выщербленные, и из трещин кое-где беспомощно выбивались сухие стебли, в которых тоскливо на одной струне пел ветер. Из-за крепостных стен печальными глазницами зарешеченных окон глядели на мир казематы.

Ровно в полдень, когда издали доносился бой склянок, медленно открывались массивные кованые ворота. Из крепости на рысях выносились несколько всадников. За ними катила черная тюремная карета. На козлах сидел солдат-кучер и на подножках – два дюжих стражника с винтовками. Замыкали эту кавалькаду еще три конных конвоира.

Сначала карета проносилась по безлюдному каменистому пустырю, затем выезжала на окраину города. Дорога здесь пролегала по белому песчанику. Колеса проваливались по самые оси в выбитые и до блеска отполированные колеи.

Кольцов сидел, втиснутый между двумя стражниками. Лицо его хранило угрюмое спокойствие. Через узкое зарешеченное окошко он смотрел на проплывающие мимо ободранные мазанки. Позвякивали на ухабах цепи его наручников.

Через некоторое время дорога устремлялась вниз. Возле заброшенного колодца с журавлем круто сворачивала влево. Карета замедляла ход. Кучер, бранясь, сдерживал нетерпеливых коней. Ни кучер, ни охранники, ни стражники не замечали, что уже несколько дней подряд за каретой пристально наблюдают. Поначалу за нею следили возле крепости, потом наблюдатель переместился сюда, к колодцу.