Седая целительница (СИ) - Страница 5

Торба вышла небольшой, и я, сглотнув гулко, воротилась в избу. Там возле топчана в сундуке хранилось моё скудное приданное. В основном оставшиеся ещё от мамки.

Открыв тяжелую крышку, я бросила взгляд на одежды. В широкую горловину моей сумки полетели пары тёплых, вязаных носков. Гамаши тоже две пары. Присмотревшись ещё раз, я сложила две сорочки, три плотных рубах тёмных цветов. И ещё одну сменную юбку.

Достаточно. А то мне предстоит всё это ещё тащить. Не забыв сунуть в кармашек на боку широкий деревянный гребень, я потянула кожаные тесемки и связала они в плотный узел. Кажись, всё.

Возле печи суетилась мать, набирая мне в дорогу еды. Я же не стала её тревожить, легла спать. Залезла на печь и придавила головой подушку, забитую сеном. Прикрыла веки, и какая-то тишина наступила. Будто и не покидаю завтра этот дом. Будто только что от очередной бедняги с хворью пришла. И усталость по телу бежит.

Судьбу нужно принять — так высечено на камнях при входе в Храм Лады. Кажись, жрецы богини любви были правы. Не дала она мне суженного. Не ждала я с войны ни брата, ни батьку, ни нареченного, ни мужа.

Может, в этом моя вина? Если сама горечь утраты не почуяла, то видеть мне ужасы эти воочию?

Так или иначе, я всё воротилась к словам того вестника. Правдивыми они были. Война идёт, и каждый должен что-то делать. Раз дали мне духи дар исцелять, то я должна использовать его на благо. Во имя добрых дел.

Смерившись с этими думами, на сердце сразу полегчало. Даже в сон начало клонить, да раздался голос матушки:

— Снежинка, ты спишь?

Занавеса с печи спала, и тонкий луч свечи пощекотал моё лицо.

— Нет, матушка, — привстала я на локте, взирая на женскую фигуру. Она тяжело вздохнула, малость потеребила подол своего поношеного платья и в конец залезла ко мне на лежанку.

— Не уберегла я тебя, дитё, прости. — отвела она свои глаза с поступающими слезами.

— Вашей провинности нет и не было. Вы видели сами, чего творится, слышали, чего торговцы молвят. Князь откинул грани войны далеко от нас. Но чего бы было, если бы южани дошли до нас. Неужто они бы нас пожалели?

— Но не девок же на войну отправлять! — крикнула матушка, и я отвела от неё очи.

— Чего уж сейчас руками разводить. Наше дело подчиняется… — тихо молвила, сторонясь заглянуть в лицо матушки. Но она лишь поддержала меня тихим вздохом.

— И то верно, дочка… Тяжка наша бабья доля. Прятала я тебя по миру, но от судьбы ведь не упрячешь.

— О чем эти речи, мама? — недоуменно спросила я, видя нерешительность в её взгляде.

— Не думала я, Снежинка, что придёт так скоро время обо всем тебе рассказать. Да раз так вышло… Кто знает, может и не свидемся вовсе? А помирать с этим бременем я не желаю.

— Чего вы, матушка, говорите такое? — беспокойство, словно змея, на сердце скрутилось. Не узнала я родного человека. Где же норов, что от одной искры сжигал целый лес? Моя родительница не умела колени преклонять ни перед людом, ни перед горестями.

Теплая ладонь накрыла мои пальцы, молча прося выслушать. И я послушно замолкла. Сон как рукой сняло.

— Мне только исполнилось семнадцать весен, как батька сильно погряз в долгах у местного сотняка. Я была дитем от первой жены и лишним ртом. Не особо меня жаловали в той избе. Батюшка хмельной всегда ходил, а уж когда сотняк заявился за наш порог, то решил меня своему должнику в наложницы продать. — тяжелый вздох сорвался с материнских губ, пока я тихо благодарила в своих думах богов. Лучше уж без батьки, чем вот такой. — Я, Снежинка, родилась далеко за Медными горами, около границы с Огняными ручьями. Там не особо ценились чародеи. Земли много, ее, стало быть, пахать надо, зачем там чары? Я малехенькой ещё была, с зеленым умом. Да только в полюбовницы к отцовскому ровеснику не желала. Кто-то тогда на ухо нашептал, что тикать мне надо. Да не абы куда, а в Лесногород, северную столицу нашего княжества. Ну я собрала узелок и до того, как петухи запели, уже в почтовой повозке прочь от родимого терема бежала.

— Как же так? — вздохнула я охрипшим голосом. — Родной батька в наложницы хотел отдать?

— В жизни всякое бывает, дочка.

Мать прижала меня к себе, и я затихла, как мышь, слушая дальше.

— В Торговлске высадили и отправили работу искать. Куда же девка одна в большом городе? Но удача ходила об руку со мной, ибо, думаю, в этом нелегком деле меня сама богиня Лада благословила. Вскоре я нашла себе работёнку, у одного старого чародея порядок в избе наводила да кушанья готовила. Он мне гроши платил, да и чары мои приучал держать в узде. А потом…

— Что, матушка? — любопытно приподнялась я, оглядываясь в материнское лицо.

— А потом я встретила твоего папку. — Казалось, тон нормальный, да только так много боли в этом голосе. — Буран имя твоего батюшки, Снежинка. Крепкий, высокий муж с серебристыми волосами.

— Постой… — подпрыгнула я на месте, хватая локон волос в свои руки, взирая уже привычную седину. — Так я такой родилась? Не напал на меня волк в детстве, и я не посидела? А от отца, выходит, цвет волос перепал?

— Да, Снежинка. Ты такой родилась. — Матушка отняла от меня свои руки и принялась беспокойно теребить платок. — Буран не был человеком, девочка моя. Он рожден двуликим, из племени белых волков.

— Как же ты с ним, матушка… — Я замолчала, поздно умом понимая, что сморозила.

— Люб он мне был всем сердцем. Да и я ему, так мне казалось. Двуликий по-другому со мной обращался, как королевну на руках нес. Может, от этого я и растаяла… Мы поженились по его традициям.

В подтверждение своих слов, мать освободила горловину рубахи, обнажая давний шрам в форме полумесяца.

— Буран обещал, что к себе заберет, на родину. Но… — Гулко сглотнула мать, пряча слезы под ресницами. — Князь Луциар вступил на трон и разорвал отношения с двуликими. Около северной заставы, граничащей с племенем Белых, была резня. Кто первый начал, один бес знает… Но людей много полегло. Твой папка исчез, ночью вышел из терема и не вернулся. Я его по всем знакомым искала, но глухо. Будто под землю провалился… Наконец его братец двоюродный мне поведал, что Буран вернулся в племя, и не пристало мне его ждать. Мол, есть у него там невеста. А я так, полюбовницей была.

Матушка всхлипнула, сторонясь моего взгляда.

— Не верила, как дурочка последняя, ждала. Потом наутро пятого дня в терем, который снимал Буран, постучала стража. Меня арестовали. Обвинили в том, что спуталась с шпионом. Должны были повесить по законам княжества. И я бы не сопротивлялась, честно тебе говорю, дочка. Да только тебя под сердцем почуяла.

Слёзы медленно потекли по её щекам.

— Видимо, и вправду Зима своих детей защищает. И меня уберегла, раз я кровиночку её сына носила. На телегу, что возила осуждённых женщин в столицу, налетела вьюга. Это в луне-то марозника*, да такая, что кожа на мясе трескалась. Ратники заблудились. Кто окоченел от лютого мороза, кого волки сожрали. Одна из моих попутчиц воровством промышляла. Вот дверцу клетки и открыла серьгой*. Каждая бросилась куда глаза глядят, а меня словно сам ветер в нору волчице выкинул. Вот я так с зверьем и просидела под толщей снега.

Я видела, как тяжко ей даётся этот рассказ. Матушка появилась, аккурат до сих пор ощущая тот холод. А я молчала. Не ведомо мне было, что надо сказать.

— Потом меня нашёл охотник. Он принёс меня в свою избу. Тот, как узнал, что я тяжёлая*, отвёл к местной знахарке. Та баба была борзой. Как сейчас помню, лисье лицо и хитрые жёлтые очи. Пригрозила моему спасителю, что Валес его накажет, если меня тронут. Так в деревеньке у окраины столицы я тебя и родила. Вот только белые волосы твои начали людскую молву будоражить. Двуликих до сих пор не любили и отлавливали. Жестоко убивая. Я боялась за тебя, Снежинка. Вот и увела в эту глухотень. Где мало кто знал о столичной моде двуликих убивать. И историю придумала, о том, что на тебя малешенкую зверь напал. Вот ты и поседела. — Матушка стянула с шеи цепочку с серебренной головой волка. — Держи, доча. Буран мне его подарил, с напутствием всегда носить. Мол, оберег это их народа. Меня он и вправду оберегал, теперь, видимо, пришёл час этого талисмана тебя беречь.