Сделай, чтоб тебя искали (сборник) - Страница 5

Однажды я пригласил его к нам, – Настя как раз испекла пирожки с вишней, – но Пашка отказался наотрез:

– Мне к Марфе нельзя. Мы с ней… свои счёты… Никуда она не денется…

Пашка старше, уже секреты имеет, а у меня их нет. С секретами, конечно, жить интересней: надо уметь молчать. Но мне скрывать нечего. Да и вопрос у Пашки был простой: почему приехал только с Настей? Я охотно рассказал про папино сердце, про врачей, про этот странный Кисловодск… И без всякого умысла спросил о Пашкиных родителях. Он нехотя пробурчал, что батько «у Белого моря».

– Моряк? – обрадовался я.

– Камень рубит. На казённых харчах.

О маме сказал: нет известий, письмо пока не пришло. И не поднимая глаз, негромко спросил:

– Ты знаешь про «пять колосков»?

– Не очень…

– Ото и видно. В городе колоски не родят… А сколько за них дают, знаешь?

– Рублей дают?

– Догонят – ещё дадут. Про «колоски» тебе и знать незачем. Но Марфа своё получит. Получит, будь спок…

За обедом я спросил у Насти: что такое «пять колосков»?

– Хто тобi про це трiпався? – Настино лицо стало непривычно строгим.

– На улице тётки разговаривали.

– А ти не слухай усякоi брехнi. Станешь сорокою-бiлобокою. А може, Пашка чого наплiв?

– Нет. Я ж сказал: на улице две тётки стояли, услышал…

Утром Пашка окликнул меня:

– Пойдёшь на рыбалку?

– Нет, не хочу.

– Слабак, значит…

Я смутился: Пашка попал в точку, – я вспомнил, как шевелились рваные рыбьи губы…

– Понимаешь, папа сказал: научись говорить «нет», если что-то не хочешь.

Пашка кивнул стриженой башкой:

– Правильно сказал твой батя. Ну, я побёг. Нам шамать надо.

Мама открыла посылку, и мы недоумённо переглянулись. В посылке лежали бесформенные куски: коричневые, будто комья глины. Мама попыталась ткнуть вилкой, но вилка соскользнула, а на куске остался чуть заметный след. Настя осторожно вынула один кусок, понюхала и удивлённо заулыбалась:

– Шоколад…

Он был такой твёрдый, что пришлось секачом откалывать мелкие кусочки. Я держал раскрытую газету, чтоб они не разлетались, а мама собирала сколки в мисочку. Во рту они таяли медленно, и если потом дохнуть на ладонь, запах шоколада долго не уходил.

Уже полгода наш папа работает в каком-то Кишинёве. Оказалось, этот город недавно освободили от румынских бояр, они издевались над народом. Мы им так всыпали – запомнят!

В доме разговоры, что, наверно, придётся переехать в тот город. Я не хочу переезжать. Тут хорошо – трамваи, кино, речка, дядя Акулыч… А там, может, ничего нет. Здесь я окончил первый класс. Правда, на уроках было скучно, я уже читаю, а другие только учат буквы. Зато я мог подолгу смотреть в окно: на главной улице ходят разные дяди, тётки, бегает бездомная собака. Здесь в школе меня впервые похвалили, Марья Осиповна сказала: способный, легко схватывает, но немного ленив. Зачем уезжать?..

Неизвестный Кишинёв, наверно, был близко, письма приходили часто. В одном из них папа рассказал, что жить мы будем на улице Армянской, недалеко от центра. У бывшего хозяина дома семья уехала в Румынию, а он почему-то остался. Потом в горсовете ему объяснили, что жить одному в шести комнатах не полагается, и он перебрался этажом выше, где две комнаты. Нам остался весь первый этаж. С папой он подружился, готовит для двоих завтрак и ужин. Каждое блюдо – загляденье. У него прежде был свой ресторан. По двору здесь ходит павлин, хвост у него шикарный, а вот голос не очень. А нашего сына, писал папа, ждёт живой пони с длинной гривой. Зовут его Мики.

Я не поверил. Мама опять прочла письмо. Да и как можно поверить?! Такого не бывает! Картонная лошадка, на колёсиках, стоит в кладовой. Но иметь настоящую! Она дышит, фыркает, машет хвостом – это же чудо! Большего восторга не бывает!

В цирке я видел: пони вёз тележку, где расселся медведь и погонял кнутом. Я жалел пони. Лучше бы запрягли медведя, а в тележке каталась маленькая лошадка. Теперь у меня будет своя… Надо скорей в этот Кишинёв. Чего мы ждём?..

– Успокойся! Папа приедет за нами. У нас вещи и ребёнок на руках.

Совсем забыл про девочку… Ей уже четыре месяца, а она ещё не ходит. Вякает вроде котёнка. Зачем она нужна?.. Завтра уже могли быть у папы. Пони, наверно, голодный. Видел в цирке: медведю давали сахар. Я буду кормить Мики шоколадом. Если папа прислал полную посылку, значит, у него ещё много осталось.

Я сидел на крыльце, как всегда, один. Без пользы смотрел на землю. Подразнили лошадкой – и уже скучаю по ней. И неизвестно, когда мы встретимся. Её, наверно, надо купать каждый день…

Мама вышла погулять с малышкой. Та лежала в коляске, чмокала соску. Малая давно у нас, но имя её не помню. А Мики запомнил сразу.

Спросил у мамы: есть ли дома новая щётка?

– Зачем тебе?

– Их моют щёткой.

– Кого моют щёткой?

– Лошадей. В кино показывали.

Мама помолчала. Потом вдруг решила:

– Завтра пойдёшь в кино. Сам, как взрослый.

Я запрыгал от радости. У мамы смеялись глаза. Настя сегодня уезжает в своё село, и я побежал рассказать ей: завтра – кино – сам…

Уже давно прошу об этом, но мама не позволяла, – боялась, как буду переходить дорогу, считает – в школу иду не торопясь, а в кино буду спешить. К тому же веду себя в кинозале – хуже некуда, просто стыд. Это правда. Я начинаю смеяться раньше, чем показывают смешное, – и смеюсь, когда уже не смешно. Я обещаю, что не буду мешать другим.

Назавтра было воскресенье.

Утром мылся усерднее, чем всегда, брызги летели по сторонам, и завтрак съел в один присест.

У калитки мама пригрозила: не смей покупать мороженое.

В кинотеатре «Коцюбинский» на всю стену фойе висела громадная картина. Её целиком мой взгляд не охватывал, я смотрел её по частям. В одном месте, когда стоял близко, казалось, что копыто лошади вот-вот шарахнет меня в лоб. Было похоже, что вся эта толпа – всадники, телеги с пулемётами, пешие с винтовками и без, в жупанах и тельняшках, тётки с детьми и старики, сейчас ворвутся к нам в фойе.

Первый сеанс должен был начаться в десять. Однако зрителей собралось мало, фильм задерживали, тянули время. Соседка возле меня как заводная лузгала семечки, и шелуха зависала у неё на подбородке.

Кто-то нетерпеливый заорал:

– Давай кино!

И сразу несколько голосов подхватили:

– Сапожник! Портач! Давай кино! Не спи!

Я знал: портач – это плохо. Но совсем не понятно – при чём тут сапожник? Дядя Акулыч – тоже сапожник, но папа говорит: у него золотые руки. Странно…

Свет погас. Я пересел подальше, где оставались пустые кресла, чтоб не мешать. Но передние ряды всё-таки шикали на мой смех. Фильм назывался «Волочаевские дни». Не комедия. Но меня в ту пору смешил каждый пустяк.

Когда вышли из зала на улицу, все щурились от солнца. Вокруг столба молча стояла кучка людей. Некоторые, задрав головы, смотрели на чёрный раструб. Я остановился тоже. Из репродуктора раздавался чей-то тонкий голос. Но мне было не до него. Я ещё жил в фильме.

Одни люди торопливо проходили мимо, не обращая внимания на радио, занятые более важными делами. Другие не желали портить себе выходной посторонними заботами, шли в парк, под тень деревьев.

Прохожий в очках негромко спросил:

– Простите, кто говорит?

– Молотов.

– Что передают?

– Война…

– Что-о-о?.. Война?.. С кем?

– С немцем.

– Ой, Господи, а у меня командировка…

Какая-то девчонка канючила:

– Мама, когда пойдём на речку? Ма-а-ам, на речку хочу… Но ведь ты обещала!..

А я обрадовался, заспешил домой. Мама, наверно, не знает. Война – это хорошо! Это интересно! Как говорят в школе: врезать по сопатке! Мы им врежем! Утрутся юшкой! По дороге я пел: «Броня крепка, и танки наши быстры!..».

Но мама встретила в слезах. С малышкой на руке, обняла меня, прижала к себе. Я не понимал, чего она боится? Мы разобьём всех, кто к нам полезет! Ведь это ясно! Финнов разбили, япошкам натёрли ряшку. Зачем же плакать, мам?.. И этих побьём… как можно быстрее… Нам надо в Кишинёв, там ждёт пони!