Сципион Африканский - Страница 3

Сохранилось описание этого обряда: «Карфагеняне приносили в жертву сто детей, публично выбранных из числа первой знати… У них есть медная статуя Кроноса; [10]она протягивает свои полые руки, наклоненные к земле таким образом, что помещенный на них ребенок скатывается и летит в чрево, полное огня» ( Diod., XX, 14, 4–6). Подобные жертвоприношения совершались ежегодно ( Sil. It., IV, 768). В случае опасности число жертв увеличивалось. Так, во время нашествия Агафокла было сожжено 500 младенцев ( Diod., XX, 14).

Принесение в жертву детей считалось великим праздником. Поэтому матери непременно должны были присутствовать с веселым лицом и в нарядной одежде ( Plut. De Superstit., p. 171). [11]

Религиозное исступление карфагенян всегда боролось с их природным лукавством. Иногда они пытались обмануть бога. Они тайком покупали детей, выращивали и откармливали их, а потом сжигали под видом собственных ( Diod., XX, 14, 4).

«Астарты были менее жестоки, — продолжает Масперо, — но не менее требовательны. Они приговаривали своих жрецов к бичеванию, самоуродованию, иногда к самооскоплению. Ко многим из них в жрицы допускались только развратные женщины и блудницы.

Самые блестящие и непристойные празднества в честь Великой богини происходили близ Библоса. Два раза в году, весной и осенью, пилигримы стекались ко храму Астарты в долину реки Адониса. В период летнего солнцестояния, в то время „как лето убивает весну“, празднуемые здесь мистерии приобретают траурный характер. Богиня любила царя царей, Адона Адонима, но ревнивый соперник, скрывавшийся под видом чудовищного вепря, убил ее возлюбленного.

Астарта приказала зарыть его, и вся Финикия присоединилась к ее трауру. На катафалках, устроенных в храмах и возвышенных местах, клались деревянные раскрашенные статуи, изображавшие умершего бога, охраняемого верующими до положения во гроб, между тем как по улицам города, по лесам и горам бродили толпы женщин с растрепанными или совершенно обритыми волосами, в растерзанных одеждах, с лицом, исцарапанным ногтями в знак печали, и громко выражали свое горе.

По прошествии некоторого времени идола хоронили с соблюдением традиционных обрядов и приготовляли так называемые сады Адониса, род ваз, в которые вставлялись зеленеющие ветки, растения без корней, которые засыхали на солнце». Так продолжалось до конца лета. Осенью вода в реке от дождей становилась красноватой. «Это была, по мнению верующих, кровь Адониса, и вид ее оживлял их печаль. Семь дней проливались горькие слезы, но на восьмой день жрецы объявляли, что воскресший Адонис соединился со своей божественной повелительницей. Взрыв шумной, безграничной радости приветствовал это известие. Подобно тому, как разыгрывались сцены смерти и траура, начиналось изображение сцен Воскресения. Не только плакальщицы, но и все женщины принимали в этом участие. Они… отдавались иностранцам, наподобие богини, отдающейся своему воскресшему возлюбленному. Плата за их позор присоединялась к священным сокровищам». [12]

Подобные священнодействия ежегодно разыгрывались и в Карфагене. Августин вспоминает, что изображения сцен, следовавших за воскресением бога, были до того бесстыдны, что римские матроны в смущении отводили глаза ( C. D. II, 26, 2). Во время этих празднеств пунийские женщины отправлялись в Сикку, где был храм Астарты Эрицинской, и там занимались священной проституцией ( Val. Max., II, 6 , 15). [13]

Давая оценку пунийской религии, русский востоковед Тураев пишет: «Карфагенская религия отличалась вообще мрачным характером и не могла иметь нравственного влияния на народ, остававшийся жестоким, корыстолюбивым, недоверчивым и не внушающим доверия» [14]. Действительно, отзывы современников о карфагенянах крайне неблагоприятны. Греки называли их алчными и властолюбивыми ( Polyb., IX, 11), римляне — жестокими и вероломными. «Мрачные, злобные, — пишет Плутарх, — они покорны своим правителям, невыносимы для своих подданных, бесчестнейшие в страхе, дичайшие во гневе, они упорно отстаивают любые свои решения; грубые, они не восприимчивы к шуткам и тонкостям» ( Praecept. ger. rei publ., 799 C — D).

Можно закончить эту часть блестящим описанием карфагенян, данным Флобером: «Все эти люди были приземистые с горбатыми носами, как у ассирийских идолов. У некоторых, однако, сказывалась африканская кровь и происхождение от предков кочевников… Некоторые носили на себе отпечаток суровой жизни в пустыне, и у них сверкали странные драгоценности на всех пальцах смуглых рук, обожженных солнцем неведомых стран… Эти старые пираты возделывали теперь поля руками своих наемных рабочих; эти купцы, накопившие деньги, снаряжали теперь суда, а землевладельцы кормили рабов, знающих ремесла. Все они были ученые богословы, а также люди, искусившиеся в обмане, беспощадные и богатые… Их огненные глаза смотрели недоверчиво, а привычка к путешествиям и ко лжи, к торговле и к власти придавала им коварный и суровый вид; они казались склонными к судорожным вспышкам гнева. К тому же влияние их божеств делало их мрачными».

С давних пор Карфаген мечтал о мировом господстве. «Карфагену пришлось взять на себя руководство в вековой борьбе семитического элемента с арийским, — пишет Тураев. — История его есть история этой борьбы, распадающейся на два периода: греческий (до III века до н. э.), из которого Карфаген вышел победителем, и римский, окончившийся его гибелью». [15]Ареной греческого этапа борьбы была Сицилия, плодородный и богатый остров, где издавна столкнулись финикийские и греческие колонисты.

В то самое время, как персы напали на материковую Грецию, чтобы, по выражению Эсхила, надеть на Элладу ярмо, с другой стороны, с запада, на греческий мир обрушились карфагеняне. Судьбе угодно было, чтобы и там, и здесь решительное сражение разыгралось одновременно — по преданию, в один и тот же день — и окончилось одинаково: и при Саламине, и при Гимере Сицилийской варвары потерпели страшное поражение. Сам Гамилькар, вождь карфагенян, бросился в костер ( Herod., VII, 165–167). Геродот считал, что финикийцы разбиты окончательно. Но он ошибся. Через 70 лет борьбу возобновил Ганнибал, внук Гамилькара, погибшего при Гимере. В 409 году до н. э. он высадился в Сицилии и осадил Селинунт. После непродолжительного сопротивления город пал. Карфагеняне ворвались и перерезали поголовно всех жителей, около шестнадцати тысяч человек, не щадя ни возраста, ни пола. Со страшной быстротой они двинулись дальше. Пунийцы были уже у Гимеры, когда на выручку подоспел маленький отряд из Сиракуз. Было ясно, что горстка смельчаков не сможет противостоять огромным полчищам варваров. Они попытались лишь перевести население в безопасное место, ибо жестокости карфагенян не было предела. Но и это не удалось: часть населения не успела эвакуироваться. Они были убиты или захвачены в плен. Пленников, числом три тысячи человек, Ганнибал принес в жертву духу своего деда Гамилькара. Город был сравнен с землей, место, где он стоял, превращено в пустыню.

Сицилийцев сковал ужас. Ганнибал двигался уже к Агригенту. Город долго выдерживал осаду, наконец, под прикрытием сиракузского отряда все жители, бросив свои дома, бежали в соседнюю Гелу, а город заняли карфагеняне. В эти суровые для острова дни к власти пришел ловкий, жестокий, но энергичный и смелый Дионисий Старший. Он собрал все силы, но не смог остановить варваров. Пали Гела и Камарина. Жителей удалось переправить в Сиракузы. Теперь карфагенское войско ждали в самих Сиракузах. Их спас случай. В пунийском лагере вспыхнула чума. Сам Ганнибал стал ее жертвой. В таких условиях Дионисию удалось купить мир ценой огромной дани. В руках варваров остался весь юг острова, куда вернулись уцелевшие жители ( Diod., XIII, 54–62; 108–111).