Считаные дни - Страница 48

— Все в порядке? — спрашивает он.

Ингеборга слегка выпрямляется на сиденье, кивает, но выглядит это не вполне убедительно.

— Я должна спросить еще кое о чем, — говорит она. — Это касается вчерашнего, точнее, вчерашней ночи.

— Давай, — кивает Юнас.

— Я плакала?

— Что?

— Плакала, когда мы гуляли или были у тебя?

— Нет, — уверяет он.

— Точно?

— Ты рассказывала о своей учебе.

— Об учебе?

— И об отце. Ты была расстроена, но не плакала.

— Ох, — произносит Ингеборга и отворачивается к окну, она кажется разочарованной.

И Юнас думает: «Интересно, сейчас уже можно задать вопрос о продолжении или лучше ничего не говорить?» Или, может быть, ему следует остановиться? Свернуть в один из автобусных карманов и признаться: он понимает, что все это — плохая затея, ведь ей не хочется, и что ничего страшного не случится, если они развернутся и поедут обратно.

— Извини, — прерывает молчание Ингеборга, — за все это.

Она склоняется и смотрит на свои сложенные на коленях руки, переплетенные пальцы.

— Я сейчас немного рассеянна, — продолжает она, — но вообще-то я совсем не такая.

— Да ладно, ничего, — отзывается Юнас, — я понимаю.

— Правда? — спрашивает Ингеборга.

Она поворачивается к нему. Юнас смотрит на нее и кивает. Потом он замечает, что «гольф» уже почти съехал на обочину, и торопливо выравнивает машину. С левой стороны за окном проплывает ферма, возле натянутых веревок перед домом стоит женщина, прижав к бедру таз. Другую руку она козырьком приложила к глазам и, откинув голову назад, щурится на светло-серое небо. А потом — рука на его колене. По телу разливается горячая волна. Никогда не стоит недооценивать значение прикосновения.

— Спасибо, — говорит Ингеборга и убирает руку.

В зеркале он видит, как женщина склонилась над тазом. Когда она выпрямляется, в руках у нее оказывается что-то большое и светлое, скорее всего простыня.

— Смотри-ка, — замечает Ингеборга, — мне кажется или вон тот автобус едет как-то странно?

Она наклоняется вперед и вглядывается через лобовое стекло. Прямо перед ними на дороге, возможно метрах в тридцати, едет автобус. Почти посередине, едва ли не по встречной полосе.

— А что, если сейчас вниз поедет какая-нибудь машина, — говорит Ингеборга, но в то же мгновение автобус выравнивается и занимает правую полосу.

— Фух! — выдыхает она и откидывается обратно на спинку сиденья.

— Тут, наверное, непросто водить автобус, — замечает Юнас — по таким-то узким и извилистым дорогам.

— Мой дедушка был водителем автобуса, — говорит Ингеборга. — Однажды, в конце пятидесятых, он проехал полпути вниз по дороге Столхеймсклейва, когда ему навстречу попался какой-то немецкий турист на «фольксвагене».

— Ой! И что?

— Дорога была слишком узкой, чтобы они могли разъехаться, и немец так напугался, что дедушке пришлось проделать полпути обратно по склону наверх задним ходом.

— Это он на автобусе сдавал задним ходом?

— Вот именно! Когда они взобрались наверх, немец был деду так благодарен, что подарил ему целый ящик немецкого пива, а дедушка был слишком вежлив, чтобы сообщить, что он — убежденный трезвенник.

И оба они заливаются смехом.

— А вот эта Столхеймсклейва, — говорит Юнас, — она крутая, да?

— Не то слово! Тридцать самых что ни на есть крутых поворотов.

Она снова смеется, и теперь все уже совсем иначе, в воздухе появляется легкость, настроение другое, Юнас чувствует, как разжимается пружина в груди, чувство, что теперь все хорошо, он пытается избавиться от него, осознавая, что такое чувство не может длиться, что очень быстро все может измениться.

— Так это мы туда сейчас едем? — спрашивает он. — Тридцать самых что ни на есть крутых поворотов пешком?

— Да ну, ты что, с ума сошел, — смеется Ингеборга, — я сначала должна проверить, насколько ты сильный, прежде чем возьму тебя в такое место.

Они делают еще один поворот, и Юнас радуется тому, что дорога все еще идет вверх, что есть еще время, пока они доберутся до вершины, просто вот так сидеть рядом с ней в машине…

— Валанипен, — говорит Ингеборга. — Это будет первый урок.

— Отлично, — кивает он, — я полагаю, это небольшая, подходящая даже для детей пешеходная тропа или что-то вроде того?

— Точно. Почти три километра, но она находится на высоте тысяча сто метров, так что мы увидим Йостедальский ледник.

— Звучит заманчиво, — говорит он. — И, кажется, вполне по силам.

— Да, — кивает она, — особенно для такого городского парня.

— Из Энебакка, — добавляет Юнас, — городского парня из Энебакка.

Еще один поворот. Справа у обочины стоит указатель на горнолыжный курорт. Автобус оказывается перед ними, они уже почти нагнали его, но тут прямо на пустом месте он дергается, из трубы вылетает облако черных выхлопных газов, автобус вдруг набирает скорость, в то время как его заднюю часть резко отбрасывает в сторону. Юнас вцепляется руками в руль. И тут он замечает велосипедиста. Какой-то мужчина с бородой, в спортивном костюме неонового цвета на полной скорости мчится с горы, он прижимается к обочине, и все же, скорее всего, автобус не сможет его объехать.

— Черт, — вырывается у Ингеборги, она напряженно подается вперед.

Прямо перед их машиной велосипедист виляет на гравии обочины, притормаживает одной ногой о землю, чтобы не упасть, потом поворачивается и смотрит вслед автобусу, который едет дальше. Юнас останавливается и опускает стекло.

— Все в порядке с вами?

Велосипедист поворачивается к Юнасу, под кромкой шлема видны капли пота, он выглядит ошарашенным.

— Вы такое видели? — спрашивает он. — Он же чуть было меня не сбил.

Оранжевая фляга для воды того же цвета, что и велосипедный костюм, лежит позади него на дороге; наверное, выпала, когда он тормозил.

— Он мне как будто что-то кричал, — произносит велосипедист.

— Кричал? — удивляется Юнас. — Вам кричал?

— Да черт его знает, но рот был раскрыт широко. Пьяный, наверное.

— Я позвоню ленсману, — говорит Ингеборга.

Ее плечо касается плеча Юнаса, когда она наклоняется в сторону и достает мобильный телефон из кармана анорака. Велосипедист сплевывает на гравий за собой, рука его слегка дрожит, когда он проводит тыльной стороной по подбородку. Потом он кивает в сторону автобуса и говорит:

— Он же не доедет до Стуресвингена на такой скорости?

%

Ребенок надрывается. Иван смотрит на него в зеркало заднего вида. Огромная черная дыра на маленьком личике; Иван вцепляется в руль, но ребенок продолжает кричать, непрекращающийся душераздирающий рев.

— Да прекрати ты! — вопит Иван. — Я тебе ничего плохого не сделаю, только замолчи, ладно?

В одно мгновение воцаряется тишина, мальчик смотрит на него огромными светло-голубыми глазами, Иван слышит собственное дыхание, чужое и шипящее, и сердце, как оно бьется прямо об руль, потом нижняя губка малыша снова вздрагивает и крик возобновляется с новой силой.

Они думают, что он сам этого не помнит — то, как он плакал в детстве, как сводил с ума родителей, мать запиралась в ванной, закрыв руками уши. Драган, который пытался его успокоить и ободрить, в конце концов терял терпение и кричал: «Да заткнись уже ты, наконец, черт побери!» Но Иван рыдал и не мог остановиться, слезы переполняли его, выплескивались с новой силой, невозможно было его отвлечь, остановить, и он плакал до тех пор, пока не засыпал обессиленный, вздрагивая всем телом.

Соска падает на пол, Иван видит это в зеркале заднего вида, как она перекатывается посреди прохода, когда он входит в очередной поворот, черт возьми, сколько же здесь виражей, автобус соскальзывает в сторону, Ивану приходится с силой поворачивать руль, чтобы выровнять колеса, и когда он бросает взгляд в зеркало, видит машину, которая приближается, маленький красный «гольф»; неужели они его все же догнали?