Считаные дни - Страница 43

И только в начале четвертого ему удается заснуть. Но сон его беспокоен, ему снится, что он заперт в большой комнате, кругом зеркала, напоминает что-то вроде дома с привидениями, который он видел ребенком в Леголенде, тогда он смеялся, потому что не был один, там имелся выход, не так, как в его сне, где он видит свое искаженное лицо, отраженное в зеркалах, когда он тщетно пытается найти выход и в конце концов просыпается, судорожно хватая воздух ртом.

За окном уже рассвело, небо затянуто серой дымкой. Иван видит это отсюда, с кровати, пока лежит и считает удары сердца о матрас. В коридоре кто-то смеется, потом раздается легкий стук в дверь.

— Доброе утро, — говорит Сольвейг Хелене.

Кажется, будто с позавчерашнего дня ее живот еще округлился. Волосы зачесаны в высокий хвост, он покачивается над воротником белого халата, когда она входит в дверь и, сияя от радости, приближается к его кровати.

— У меня для вас хорошие новости, — сообщает она. — Все ваши анализы в норме.

— Надо же!

— Вот именно!

— Но вы уверены? — спрашивает Иван. — Уверены, что проверили именно мои анализы?

Он выпрямляется в кровати, чувствует, как давит в висках. Совсем недавно он читал об одном таком деле: парень плохо себя чувствовал, но врач убедил его в том, что у него все прекрасно. Когда вскрылось, что в лаборатории перепутали анализы, болезнь зашла слишком далеко, и врачи не могли уже ничего делать, кроме как давать сильные обезболивающие. Тот парень подал на больницу в суд, но Иван не помнил, чем закончилось то дело, выиграл ли пациент, да и все же он проиграл в любом случае, ведь ошибка была непоправимой, и что бы он стал делать со всеми этими миллионами, подумалось Ивану, зачем тратить последние месяцы и силы на судебный процесс?

— Это совершенно точно ваши анализы, — уверяет его Сольвейг Хелене. — Врач придет и осмотрит вас совсем скоро, но это, по сути, простая формальность, вас выпишут сегодня до обеда.

Она смотрит на него так, словно принесла ему отличную новость. И он чувствует, как надвигается беспокойство, ползет по матрасу, вдоль позвоночника, распространяется на шею и затылок.

— Здесь очень сильно жмет, — жалуется Иван и показывает на повязку на голове.

— Ну что ж, — говорит Сольвейг Хелене, — это мы быстро поправим.

Она присаживается на корточки, склоняется и выуживает пару перчаток из коробки, которая стоит на открытой полке в самом низу его тумбочки, и когда выпрямляется, вдруг застывает и хватается за живот.

— С вами все в порядке? — спрашивает Иван. — Позвать кого-нибудь?

Сольвейг Хелене закрывает глаза, быстро вдыхает и выдыхает приоткрытым ртом. В плечах жжет, когда он приподнимается в кровати и пытается дотянуться до кнопки вызова медсестры на стене сзади.

— Нет, нет, — протестует Сольвейг Хелене, медленно выдыхая полураскрытым ртом, — это просто тренировочные схватки.

Короткий приступ боли, когда она срывает повязку, и все закончено.

— Выглядит вполне хорошо, — сообщает Сольвейг Хелене, — нагноения нет.

— Ладно, — кивает Иван, — раз вы так говорите.

Она улыбается, склоняясь к нему, и произносит:

— Я все же продезинфицирую. В Вике, конечно же, будет квалифицированный медперсонал, который позаботится об этом.

Он слушает ее и смотрит вверх. Маленькие черные крапинки на поверхности потолка, если на них долго глядеть, они начинают двигаться, образуют рисунок, который постоянно меняется, и кажется, будто весь потолок опускается, медленно и беззвучно, так, что этого не замечаешь, пока не становится слишком поздно.

Когда она промывает рану, немного щиплет. Они говорят о нем, что он размазня, что не в состоянии потерпеть, но он сдерживается, сжимает зубы. Когда медсестра склоняется и закрепляет новый компресс на глазу, он плечом чувствует ее живот, на удивление твердый, как кожаный мяч.

— Вот так, — говорит Сольвейг Хелене, — теперь готово.

Она собирает лишнее в светло-коричневый бумажный пакет, точно такой же она использовала, когда его вырвало на нее. Бинт со следами крови, белые кусочки пластыря, что-то, что, возможно, оставалось на внутренней части компресса, — она собирает все в пакет и сгибает его пополам, а потом объявляет:

— Кстати, вы попали в наш шорт-лист.

— Какой? — удивляется Иван.

— Ваше имя, — поясняет Сольвейг Хелене, — моему парню оно тоже понравилось.

Она быстро улыбается и выбрасывает отходы в мусорное ведро.

— Вот это да! — восклицает Иван. — Ну, и с кем мне придется тягаться?

— Кристиан, — перечисляет Сольвейг Хелене, — как его отец. Или, возможно, Дэвид.

— Дэвид, — повторяет Иван. — Как Марк Дэвид Чепмен?

— Кто?

— Ну тот, что убил Джона Леннона.

— Да господь с вами, — отмахнулась Сольвейг Хелене.

Она прижимает руку к животу, но потом начинает смеяться, щеки округляются и наливаются, как яблоки, и если бы она стояла на метр ближе, он бы протянул руку и сорвал бы себе одно.

— Это аргумент, — произносит она, — это дает Ивану дополнительные очки.

Она продолжает смеяться, стаскивает с рук перчатки, выбрасывает их в мусорную корзину и локтем поднимает ручку смесителя, это движение кажется автоматическим, и споро намыливает руки под струей воды.

— Имя Иван мне нравится, — признается она, — оно такое, можно сказать, интернациональное.

Она бросает быстрый взгляд на его отражение в зеркале и добавляет:

— Или… ведь вы же норвежец, да?

— Да, — кивает Иван, — я — да.

Она промакивает руки двумя бумажными салфетками, третьей протирает кран. В ванной висит целая инструкция о том, как это делать. «Процедура правильного мытья рук» — десять или одиннадцать пунктов; Ивану стало нехорошо от чтения этих пунктов, когда вчера он сидел и пытался оправиться, еще и потому, что он задумался об истории, которую однажды видел по каналу «Дискавери» — о больничных бактериях, — нет места, где проще подхватить инфекцию, чем в больнице, объяснял корреспондент, и еще там показали кадры, от которых кровь стынет в жилах.

Сольвейг Хелене выбрасывает бумажные салфетки в мусорное ведро. Иван ерзает в кровати, он думает обо всех, кто лежал в ней до него, кто-то наверняка умер, биологические жидкости покидают тело, когда пациент делает последний вдох, теплый поток мочи и испражнений медленно пропитывает матрас, на потолке над Иваном точки двигаются и образуют новый узор, Иван закрывает глаза, но точки продолжают свой танец и здесь; мерцающие падающие звезды под веками, и все же это ерунда по сравнению с тем, что его ждет: узкая тюремная камера, светло-зеленые стены.

— С вами все в порядке? — беспокоится Сольвейг Хелене.

Иван крепко зажмуривается, он чувствует, что вот-вот заплачет. Они все о нем так и говорят, что он только и делает, что льет слезы, все истории, рассказанные матерью, — о том, как он плакал, будучи ребенком, безостановочно, безутешно, да и потом — то же самое: что он был как маленький, Наталия так и сказала, когда уходила весной: «Ведь не могу же я жить с ребенком, ты сам-то понимаешь?»

— Иван! — окликает его Сольвейг Хелене.

Голос ее совсем близко, теперь Иван чувствует руку рядом на матрасе, она приближается к его плечу, так что он ощущает тепло, но почему же Сольвейг Хелене его не боится? Она же наверняка знает, что он натворил?

— А вы не хотите принять душ? — интересуется она. — В ванной есть табуретка, вы можете сесть, а я помогу вам помыться.

Тут он открывает глаза.

— Нет, — он мотает головой. — С этим я справлюсь сам.

— Ну и хорошо, — соглашается Сольвейг, — так и сделаем.

Она открывает дверь в ванную, потому что и это у него есть — отдельная ванная комната. Она снимает с крючка у туалета халат, синий потрепанный махровый халат, который ему выдали в больнице, и пока Иван медленно садится в постели, он отчетливо представляет себе, как заходит в ванную, открывает окно под потолком, вылезает, а затем просто идет — вперед к свободе, в мир без стен, дыша полной грудью.