Счастье жить вечно - Страница 26
Еще минута, — и танки, грузовики, застывшие на асфальте орудия застонут и рухнут под сокрушительными ударами бомб. Скорее бы!
Но что это? Самолеты стали удаляться, проходить стороной. Гул их моторов слабел, уходил в сторону и не возвращался. Вот он уже и вовсе не слышен. Выждав несколько минут настороженной тишины, гитлеровцы повылезали из укрытий, с гомоном бросились на дорогу, и та снова ожила, пришла в движение.
— Беда-то какая! Спасла фашистов темная ночь, — сокрушается Ляпушев. Он подполз к Мальцеву вместе с Васильевым.
— Неужели дадим уйти гадам? — взволнованно шепчет Борис. — Эх, ракетницу бы нам! А что, если костер разжечь? Прямо здесь, под носом у фрицев! Мы успели бы отбиться и в лес уйти…
— Не терять головы, Метров! — резко сказал командир. — Нужно действовать разумно. Саша, радируй, повтори координаты.
Рука радиста легла на ключ…
Кажется, что стрелка часов замедлила свой бег. Так всегда бывает, когда очень ждешь, нетерпеливо торопишь время.
Наконец-то сквозь шум дороги они вновь уловили долгожданный звук: наши самолеты возвращались. Еще минута-другая и на дорогу обрушилась первая бомба, к небу взвилось жаркое пламя: разметав во все стороны клочья огня, огромным факелом вспыхнула цистерна с горючим. Вслед за тем, точно гигантский фейерверк, взорвались на грузовике боеприпасы.
Земля под разведчиками содрогнулась.
В свете пылающей дороги, совсем близко, будто на экране кино, они увидели врагов.
Это было безумное стадо, спасающееся от смерти, не разбирающее дорог. Фашисты бежали прямо на кусты, где твердая рука Валентина по-прежнему спокойно посылала в эфир самолетам точные координаты скоплений врага.
Вдруг вихрь пронесся над поляной перед партизанами. Фигурки фашистов заметались из стороны в сторону, падали, извиваясь, ползли, корчились и навсегда застывали. Один за другим, почти касаясь верхушек сосен, на бреющем полете шли «Илы». Воздушные стрелки беспощадно косили врагов из пулеметов. Краснозвездные крылья простирались над шоссе, как само возмездие фашизму.
Теперь только лес, которого всегда так остерегались фашисты, мог защитить их от неминуемой гибели. И те из них, кто уцелел, искали спасения в гуще деревьев.
Расстегнув изорванный френч, с непокрытой растрепанной рыжей головой продирается сквозь кусты немецкий офицер. В руках у него пистолет и граната. За ним, озираясь по сторонам, поводя вокруг себя автоматами, боязливо следуют солдаты, будто слепые, натыкаются на стволы деревьев.
Как они хорошо видны на фоне багровых отсветов шоссе!
Валентин прицеливается в офицера, Ляпушев и Васильев — в двух крайних солдат. Выстрелы раздаются одновременно, три фашиста падают замертво. Одно мгновение понадобилось Мальцеву, чтобы броситься к сраженному офицеру, вырвать у него гранату и метнуть ее навстречу врагам, ищущим спасения в лесу.
Его рослая фигура с занесенной над головой гранатой ошеломила гитлеровцев.
— Партизань! Русс партизань! Цюрик! Цюрик! (Назад! Назад!) — кричали друг другу фашисты, разбегаясь, кто куда.
Их словно порывом ветра вынесло из леса, прямо под удары наших летчиков, под дождь осколков мин, которые непрерывно рвались в грузовиках на объятой пламенем дороге.
Мальцев увидел это, ликуя, забыв об опасности. И рухнул, чувствуя, как ломаются под ним хрупкие ветви молодых сосенок, о чем-то совсем непонятном, но умиротворяющем, шепчутся. Валентин упал на них, и они, нежно колючие, прохладные и ароматные, смягчили удар о землю. Подхватили беспомощное тело юноши, бережно уложили на влажную траву и образовали свод над головой.
Угасающим сознанием Валентин пытался понять — что же с ним произошло? Видимо, кто-то из фашистов в конце концов оправился от страха, гнавшего их на шоссе под сокрушительный огонь советских штурмовиков, обернулся и взял его на мушку. Благо, он весь был на виду: нате, мол, стреляйте в партизана, пусть не теряет голову в пылу боя, пусть не ведет себя, как мальчишка.
Боль смешалась с горькой досадой на себя…
Он находился в забытьи только короткий миг. Вслед за тем, превозмогая боль, Валентин поднялся, нащупал рану и зажал ее горячей шершавой ладонью. Рана оказалась легкой, нужно было лишь приостановить опасное кровотечение. Зубами Мальцев быстро вскрыл индивидуальный пакет с бинтом и ватой, уложенной в малюсенькие подушечки. Одну из них приложил кране, плотно обвязал бинтом. Когда перевязка была закончена, силы покинули его, тело покрылось испариной, голова пошла кругом. Он снова вынужден был растянуться на земле, перевести дыхание. Но прошла минута, и Валентин уже пополз вглубь леса. Он словно переплывал трепещущие, зловещие отсветы пожара, все еще бушевавшего у него за спиной, там, где медленно, но неуклонно оставалась позади дорога гибели фашистского транспорта, дорога большой боевой удачи партизан.
Как только мог, торопился Валентин к товарищам, которые — он был уверен в этом — терпеливо дожидаются его, чтобы вместе отправиться на базу.
Ляпушев и Васильев действительно ждали Мальцева и очень обрадовались ему. Они не узнали, что Валентин ранен. Иначе разве позволили бы ему друзья шагать рядом, да притом с полной выкладкой? Разве дали бы разделить с ними все тяготы ночного долгого петляния по лесу к партизанской потайной землянке? У него оказалось достаточно сил и воли ничем не выдать своего состояния.
Бледность лица Валентина и легкое его похрамывание под тяжестью ящика с радиостанцией не привлекли внимания Михаила Ивановича и Бориса. Может быть, этому содействовало и то обстоятельство, что они были под впечатлением происшедшего на шоссе. Радостно и сердечно поздравляли Мальцева, хвалили за боевую сметку, настойчивость и смелость. Он по обыкновению остроумно отшучивался, смешил их рассказами о том, как врассыпную бежали от него фашисты, приняв по-видимому, за крупного партизанского вожака. Не иначе, шутил Валентин, оккупанты полагали, что сей лесной великан ведет за собой по меньшей мере целую дивизию народных мстителей, а, может быть, и переброшенную через линию фронта, в тыл к фашистам, русскую танковую бригаду. Ляпушев и Васильев от души смеялись.
Выдержки его хватило еще и на то, чтобы, придя утром на партизанскую базу, отстучать радиоключом обстоятельную шифровку в Ленинград. И закончить ее словами, которые нетерпеливо, с тревогой и надеждой ждали в родном городе: «Все живы, все здоровы».
Только после этого силы, наконец, изменили Валентину, и, тяжело опустившись на землю, он на грани забытья почувствовал руки товарищей, осторожно снимавших с его раны набухшую от крови повязку.
Миновали май, нюнь, июль…
Остались позади лютая стужа, зловещий вой метели, непролазные сугробы. В летнем наряде лес стал совсем другим, неузнаваемым. Сочной зеленью манили лужайки. Алыми точечками прятались в густой траве ягоды земляники, нежной ароматной и вкусной. Грибное царство щедро дарило обитателям леса свое несметное богатство. Теперь совсем не страшен голод, — было чем и полакомиться.
С восходом солнца начинались щебет и веселое порхание птиц. То и дело гулкое эхо носило из конца в конец ауканье кукушки, много раз повторяло дробные четкие удары дятла. Казалось, что это вовсе не эхо, а разговаривают, перекликаются, перестукиваются лесные крылатые жители. И если вслушаться, были в том многоголосом хоре своя стройность, свой особый мелодийный ритм. Будто в вышине, скрытый от взоров пышными складками зеленого наряда леса, прошитого золотыми нитями солнечных лучей, стоял за пультом неутомимый дирижер, палочка которого вела за собой каждый звук, вплетая его в затейливый узор чудесной симфонии.
Лес проснулся после долгого зимнего сна, он стал таким привлекательным, веселым и ласковым. Вместо пронизывающего холода под его сенью появилась золотая теплая тень. Дышалось глубоко, радостно, — легкие все время вбирали в себя чудесный настой ароматов цветов, травы, ягод и хвои. До чего приятно было погрузить босые ноги в зеленый мох, в шелковистую траву, охладить лицо прозрачной струей ручья!