Счастье жить вечно - Страница 25

Но, впрочем, что ты мог знать здесь, вдали от родного города, в разлуке с ним? Разве тебе ведомо, что он выстрадал? Или ты не знаешь сил фашистов, осадивших великую русскую твердыню, — сколько у них танков, самолетов, бомб и снарядов? Да ты же видел собственными глазами: день и ночь, ночь и день все движутся и движутся в сторону Ленинграда поезда и колонны автомашин с немецкой техникой, с живой силой и «снаряжением. Будто нет и не будет им конца. Все, самое худшее можно было ждать каждый день, каждую минуту.

Теперь, когда из группы Ляпушева выбыл боец, Валентин редко бывал один на базе. Он стал не только радистом, но и разведчиком. Вместе с командиром и Васильевым вел наблюдения за железной дорогой и автострадой.

Не раз случалось ему подбираться к самому полотну.

На Псковщине есть немало мест, где густой хвойный лес стеной стоит почти у самых стальных путей. Пользуясь его укрытием, Мальцев мог разглядеть лица немецких часовых, охраняющих дорогу. Протяни руки, и коснешься проходящего мимо поезда — этих ненавистных танков с паучьей свастикой на броне, автомашин, испещренных аляповатыми крестами, окон штабных вагонов, за которыми в ярких квадратах света видны были погоны офицеров, блеск орденов…

Почему ты должен только смотреть и смотреть на все это?! Разве не под силу тебе вот сейчас «снять» часового, разворотить путь или подложить взрывчатку так, что встанет на дыбы паровоз и вместе с вагонами рухнет под откос? Так нет же! Разведчикам запрещено что-либо подобное. Кроме одних только револьверов и весьма ограниченного числа патронов, ничего больше они в своем распоряжении не имеют. Их дело только смотреть в оба, подмечать все, а потом быстро, предельно кратко и четко докладывать куда следует.

Он знал, что кто-то другой, быть может, вот также укрывшись в лесу, за спиной врага, и «снимет» часового, и взорвет фашистский эшелон, и скосит гитлеровцев из пулемета на шоссе. Тому, другому, помогут сделать это успешно его, Валентина, наблюдения. И Валентин был тем горд. Он мысленно приветствовал своего боевого товарища, которого не видел и не знал, а чувствовал рядом.

Но ему так хотелось быть на его месте, воевать, как воюет он, видеть фашистов, сраженных твоей пулей и гранатой, обращенных в бегство твоим мужеством.

Обычно перед отправлением в разведку рацию закапывали и тщательно маскировали в определенном месте, невдалеке от базы, в глухом лесу. Возвратившись, ее извлекали, и тут же начинались передачи в Ленинград результатов наблюдений.

На сей раз Валентин не торопился прятать свое имущество.

— Разрешите, товарищ командир, отправиться в полном боевом, при рации, — обратился он к Ляпушеву.

— Это еще зачем?

— Для дела, которое предстоит, она не помешает. Даже совсем наоборот.

— Ты что задумал?

— Хочу обеспечить точность огня наших самолетов. Необходимо лишь условиться с командованием о связи. По ходу операции, с места наблюдений.

— Толково! — одобрил Ляпушев. — Хотя и очень опасно, но имеет смысл. Что ж, действуй, время есть, передавай радиограмму.

На листке, вырванном из блокнота, он тут же набросал краткий текст предложения разведчика: сообщать нашим бомбардировщикам координаты вражеских транспортов без малейшего промедления, не возвращаясь на базу. Ответ не заставил долго ждать. Ленинград похвалил за боевую сметку, передал необходимые данные. «Только будьте очень осторожны, — записал далее Мальцев. — Радист должен находиться возможно дальше от дороги, чтобы не пострадать от огня».

«Понятно, — коротко ответил Валентин, — будет исполнено».

Стояла непроницаемая безлунная ночь. Ничто не нарушало торжественной тишины леса, окружавшего партизанскую землянку. Казалось, повсюду в мире, как и здесь, в лесу, безмятежно царствуют покой и сон — и в природе, и среди людей.

Сюда не проникал шум дорог, по которым идут к осажденному Ленинграду танки, автомашины и поезда врага. Но разведчики хорошо знали — именно сейчас этот поток особенно интенсивен.

В последнее время наша авиация стала все чаще появляться над фашистскими коммуникациями. Теперь уже не светились нахально окна штабных вагонов, не рыскали по асфальту фары автомобилей. После того, как «Илы», замечательные советские самолеты, неуязвимые штурмовики — «черной смертью» в паническом страхе назвали их гитлеровцы — совершили несколько удачных налетов в часы, определенные по радиограммам Мальцева, фашисты стали гасить огни. На малейшую полоску света, на огонек папиросы незамедлительно, без предупреждения следовал выстрел часового. Затемнение соблюдалось с характерными для немцев строгостью и педантизмом.

Сегодняшняя ночь была на руку врагу, он не преминет ею воспользоваться. Партизаны это хорошо знали и сильно беспокоились. Досадовали, что не дано им своими руками навести «порядок» хотя бы на одной фашистской магистрали, сделать для врага и ночь такой же светлой и опасной, как день. Да разве они справились бы с такой задачей хуже других? Нет оружия? Полностью отсутствуют боеприпасы? Не беда! Все необходимое они раздобудут сами и применят без отлагательств, бережливо и с толком. Позволили бы только им. Нет, их задача, как всегда, строго ограничена: все видеть, все слышать и ни во что не вмешиваться…

Тревожило разведчиков и другое: очень трудно придется в такую ночь нашим летчикам. Как отыскать с большой высоты сквозь покров абсолютной темноты тоненькую ниточку дороги, засечь и поразить на ней фашистские транспорты?

Мальцев направляется к лесной опушке, у которой пролегла шоссейная магистраль. За спиной у него железный ящик походной рации. В руке он держит на ремне другой такой же ящик с батареями питания и аккумуляторами радиостанции. Впереди идут Ляпушев и Васильев.

Лязг танков и рокот автомобильных моторов слышны уже хорошо. Но нужно еще пройти, а затем проползти не одну сотню метров. И сделать это, соблюдая все требования осторожности: немцы зорко стерегут лесные дороги.

— Развертывай рацию, — говорит Валентину Ляпушев. Деревья поредели и партизаны очутились почти у цели. — Мы с Борисом поползем дальше, ты нас жди здесь. Больше тебе приближаться к дороге нет нужды. Слишком опасно.

Но Мальцев не согласен. Он возражает:

— Нет, товарищ командир, есть нужда. Мне бы выбрать место поближе. Нас теперь мало, значит опасности на каждого больше. И я должен быть там, у дороги. Разрешите поползти за вами. Дадим самолетам самые точные данные, пусть бьют наверняка!

Командир на мгновение задумался, потом сказал:

— Хорошо. Разрешаю, но только еще на десять шагов, не более. Помни, что ты радист и с тобой рация. И не забудь об осторожности. Приказ нужно выполнять — себя беречь. Ясно? Пошли, Метров. Следуй за мной.

Их распластанные на земле тела разом поглотила ночь. Валентин остался один. За спиной у него — лес. Впереди, где кончается редкий ельник, то постепенно совсем умолкала, то вновь, как горный поток, шумела и шумела дорога.

Скоро ли появятся наши самолеты? Он взглянул на светящийся циферблат ручных часов: ожидать придется минут двадцать.

Рация затрудняла движения, ее ящики то и дело цеплялись за ветви кустарника, несколько раз ударялись о стволы деревьев, ремни давили грудь, затрудняли дыхание. Но Валентин полз легко и быстро. Ладони ласкала прохладная шелковистая трава. От нее исходил бодрящий запах.

Десять шагов, разрешенных командиром, остались позади. У густого кустарника он на ощупь облюбовал место для радиостанции. Раскрыл ее ящик, ручным затемненным фонариком осторожно осветил панель приемопередатчика.

В черном небе, далеко на западе возник гул самолетов. Он нарастал. Свои! Торопитесь, родные! Сюда, ко мне!

Рокот моторов в вышине все ближе и ближе. Он уже почти над головой.

На дороге разом стало очень тихо. Оттуда теперь доносятся лишь резкие торопливые слова команд да топот ног: фашисты разбегаются, кто куда, слышно, как они шлепаются в кюветы, как ломают придорожный кустарник, прячась в нем.