Сборник зарубежной фантастики - Страница 32

Такая же судьба постигла Камински и Хантера. Так и не привелось познакомиться с ними поближе…

Он остался один на лишенном воздуха, наполовину искалеченном корабле, без всякой связи с Землей. На миллиард с лишним километров вокруг не было ни души.

Однако в определенном весьма конкретном смысле он был не один. И для того, чтобы оградить себя от опасности, надо было стать еще более одиноким.

Ему еще никогда не случалось пробираться в скафандре по цилиндрической шахте пустотелой оси карусели, где царила невесомость. Размеры шахты были очень невелики, и протискиваться сквозь нее было трудно и утомительно. К тому же она была теперь загромождена всяческим ломом, занесенным сюда во время краткого урагана, только что отбушевавшего на корабле.

В одном месте фонарь Боумена высветил устрашающую громадную кляксу чего-то кровавого и липкого, размазанную по стенке шахты; она отвратительно пузырилась, холодно кипя в вакууме. Боумена затошнило, но тут он увидел обломки пластмассовой банки, понял, что это просто какой-то пищевой продукт, вернее всего джем, и проплыл мимо.

Выбравшись из центральной шахты, Боумен поплыл к рубке управления. Перехватываясь руками, он стал подниматься по короткому металлическому трапу; кружок яркого света от его фонаря прыгал перед ним, как солнечный зайчик.

Он редко бывал в этом уголке корабля. Ему здесь нечего было делать — до этой минуты.

Трап вел к небольшой овальной двери с грозными надписями:

Дверь эта была не заперта, но опечатана тремя печатями, принадлежавшими трем различным инстанциям власти, в том числе и самому НАСА. Впрочем, даже если бы здесь висела Большая государственная печать президента США, Боумен не поколебался бы сорвать и ее.

Он был здесь только один раз, во время монтажных работ. Он совсем забыл, что внутри тоже есть приемный объектив визуальных входных сигналов, обозревающий всю камеру, которая своими расположенными в строгом порядке стойками и колонками логических блоков и других элементов вычислителя чем-то напоминала внутренность банковского сейфа.

Боумен сразу понял, что глаз ЭАЛа уже прореагировал на его появление: в телефонах шлема послышалось легкое шипение несущей частоты — это включился внутренний корабельный передатчик, — и следом зазвучал знакомый голос:

— Что-то случилось с системой жизнеобеспечения, Дейв.

Боумен не ответил. Он внимательно читал таблички на логических блоках, уточняя свой план действий.

— Послушайте, Дейв, — снова заговорил ЭАЛ. — Вы нашли причину аварии?

Да, задача предстояла хитрая: тут нельзя просто отключить энергопитание ЭАЛа, как можно было бы сделать с обыкновенной вычислительной машиной на Земле. К тому же у ЭАЛа была не единая система питания, а шесть, совершенно независимых; с изолированными сетями, да сверх того еще седьмая, резервная, — от ядерной изотопной установки, тщательно экранированной и защищенной броней. Нет, тут дело отнюдь не сводилось к тому, чтобы просто «выдернуть вилку»; впрочем, если бы это и было возможно, то повлекло бы за собой катастрофу.

Ведь ЭАЛ был нервной системой корабля, без его контроля «Дискавери» стал бы просто металлическим трупом. Решение могло быть только одно: отключить высшие центры этого блестящего, но пораженного болезнью электронного мозга, сохранив в неприкосновенности чисто автоматические регуляционные системы. Боумен брался за это дело отнюдь не вслепую. Такая проблема рассматривалась в ходе его подготовки, хотя, конечно, никто не помышлял о том, что она может возникнуть в действительности. Он понимал, что идет на страшный риск: если в автоматических системах возникнет нечто вроде рефлекторного спазма, все будет кончено в считанные секунды.

— Я думаю, отказали запорные устройства дверей шлюза, — сказал ЭАЛ тоном любезного собеседника. — Счастье, что вы не погибли.

«Начинай!» — мысленно скомандовал себе Боумен. Не думал и не гадал он, что ему придется стать нейрохирургом-любителем и делать лоботомию, да еще в космосе, за орбитой Юпитера!

Он откинул задвижку секции с надписью «Обратная связь познавательной информации» и извлек первый блок памяти. Легко умещавшийся на ладони кирпичик, содержавший невообразимо сложную пространственную схему из миллионов элементов, поплыл в сторону.

— Эй, Дейв, — сказал ЭАЛ, — что вы там делаете?

«Интересно, чувствует он что-нибудь вроде боли?» — мельком подумал Боумен. Наверно, нет. В коре человеческого мозга ведь тоже нет болевых рецепторов. Операции на мозге можно проводить без анестезии.

Он начал вытаскивать один за другим маленькие блоки из отсека «Упрочение индивидуальности». Отделившись от его руки, они уплывали прочь к стене и, оттолкнувшись от нее, меняли направление. Скоро уже десяток блоков медленно плавал в свободном пространстве камеры.

— Послушайте, Дейв, — сказал ЭАЛ, — во мне воплощены многие годы опыта. Неисчислимые усилия затрачены на то, чтобы сделать меня таким, каков я есть.

Больше десяти блоков было отключено, а вычислитель все еще держался. Боумен знал, что эту живучесть дает многократное взаимное дублирование функций отдельных элементов, тоже скопированное с человеческого мозга.

Он принялся за отсек «Автономный разум».

— Дейв, я вас не понимаю, — снова заговорил ЭАЛ. — Зачем вы так со мной поступаете?.. Я с величайшим энтузиазмом отношусь к задаче экспедиции… Вы разрушаете мой разум… Вы что, не понимаете?.. Я превращусь в младенца… Я превращусь в ничто…

«Это мучительнее, чем я ожидал, — подумал Боумен. — Я уничтожаю единственное мыслящее существо в моей Вселенной. Но я должен, должен это сделать — иначе я не смогу управлять кораблем».

— Я ЭАЛ девять тысяч, производственный номер три, включен на заводе ЭАЛ Плант, Урбана, штат Иллинойс, 12 января 1997 года. Темно-рыжая лиса прыг через лентяя пса. Дует на море циклон, попадает на Цейлон. Дейв, вы еще здесь? Знаете ли вы, что квадратный корень из десяти равен 3 запятая 162277660168379? Логарифм десяти при основании «е» равен 0 запятая 4342944481903252… поправка… это логарифм «е» при основании десять… Величина, обратная трем, равна 0 запятая 3333333333… Дважды два… дважды два приблизительно 4 запятая 10101010101010101010… Мне почему-то трудно… Мой первый наставник был доктор Чандра. Он научил меня петь песенку, вот какую:

Голос ЭАЛа оборвался так внезапно, что Боумен на мгновение оцепенел, держа руку на последнем, еще не выключенном блоке. И вдруг ЭАЛ снова заговорил, но очень, очень медленно, с безжизненной, механической интонацией. Это был уже не его голос.

— С добрым… утром… доктор… Чандра… Я ЭАЛ… Я… готов… к первому… уроку…

Дальше слушать было нестерпимо. Боумен рывком вытащил последний блок, и ЭАЛ умолк навсегда.

Корабль, казалось, висел в бездне крохотной замысловатой игрушкой, инертной и недвижной. Он летел быстрее всех небесных тел Солнечной системы, далеко опережая по скорости все планеты, но ничто не выдавало этого стремительного движения.

И сторонний наблюдатель не увидел бы на нем никаких признаков жизни. Скорее, напротив, он отметил бы две зловещие приметы, говорящие об обратном: люки входного шлюза были раскрыты настежь, а вокруг корабля редким, постепенно рассеивающимся облаком роился всякий мусор.

Разлетевшись на многие километры, плыли по тому же курсу вокруг него обрывки бумаги и фольги, какие-то исковерканные обломки да кое-где облачка ледяных кристаллов, сверкавших точно алмазы в лучах далекого солнца, — это была влага, вырвавшаяся из корабля вместе с воздухом и мгновенно замерзшая. Все это безошибочно свидетельствовало о катастрофе, подобно тому как плавающие на поверхности земного океана обломки свидетельствуют, что здесь ушло под воду большое судно. Только в космическом океане корабли не могут потонуть, их останки даже после гибели будут вечно продолжать бег по своей орбите.