Сборник статей, воспоминаний, писем - Страница 4

   H. A. Соколовская вспоминала Саратов тех лет: "Домишки маленькие, все в один рост... У Бородая труппа была хорошая, и сам он любил дело. В. И. играл еще маленькие роли, а Литовцева уже играла Юдифь. Внешность подходила к этой роли, умная, красивая. Жила она со своей матерью и актрисой Милич. По субботам небольшой компанией, человек восемь, собирались у них -- вскладчину: по рублю с человека. До чего весело, бывало, В. И. смешные истории рассказывает! Чудесный, добрый, мягкий. Его и тогда все любили".

   С 27 ноября в Казани у Качалова -- то же фантастическое количество ролей. Среди театрального мусора ("Стрелы Амура", "Клуб обманутых мужей") на этот раз рядом с Годуновым -- Кнуров в "Бесприданнице". Очень хвалили Качалова в роли президента ("Коварство и любовь") и особенно Годунова: "Холодная, расчетливая, властолюбивая натура Годунова очень удалась Качалову. Длинный и в исполнении многих скучноватый монолог Бориса "Чего душа моя давно желала" артист провел превосходно, ни на минуту не теряя внимания зрителя" ("Волжский вестник").

   Года за два до Великой Отечественной войны, во время спектакля, В. И. получил письмо от старого врача: "Пишу под свежим впечатлением Вашей чудесной игры. Нахлынули воспоминания дней молодости. Много-много лет тому назад я познакомился с Вами в Казани, когда Вы играли в труппе Бородая, а я был студентом медицинского факультета. Мы, студенты, любили Вас, предчувствуя в Вас будущую гордость русской сцены. Спектакли с "нашим дорогим Васей" (так любовно мы звали Вас между собой) были радостными днями нашей студенческой жизни. Самым горячим Вашим поклонником был я... И вот сегодня смотрю на Вас, слушаю Ваш по-прежнему чарующий голос, наслаждаюсь Вашей высокохудожественной игрой, и мне кажется, что я не старый обыкновенный врач, а снова студент казанского университета. Спасибо Вам, дорогой Василий Иванович, за эти сегодняшние радостные минуты!"

   Решающей ролью для Качалова казанско-саратовского периода следует считать, по-видимому, не столько Годунова, сколько шекспировского Кассия в "Юлии Цезаре", которого В. И. сыграл в 23 года. Всегда преувеличенно требовательный к себе и снисходительный к другим, терпеливо пробираясь сквозь чащу провинциальных актерских будней, не уставая с любовью готовить свои маленькие роли, Качалов уже после революции, в беседе с H. E. Эфросом, отзывался о себе, казанском актере, очень скептически, как об "актере актеровиче", который играл, как и все, по готовым образцам, с установленными "тончиками", "с выразительностью лишь внешней". Если это так, то чем же объяснить исполнение им роли Кассия, где необходима была тонкая, умная, выразительная характерность? В то время как роль Марка Антония не удалась Агареву, качаловский Кассий получил единодушное признание. Было ясно, что актер еще не овладел искусством перевоплощения, не совсем свободно чувствует себя на сцене, еще неопытен в области мастерства художественного слова. Но налицо был природный ум Качалова, его артистическое дарование, большая стойкость в любимой работе, что-то свое, вынесенное из студенческих лет. "Качалов был превосходным Кассием",-- признала казанская пресса. Эта роль отмечалась как "большой шаг вперед": она требовала "тонкой обдуманности и строгой выдержанности". "Качалов безукоризнен. Он одинаково ярок во всем -- и в читке, и в жесте, и в гриме" ("Волжский вестник"). Наиболее требовательные зрители, ценя труппу Бородая, все-таки вспоминали блестящую антрепризу П. М. Медведева. Шекспировская постановка на сцене казанского театра не вызывала у них доверия. К такой категории театральных критиков принадлежал П. П. Перцов. По его словам, Цезарь -- Соколовский казался не столько Цезарем, сколько самим собой, Каширин -- Брут был "непереносен". "Но вот Кассий... Среди общей нелепицы выделялась на сцене эта фигура. Худое, с острыми чертами, взаправду "римское" лицо. Спокойные и верные, вовсе не шокирующие жесты, уверенная и в то же время верная декламация -- без всякого крика. А главное -- настоящее слияние с ролью. Эти зловещие, колючие черты, превосходно подчеркивающие знаменитые слова Цезаря о худобе, которой надо бояться... Словом, Кассий" {"Декада московских зрелищ", 11 февраля 1940 г., No 5.}.

   Когда 7 марта 1899 года, в день открытия весеннего сезона, Качалов должен был выступить в роли Несчастливцева, в газетах появился анонс о дебюте молодого артиста в "большой серьезной роли", с напоминанием о его успехе в ролях Кассия и Годунова. Теперь он играл Карлоса в "Дон Жуане" Мольера, Бен Иохаи в "Уриэле Акосте", Эдгара в "Короле Аире". Когда с членами "Общества изящных искусств" он выступил в пушкинском вечере и читал монолог из "Скупого рыцаря", "Волжский вестник" отмечал "наибольший успех" Качалова, но грим его вызвал недоумение: "Такого добродушного лица у скупого рыцаря не может быть".

   С 25 апреля труппа переехала в Астрахань, Качалов в течение пяти недель сыграл 35 ролей. Среди них выделялись Грозный, Альмавива (с Сюзанной -- Литовцевой) и князь Шаховской ("Царь Федор Иоаннович").

   В письме Качалову от 3 марта 1940 года Е. А. Мелкобродова, в 1899 году 16-летняя начинающая актриса, дочь оперного певца А. П. Петрова, вспоминала: "Как сейчас вижу и слышу: Астрахань. Летний театр. Идет репетиция "Федора Иоанновича". Бородай и Смирнов сидят в партере. Качалов репетирует сцену с княжной: "Ко мне, княжна! Она моя... ее сейчас веду я под венец, и первый, кто из вас..."

   -- Пойдет! -- сказал о Качалове Бородай.

   -- Только не у тебя! -- возразил Смирнов. -- Ему Москва нужна".

   Несмотря на то, что в сезон 1899/1900 года Качалов был в труппе чем-то вроде премьера и было ясно, что в его судьбе назревает какая-то перемена, ему приходилось по-прежнему нести весь основной репертуар во второстепенных ролях. В Саратове он опять сыграл за неполных три месяца около 50 ролей, в Казани-- около 60 (старых и новых). Стал играть Лаэрта в "Гамлете", Серебрякова в "Дяде Ване", Елецкого в "Нахлебнике", Лавра Мироныча в "Последней жертве", Стародума в "Недоросле", Митю в "Бедность не порок", Дудукина в "Без вины виноватые", Бориса в "Грозе", Ракитина в "Месяце в деревне" и т. д. Типичен был отзыв: "Качалов, по обыкновению, дал уверенный и яркий образ в своей второстепенной роли".

   В журнале "Театр и искусство" в заметке о труппе Бородая были строчки: "Сильно выдвинулся молодой артист Качалов, которому, без сомнения, будущее улыбается". В саратовских газетах появилась фотография -- Качалов в роли Шаховского, с похвалой за "горячую сцену". На последнем спектакле "Царя Федора" Качалову был поднесен подарок. "Настоящее подношение, -- писал рецензент, -- надо считать выражением признательности публики, которая, очевидно, ценит игру много работающего и начинающего выдвигаться Качалова" {"Саратовский листок", 24 ноября 1899 г.}. К концу полусезона в той же газете появилось целое обращение ведущей части зрительного зала в Саратове к M. M. Бородаю: "...В персонале мужских молодых сил на первом плане Качалов. Приятный звучный голос, отличные, сдержанные манеры, умение преображаться в разных ролях от ворчливых стариков до бурливых молодцов и чванных джентльменов, естественная горячность в драматических местах -- таков Качалов. Актер молодой, но уже достаточно опытный, актер, который ничему не повредит, а, напротив, всему окружающему поможет, -- это Качалов. Сколько он переиграл -- одному богу да Бородаю известно. И сколько наблюдательности и вдумчивости проявил он во всей длинной галлерее сценических образов. Этаким актером везде будут дорожить. Но надо же дать ему больше хода, больше размаха. Качалов рос и вырос до первой величины. Дайте же ему, г. Бородай, более выгодное место. Экзамен сдан прекрасно, курс кончен, позвольте этому таланту высшую программу службы". Казанская общественность поддержала Саратов, и в то время как какой-то рецензент хвалил Качалова в незначительной роли Застрахаева в "Соколах и воронах", внимательный зритель требовал: "Такого способного юношу грешно и стыдно совать везде и повсюду. Это значит мешать человеку работать и коверкать его" {"Казанский телеграф", 6 декабря 1899 г.}. "Голос из публики" звучал почти угрожающе: "Если Качалов и дальше будет итти в таком же направлении, тогда можно с уверенностью предрешить его печальное грядущее" {"Волжский вестник", 24 января 1900 г.}. Бородай должен был задуматься над тем, что Качалова выдвигало не актерское "товарищество", а широкая общественность двух крупных городов.