Сбежавший нотариус - Страница 4

– Твой тесть был приятным человеком?

– О, напротив! Всегда мрачен и суров, всегда в уединении. Правда, он был болен.

– И умер от этой болезни?

– Да, почти что так… Если не от нее, то вследствие ее.

Либуа сделал вид, что не понял, и маркиз прибавил:

– Мой тесть застрелился.

– Ого! – произнес Поль, вздрогнув.

– Да, бедняга страдал меланхолией – у него были расстроены нервы. В конечном итоге он потерял надежду, что доктора смогут облегчить его страдания, и однажды вечером как ни в чем не бывало заявил моей жене и мне, что идет спать и надеется крепко уснуть. Ушел в свою комнату, и десять минут спустя – бах! – все было кончено. Пуля прошла сквозь череп и разбила вдребезги великолепное зеркало. Я больше недели не мог прийти в себя.

– Из-за разбитого зеркала?

– Нет же, из-за смерти тестя! Разве с таким состоянием, как у меня, беспокоятся из-за подобных пустяков?

Окончив рассказ, Монжёз вынул из кармана часы. Посмотрев на них, он быстро встал из-за стола.

– Уже без четверти двенадцать! – воскликнул он. – Я тебя покидаю. У меня важное свидание.

– Так иди же, маркиз. В следующий раз ты уделишь мне больше времени? – спросил Либуа, подавая ему шляпу.

– Поступим иначе, друг мой. Я хочу сделать тебе одно предложение, – возразил маркиз.

– Говори, я слушаю.

– Я покину Париж с поездом, который отходит в пять часов. У тебя достаточно времени, чтобы прийти к какому-нибудь решению относительно моей недавней просьбы. Если ты согласен, то собери свои краски, приготовь вещи и к пяти часам приходи на вокзал. Мы сядем в вагон, и два часа спустя я представлю тебя маркизе, которая будет в восторге от знакомства с тобой. Ты согласен?

Либуа готов был согласиться, но тут вспомнил о прекрасной белокурой наяде, которую поклялся отыскать.

– Не сегодня, любезный. У меня тоже важное свидание, – объявил он.

– Весьма возможно. Но с двенадцати до пяти много времени. Может случиться, что к вечеру ты освободишься. В таком случае вспомни обо мне.

– Хорошо, но я ничего не обещаю, – ответил живописец, заранее решив не присоединяться к маркизу.

– Тогда до свидания! Я уношу с собой надежду, что ты все же поедешь со мной, – сказал маркиз, пожимая Полю руку.

Проводив маркиза и возвратившись в мастерскую, Поль застал слугу с салфеткой в руках: тот вытирал спинку кресла, на котором сидел Монжёз.

– Что ты тут делаешь? – спросил он лакея.

– Прошу извинения, сударь, – смиренно проговорил тот, сконфузившись и не решаясь на признание.

– Говори же, какую еще глупость ты совершил, растяпа?

Миролюбивый тон живописца не предвещал грозы, и слуга решил быть откровенным:

– Вот в чем дело, сударь. Когда я подавал спаржу с белым соусом и проходил позади маркиза, соусница накренилась у меня в руке.

– И ты пролил соус на спинку его стула?

– О, – протянул слуга, – если бы я испачкал только спинку стула, это было бы еще полбеды!..

– Неужели ты облил и его самого?

– Всю спину, сударь, всю спину…

– И дал ему уйти в таком виде? – воскликнул живописец, едва сдерживаясь от смеха.

– Я боялся, что меня будут бранить, – жалобным тоном заявил слуга.

Развеселившись при мысли, что маркиз разгуливает по улицам с пятном на спине, Либуа прошел в свой кабинет к телескопу.

– Прежде чем отправиться на поиски, посмотрю, что делает моя наяда, – подумал он, приближаясь к прибору.

Красавица предстала перед ним в шикарном капоте – это означало, что она ожидает своего обожателя.

– Ах да, сегодня должен прийти ее возлюбленный, – сказал Либуа, увидев женщину в столь обольстительном наряде, потом прибавил с гневом: – Неужели я никогда не увижу его лица?

В эту минуту часы соседней церкви пробили двенадцать.

– Двенадцать, – продолжал Либуа, – он сегодня опоздал, этот принц Шарман, обыкновенно столь пунктуальный. Но вот и он, должно быть, – мадам уже во всеоружии.

Говоря «во всеоружии» – живописец имел ввиду то, что лицо дамы озарялось улыбкой, а руки вытягивались навстречу гостю. За десять дней наблюдений Либуа изучил все ее приемы.

– Вот и наш ловелас! Увижу ли я наконец что-нибудь, кроме спины? – пробормотал живописец.

Вдруг он подпрыгнул и закричал:

– Черт побери!

Потом, упав на диван, расхохотался:

– Это уже чересчур! Вот так штука! Такого я не ожидал!.. А я жаловался, что вижу только его спину! Мой слуга, надо признать, заслуживает награды!

А произошло следующее. Посетитель стоял по обыкновению спиной к окну, но на этот раз художнику достаточно было спины, чтобы узнать, кто был обожателем его Венеры, – Либуа рассмотрел на спине мужчины громадное пятно от белого соуса.

В Париже, где любят потешаться над чужим несчастьем, прохожие от души хохотали над господином, который шел по улицам с соусом на спине, но никто не сообщил ему о конфузе, чтобы не лишить других удовольствия посмеяться.

Взяв себя в руки, Либуа принялся размышлять: стоит ему при первом удобном случае последовать за Монжёзом, и тот, ни о чем не подозревая, сыграет роль охотничьей собаки и приведет его прямо к убежищу обольстительной дичи. Врожденная честность художника требовала, однако, чтобы, отняв любовницу у маркиза, он дал ему что-нибудь взамен, а потому Поль пришел к следующему заключению:

– В качестве компенсации я нарисую портрет его жены. А так как я хочу заплатить вперед, то воспользуюсь его приглашением и поеду с ним в замок.

В пять часов Либуа с ящиком красок в руках явился на станцию железной дороги. Маркиз стоял наверху лестницы, поджидая старого товарища. Увидев художника, он радостно вскрикнул:

– Я же говорил тебе, что не следует ни за что ручаться! Ты уверял меня, что не сможешь прийти, но вот пять часов, и ты здесь! Ах, ты доставишь истинное удовольствие моей жене!

Десять минут спустя они были уже в пути и сидели вдвоем в купе. Перед отходом поезда многие путешественники по очереди входили в их отделение, но тотчас удалялись: у Монжёза не было больше пятна на спине, зато он отравлял воздух в купе сильнейшим запахом бензина.

От станции железной дороги до замка Кланжи было больше лье.

– Как! Карета не приезжала? – возмутился маркиз, выйдя с вокзала.

– Не твой ли это экипаж? – заметил ему живописец, указывая на коляску, быстро катившую в их сторону по длинной платановой аллее.

– Действительно, мой, – ответил Монжёз. – Но как понимать это опоздание? Жак обыкновенно чрезвычайно пунктуален.

Минуту спустя карета остановилась перед ними, и кучер, соскочив с козел, заявил в оправдание:

– Прошу прощения, господин маркиз, что не успел к прибытию поезда: маркиза попросила меня дождаться писем, которые я должен опустить в ящик.

С этими словами кучер вынул большую пачку корреспонденции. Маркиз машинально протянул руку, и кучер подал их ему. Так же машинально Монжёз стал читать адреса, потом, словно раскаявшись в своей нескромности, отдал их слуге со словами:

– Положи их поскорее в ящик, и поедем.

Ящик находился не более чем в десяти шагах от них. Кучер возвратился прежде, чем маркиз, усадивший живописца, успел сам сесть в экипаж.

– Не случилось ли чего нового за время моего отсутствия? – спросил хозяин, захлопывая дверцу.

– Госпожа маркиза почувствовала себя нездоровой, и утром посылали за доктором.

– Явился ли этот дикарь?

– Да, сударь.

– Какое счастье! – заметил с иронией маркиз, устраиваясь на подушках возле живописца.

Когда карета тронулась в путь, он продолжил, обращаясь к приятелю:

– Представь себе, мой друг: наш доктор – человек чрезвычайно суровый и угрюмый. Настоящий медведь, честное слово! Истинное мучение заставить его пожаловать в замок. А если наконец пожалует… Вежливость, любезность, предупредительность – я все пускал в ход, но не достиг ничего: всякий раз он является нахмуренный.

– Какой-нибудь старик?