Сатанизм для интеллигенции - Страница 201

Единственная «незаурядная способность», которую Соловьев обнаружил у Блаватской – всего лишь «начитанность». А чтобы убедиться, в какой мере корректно представленное рериховцем суждение Соловьева о «прогрессивности» теософской антропологии и ее космогонии, придется привести соловьевскую оценку полностью. Именно об этих двух теософских сюжетах Соловьев писал: «Специфическое содержание необуддизма сводится к двум главным пунктам: к теории седмиричного состава человеческого существа и к теории бесчисленных циклов мирового развития, с которыми связаны и судьбы нашего духа. Обе эти теории, как они представлены в сочинениях наших „адептов“, вызывают существенные возражения. Ни малейшей попытки рационально объяснить седмичастность нашего существа мы здесь не находим. Нам просто сообщается, как важная и интересная новость, что мы состоим из семи ипостасей, вложенных одна в другую на подобие деревянных игрушечных яиц; сообщаются, более или менее неудобные санскритские названия, и затем описываются более или менее подробно они сами и их взаимные отношения. Все это нужно принимать на веру. Почему этих элементов семь, а не больше или меньше – решительно неизвестно. Ведь мудреных санскритских слов и соответственных описаний легко могло бы хватить и на двадцать пять ипостасей, – каковое именно число и признается в философской системе Санхья. Точно также теория космических и пневматологических циклов развития в частностях своих представляется совершенно произвольною, а в общем проникнута грубым представлением внешней, или дурной бесконечности, ложность которой была указана уже Аристотелем и окончательно обличена Гегелем. Тем не менее в обеих этих теориях скрывается некоторая истинная тенденция, которою и оправдывается до известной степени их успех. Важно и полезно было напомнить о сложности и глубине человеческой души и жизни в виду односторонних и узких воззрений материализма и отвлеченного спиритуализма, из которых одно превращало наше я в физиологическую функцию нервов, а другое ограничивало его поверхностною областью отчетливого сознания. Столь же полезно и важно настаивать на великой идее закономерного развития в применении к судьбам нашего духовного существа. Итак, если Е. П. Блаватская положила всю свою душу в пропаганду необуддизма, то при всей несостоятельности и ложности этого учения, как целого, при всех неправильных сторонах ее собственной деятельности, шарлатанской и крайне неразборчивой на средства, все-таки нельзя отнестись к ней с безусловным осуждением и отказать ей в некоторой относительной правде»1689.

То есть по мысли Соловьева, книги Блаватской могут быть полезны не в том, в чем они оригинальны, а в том, что еще сближает их с общехристианской традицией. В целом же оценку Соловьевым этих теософских доктрин нельзя не признать отрицательной. Но издание, претендующее на энциклопедическую объективность, ничего более об отношении Соловьева к Блаватской не сообщает. Шарлатанская неразборчивость в средствах, которую Владимир Соловьев подметил в Блаватской, явно передалась ее ученикам1690.

Теперь послушаем Всеволода Соловьева, одно время близко знавшего Блаватскую: «Если бы сочинения Е. П. Блаватской были произведениями ее таинственного учителя, великого мудреца-полубога, живущего в дебрях Тибета и диктовавшего ей, с полным пренебрежением к пространству, когда она находилась в Америке или Европе – такому мудрецу сочинения эти, ввиду их недостатков, сделали бы немного чести. Ей же, в юности плохо усвоявшей предметы элементарного образования и до сорока лет знавшей якобы очень мало, – по свидетельству ее сестры, – они делают большую честь, указывая на огромные ее способности и горячую любовь к своему труду… Теософы распространяли и распространяют до сего времени рассказы о том, что „Разоблаченная Изида“ написана Е. П. Блаватской с помощью ее „хозяина“, что она сама не ведала, что творила, а писала под его диктовку или прямо списывала с появлявшихся перед нею ватиканских „уник“, никому неведомых, и потом, по миновании надобности, снова возвращавшихся, тем же астральным путем, на полки тайных книгохранилищ Ватикана. Олькотт доходил до того, что серьезно и таинственно вещал о том, как для иных глав „Разоблаченной Изиды“ требовались не только „ватиканские уники“, но и „уники“, сгоревшие при пожаре Александрийской библиотеки. И вот, когда это было нужно, материальные частицы этих драгоценных экземпляров, рассеянные в мировом пространстве, материализовывались, и Елена Петровна спокойно, своим быстрым, четким почерком списывала заключавшиеся в них великие истины… „Изида“ – это американская книга, бьющая на эффект и пригодная, как издание спекуляции. Это компиляция разных мистических и каббалистических сочинений, пересыпанная кое-где остроумными замечаниями, полемическими выходками, а иногда изрядной даже бранью. Системы никакой, и, в конце концов, полнейшая беспорядочность, настоящая каша. Человеку, не знакомому или мало еще знакомому с предметом, конечно, легко и даже неизбежно покажется, что автор, во всяком случае, обладает большими познаниями, большой ученостью. Но разочарование наступает весьма скоро по мере ознакомления с литературой предмета, с действительно учеными оккультистами и каббалистами… Когда я познакомился с сочинениями разных каббалистов и оккультистов, ясно увидел, что „ученые“ сочинения Елены Петровны – компиляция, сделанная без всякой системы, главным образом по французским источникам… Долго и внимательно наблюдая ее, я пришел к заключению, что в умственной области вся ее крупная талантливость была пассивного, а не активного свойства. Она решительно оказывалась неспособной в этой области к самостоятельному творчеству, даже в самые свои вдохновенные минуты, а лишь быстро воспринимала и развивала чужие мысли… Беда ее заключалась в том, что она, хотя и обладала замечательной памятью, всегда забывала то, что писала хотя бы накануне; поэтому нельзя найти двух ее писем, где не встречались бы на каждом шагу самые курьезные противоречия»1691.

А это Николай Бердяев: «На современной теософии лежит неизгладимая печать той умственной эпохи, в которую она возникла. Возникла же она в эпоху торжества натурализма и эволюционизма, рационализма и материализма… Теософическое сознание принимает самый вульгарный монизм, разрушенный работой более утонченной философской мысли. Поразительно, что теософия соединяется с самыми вульгарными философскими течениями и чуждается философии более сложной и глубокой. Современная теософия сразу приняла популярный характер, рассчитывая на не особенно высокий культурный уровень»1692.

«Духовная настроенность теософов не христианская, в ней есть ложная возвышенность и ходульность»1693. «Оккультизм есть сфера магии по преимуществу, то есть необходимости, а не свободы. Свободы духа я не увидел у людей, увлеченных оккультизмом. Они не владели оккультными силами, оккультные силы владели ими. Она усилила разложение личности у Андрея Белого, не помогла ему собрать и сконцентрировать личность»1694. «Блаватская в своей чудовищной по своему стилю и своему смешению книге „Тайная Доктрина“ вульгаризирует древние индусские учения в духе современного натурализма»1695.

«Редко кто производил на меня впечатление столь безблагодатного человека, как Штейнер. Ни одного луча падающего сверху. Все он хотел добыть снизу, страстным усилием прорваться к духовному миру… Некоторые антропософы производили на меня впечатление людей одержимых, находящихся в маниакальном состоянии. Когда они произносили „доктор (Штейнер) сказал“, то менялось выражение глаз, лицо делалось иным и продолжать разговор было нельзя. Верующие антропософы гораздо более догматики, гораздо более авторитарны, чем самые ортодоксальные православные и католики… Такие лица как Минцлова (эмиссар Штейнера в России) могли иметь влияние лишь в атмосфере культурной элиты того времени, проникнутой оккультными настроениями и исканиями. В этой атмосфере было много бессознательной лживости и самообмана, мало было любви к истине. Хотели быть обманутыми и соблазненными. Терпеть не могли критики»1696. Впрочем, Бердяев еще видел среди теософов «русских мальчиков». Ныне же остался только «полукультурный слой, преимущественно состоящий из дам, который тянется к теософии по тем же теплопрохладным мотивам, которые влекут их к благотворительности, к нравоучениям, к маленьким чудесам личной жизни»1697.