Сарыкамыш. Пуля для императора - Страница 7

— Вам, господин жандармский ротмистр, — взвился Воробанов, — требовалось только одно — убедиться в надежности и достоверности сведений, излагаемых турецким перебежчиком! Вместо этого вы мне преподносите его труп! Уж не сами ли вы отравили его?

— Господин генерал!..

— Молчать!! За это отвечать надо! Развели казуистику — "никто не входил, а перебежчик отравлен!" Здесь что же, по-вашему, французский циркус?

Листок неожиданно вспомнил рассказы о полевых смотрах Его Превосходительства и с брезгливостью подумал: "А вы, оказывается, господин генерал, еще та штучка…"

Вслух, скрепя от возмущения зубами, процедил:

— Здесь "не французский циркус", как вы изволили выразиться, и потому, прежде чем делать выводы относительно деятельности "жандармского ротмистра", прошу выслушать его до конца!

Кажется, взорвавшегося генерала этот неожиданный отпор несколько осадил. Он с удивлением уставился на ротмистра и с минуту молча разглядывал его. В конце концов, эта жандармская ищейка прислана штабом Кавказской армии и, по сути, ему не подчиняется… Бог знает что сегодня же наплетет наверх! Лучше уж знать наперед…

— Хорошо, — уже справившись с замешательством, произнес генерал. — Что вы желаете сказать в свое оправдание?

— Я желал обратить ваше внимание именно на то обстоятельство, что только несколько человек переступали порог канцелярии, после того как графин с водой оказался на столе, и, следовательно, возможность отравить стакан имели: младший унтер-офицер Карнаухов, который и принес графин; генерального штаба подполковник Лавренюк…

— Вы это серьезно? — прервал его штаб-офицер. — Полагаете, я желал отравить самого себя? Играл в "русскую рулетку"?

В ответ ротмистр лишь упрямо повторил:

— …Генерального штаба подполковник Лавренюк, а также я — начальник контрразведывательного пункта Сарыкамышского гарнизона — и…

Листок помедлил.

— Что "и"? — поморщился Воробанов.

— …и сам перебежчик!

Генерал изменился в лице.

— Убить самого себя? Заранее приготовить себе зелье? Нонсенс!

— Почему бы и нет! — упрямо возразил Листок.

— На кой черт ему было травиться?

— Чтобы мы поверили его дезинформации… Когда я, как, впрочем, и господин подполковник — о чем он наверняка уже доложил — подверг сомнению правдивость его сведений…

— Так вы считаете сведения о планах Энвер-паши дезинформацией?

— Пока не могу утверждать с уверенностью, но, думаю, часа через два кое-что прояснится.

Щека коменданта дернулась.

— Вы говорите загадками, господин ротмистр! Мне это определенно не нравится…

— Прошу прощения, Ваше Превосходительство, я сейчас поясню. Но прежде, хотел бы заметить, что если предполагать иначе — то есть что это не суицид, а убийство, — тогда непонятно, кто и для чего его устранил. Ни младший унтер-офицер, ни я, ни господин подполковник, как можно предположить, — этого сделать не могли. К тому же не вижу и причин всем нам травить его. Сведения о планах турецкого командования мотивом убийства для нас быть не могли, так как о них и без того уже знали многие — от командира пограничной стражи до вашего дежурного офицера, допросившего его уже здесь, в штабе…

— Но, согласитесь, ротмистр, и убивать себя мотивов было немного, — заметил Лавренюк. — К тому же, откуда у армянина оказался яд, если при задержании его обыскали с ног до головы!

— С ядом, причем, заметьте, таким, что на дороге не валяется, мы скоро разберемся! А вот мотив для самоубийства, я полагаю, был. Если в ближайшие дни должно начаться общее наступление третьей турецкой армии на основную группировку Кавказской армии — сарыкамышский отряд генерала Брахмана, — то с целью ослабить его силы, турки могли заслать для дезинформации нашего армянина. Если мы примем его версию, что османы намерены обойти основную группировку русских через Ольты и выйти в тылы первого Кавказского корпуса, то часть наших войск была бы переброшена на правый фланг, что существенно ослабило бы сопротивление на направлении главного удара. Однако — и этому был свидетелем господин подполковник, — Листок кивнул в сторону Лавренюка, — перебежчика явно готовили торопливо и не слишком тщательно. Вся его легенда о подслушанном разговоре Иззек-паши с германским полковником, о братьях в Сарыкамыше и чудесном проходе через линии турецких и русских позиций — все это весьма неубедительно. Об этом я сказал перебежчику напрямую. Он пришел в откровенное замешательство, и тогда, для убедительности, он прибег к крайнему и отчаянному средству…

— К яду? — изумился Воробанов. — Это же абсурд!

Листок сделал отрицательный жест головой.

— Не к яду… Сначала он воспроизвел вторую часть, якобы подслушанного им разговора — будто бы на сомнение Иззек-пашы в целесообразности стратегического замысла Энвера кайзеровский полковник возразил… Если перевести с его варварского русского, примерно возражение звучало так: план Энвер-паши хороший, поскольку победа будет скорой — об этом в Сарыкамыше позаботится их очень опытный разведчик с Анной… И только после этих слов он схватил стакан с водой, залпом опустошил его и вмиг отошел к праотцам!

В кабинете коменданта воцарилась тишина. Генерал и подполковник не мигая смотрели на стоявшего перед ними ротмистра. Наконец, громко сглотнув слюну, Воробанов произнес:

— Пройдите ближе, Алексей Николаевич, присядьте…

Листок сел за приставной стол, напротив Лавренюка.

— Он так и сказал — "с Анной"? Но почему с "Анной"? Что за ерунда?

— Сказать трудно, Ваше Превосходительство… На этот же вопрос покойный ответил, что того не знает. Расспросить подробней, как понимаете, я не успел…

— А сами, как думаете?

— Думаю, это был намек на орден "Святой Анны". Этим, вероятно, армянин хотел подчеркнуть, что речь шла о шпионе в чине как минимум русского штаб-офицера.

— Но для чего? Для чего лазутчику, если он таковым был, делать подобное признание? — произнес Лавренюк. — К тому же, если он вслед за этим надумал принимать яд? Да и каким образом ему удалось отравить себя столь скрытно даже для вас?

— Вероятно, расчет был на то, что уж после такого признания, и тем более самоубийства, его ложная информация о планах Энвер-паши покажется нам более убедительной.

— То есть убедить любой ценой? Даже ценой собственной жизни? Что-то странно, особенно для армянина! Фанатизм?

— Он хорошо отзывался о своем хозяине Муса-баши… Возможно, перебежчик был повязан им какими-то житейскими обязательствами. Для кавказцев это вполне характерно.

— Да… Задачка… — Воробанов пробарабанил пальцами по крышке стола. — Однако весьма сомнительное объяснение… Одни догадки! А догадки, как известно, к донесению не пришьешь! Нужны более веские доказательства… Что, если перебежчик вовсе не дезинформатор? Что, если завтра турки ударят по нашим тылам, а под носом у нас действует матерый шпион? Нет, нужны доказательства… И срочно!

— Понимаю, Ваше Превосходительство! Думаю, с минуты на минуту они будут. Я распорядился выяснить, действительно ли в Сарыкамыше или в окрестностях проживают "братья" лазутчика, к которым он якобы пробирался. Полагаю, что таковых нет, а, если они и существуют, то на турецкой территории, в заложниках. Неслучайно же он так стремился выполнить задание, что даже пожертвовал собой! К тому же я просил лекаря внимательно изучить у трупа полость рта. Не исключено, что ампула с ядом была вживлена в один из зубов — способ, уже весьма распространенный у людей такого рода деятельности. Это, кстати, к вопросу, как удалось азиату отравить себя столь скрытно даже для меня. По крайней мере, следов ампулы среди осколков разбитого стакана мы не обнаружили.

Пальцы Воробанова вновь заходили по столу.

— Значит, вы все-таки утверждаете, что это дезинформатор…

— Похоже, Ваше Превосходительство!

— Следует ли, в таком случае, докладывать генералу Берхману об этом, скажем, весьма неприятном инциденте?