Сарторис - Страница 9

– А в следующий раз, – закончила она, – когда ты, путевой обходчик, кондуктор или рассыльный увидите или услышите что-нибудь, что, по вашему мнению, может представлять интерес для полковника, сперва сообщите это мне, а я уж сама разберусь, говорить ему об этом или нет.

Еще раз бросив многозначительный взгляд на Элнору, она воротилась в кабинет, где ее племянник, налив воду в бокалы, старательно размешивал в них сахар.

Саймон в белой куртке исполнял обязанности дворецкого. Он как бы играл сразу на двух духовых инструментах, только инструменты эти были не медные, а серебряные – из такого нежного и мягкого серебра, что некоторые ложки, в тех местах, за которые их держали пальцы представителей многих поколений, стерлись и истончились, как бумага; из серебра, которое дед Саймона Джоби некогда зарыл под пропахшей аммиаком конюшней, причем трехлетний Саймон в одной грязной рубашонке с серьезным любопытством ребенка наблюдал за этой странною игрой.

Однако эманация основной профессии Саймона сопровождала его постоянно, даже когда он отправлялся в церковь, умытый и принаряженный, хотя и несколько неуклюжий в старом двубортном сюртуке Баярда; и каждый раз, как он входил в столовую с подносом, принимал небрежные позы возле буфета, отвечал на отрывистые вопросы мисс Дженни или продолжал начатый еще до обеда бессвязный разговор с Баярдом, он распространял, а ретируясь, оставлял за собою смутное воспоминание о конюшне. Но в этот вечер Саймон, поставив принесенные блюда на стол, поспешил убраться на кухню – он донял, что опять наговорил лишнего.

На этот раз разговором овладела мисс Дженни. Накинув белую вязаную шаль для защиты от вечерней прохлады, она погрузила племянника в море пошлости – ничтожных дел, мелких суждений и сплетен, что было ей совершенно не свойственно. Она обладала способностью выражать свои взгляды в лаконичной, беспощадно юмористической форме и редко снисходила до сплетен. Баярд между тем укрылся в обнесенной стенами башне своей глухоты, убрал подъемный мост и запер крепостные ворота – вы никогда не могли понять, слышит он вас или нет, а его материальная оболочка тем временем невозмутимо поглощала ужин. Вскоре они кончили есть, и мисс Дженни позвонила в маленький серебряный колокольчик, лежавший возле нее на столе, и тогда Саймон, открыв дверь буфетной, снова принял на себя холодный залп ее неудовольствия, после чего затворил дверь и скрывался за нею до тех пор, пока они не ушли из комнаты.

Баярд отправился в кабинет и закурил там сигару; мисс Дженни последовала за ним, придвинула кресло к столу под лампой и раскрыла ежедневную мемфисскую газету. Ее занимали только самые живописные проявления человеческой природы, и потому она, предпочитая романтические происшествия самым достоверным, но бесцветным фактам, выписывала более сенсационный вечерний выпуск, хотя он приходил днем позже утреннего, и с холодной жадностью упивалась отчетами об отравлениях, убийствах, насилиях и прелюбодеяниях – в недалеком будущем американская жизнь предоставит ей развлечение в виде бутлеггерских войн[14], но пока это время еще не настало. Племянник ее сидел на другом берегу пруда, разлитого по столу мягким светом лампы, упершись ногами в угол каминной решетки, с которой подошвы его сапог, а до него подошвы сапог Джона Сарториса давно уже стерли краску, и попыхивал сигарой. Он не читал, и мисс Дженни время от времени взглядывала на него поверх очков через край газеты. Потом она снова погружалась в чтение, и в комнате не было слышно ни звука, лишь время от времени шелестели газетные страницы.

Вскоре Баярд характерным для него резким движением поднялся и, сопровождаемый взглядом мисс Дженни, пересек комнату, вышел и захлопнул за собою дверь. Она еще некоторое время продолжала читать, но мысли ее следовали за тяжелым топотом его ног по прихожей, а когда шаги стихли, она встала, отложила газету и пошла за племянником к парадному крыльцу.

Из-за темной гряды холмов на востоке уже поднялась луна; бесстрастно освещая долину, она словно детский воздушный шар висела над дубами и белыми акациями, росшими вдоль аллеи. Старый Баярд сидел в лунном свете, положив ноги на перила веранды. Его сигара временами вспыхивала; в траве возле самого дома пронзительно и монотонно стрекотали кузнечики, а из-за деревьев, словно волшебный серебряный звон беспрерывно лопающихся на поверхности пузырьков, слышался писк молодых лягушат. Из сада лился тонкий аромат белых акаций, неуловимый, словно тающие в воздухе кольца табачного дыма, а откуда-то из темной прихожей в тягостной бессловесной печали плыл низкий голос Элноры.

Мисс Дженни пошарила в темноте у дверей и возле зиявшего бледным пятном зеркала сняла с крючка шляпу Баярда, принесла ее на веранду и сунула ему в руку.

– Не сиди здесь долго. Сейчас еще не лето.

Он пробурчал что-то невнятное, но шляпу надел, а мисс Дженни, повернувшись, пошла обратно, дочитала газету, сложила и оставила ее на столе. Затем выключила лампу и по темной лестнице поднялась к себе. Оттуда, с высоты второго этажа, было видно, что луна стоит над деревьями, а свет ее широкими серебряными полосами вливается в комнату сквозь выходящие на восток окна.

Не зажигая электричества, она подошла к южной стене, открыла окно, и в комнату тотчас ворвались голоса кузнечиков и лягушек, а откуда-то издали донеслось пенье пересмешника. Магнолия под окном и жимолость, густо разросшаяся вдоль забора, еще не зацветали, и мисс Дженни могла любоваться дремавшими под луною бронзовыми кустами гардении, чубушника и чашецветника, которые вот-вот должны были распуститься, и другими растениями, вывезенными из садов далекой Каролины, которые она знавала в юности.

За углом, из невидимой отсюда кухни, лился низкий и мягкий голос Элноры. «Не всем, кто толкует про небо, суждено туда попасть»[15], – пела Элнора, и вскоре они с Саймоном появились в лунном свете и направились по тропинке к своей хижине за конюшней. Саймон наконец закурил сигару, и ее едкий дым, постепенно растворяясь, тянулся вслед за ним. Но даже когда они ушли, в серебряном воздухе над стрекотом кузнечиков и кваканьем лягушек, казалось, все еще витала острая горечь сигарного дыма, незаметно сливаясь с затихающим голосом Элноры: «Не всем, кто толкует про небо, суждено туда попасть».

Его сигара погасла, и он шевельнулся, нашарил в кармане жилета спичку, раскурил сигару и снова положил ноги на перила, и снова горький табачный дым повис в безветренных струях серебряного воздуха, медленно растворяясь в дыхании белых акаций и в неумолчном волшебном хоре кузнечиков и лягушек. Где-то на краю долины запел пересмешник, и вскоре с магнолии возле забора отозвался другой. По ровной дороге, пересекавшей долину, проехал автомобиль; он замедлил ход у железнодорожного переезда, потом опять прибавил скорость. Шум его мотора еще не успел затихнуть, как с холмов пополз вниз свисток поезда девять тридцать.

Два длинных гудка раскатились замирающим эхом, два коротких последовали за ними, но еще до того, как старый Баярд увидел поезд, сигара его уже снова погасла, и он сидел, держа ее в пальцах, и смотрел, как паровоз протащил по долине ожерелье из желтых окон и втянул его обратно в холмы, откуда вскоре снова донесся гудок, дерзкий, пронзительный и печальный. Джон Сарторис тоже когда-то сидел на этой веранде и смотрел, как два его ежедневных поезда выползали из холмов и, пересекая долину, вновь уходили в холмы, огнями, грохотом и дымом создавая иллюзию скорости. Но теперь железная дорога принадлежала синдикату, и по ней проходило уже не два поезда в день, а гораздо больше, – они мчались от озера Мичиган к Мексиканскому заливу, довершив воплощение его мечты, а Джон Сарторис в своей бессмысленной гордыне спал вечным сном, окруженный воинственными херувимами и неведомыми богами – если нашлось такое божество[16], которое он удостоил признать.