Сарторис - Страница 19

Бухгалтер слез с табурета, подошел к двери и открыл ее. Старый Баярд, сидевший в шляпе за конторкой, оглянулся.

– Спасибо, Байрон, – сказал он.

Бухгалтер вернулся к своему столу.

Старый Баярд прошел через банк, открыл дверь на улицу и, держась за ручку, остановился как вкопанный.

– Где Баярд? – спросил он.

– Он не приедет, – отвечал Саймон.

Старый Баярд подошел к коляске.

– Почему? Где он?

– Поехал куда-то с Айсомом на томобиле на этом, – сказал Саймон. – Бог знает, где их сейчас носит. Сорвал парня с работы среди дня – на томобиле покататься.

Старый Баярд оперся рукою о стойку. Пятно побледнело и снова резко проступило на его лице.

– Уж сколько я старался Айсому хоть каплю разума в башку втемяшить, – ворчал Саймон, держа лошадей под уздцы, в ожидании, когда хозяин сядет в коляску. – На томобиле покататься, – твердил он. – На томобиле покататься.

Старый Баярд влез в коляску и тяжело опустился на сиденье.

– Будь я проклят, если я не посадил себе на шею банду самых отъявленных бездельников, какие только есть на белом свете! Одно утешение – когда я, наконец, попаду в богадельню, то вы все от первого до последнего уже давно будете меня там ждать.

– Ну вот, теперь еще вы тут ворчите, – сказал Саймон, – Мисс Дженни на меня кричала, пока я за ворота не выехал, а тут вы начинаете. Но если мистер Баярд Кэспи в покое не оставит, то я хоть тресни, а он будет не лучше этих городских черномазых.

– Дженни его уже вконец избаловала, – сказал старый Баярд. – Даже Баярд – и тот его больше испортить не сможет.

– Да уж, что правда, то правда, – согласился Саймон и дернул за поводья. – Поехали, что ли.

– Обожди минутку, Саймон, – сказал старый Баярд.

Саймон придержал лошадей.

– Чего вам еще надо?

Пятно на щеке старого Баярда приняло свой обычный вид.

– Сходи ко мне в кабинет и достань сигару из банки на камине, – отозвался он.

Два дня спустя, под вечер, когда он и Саймон чинно катили в коляске по направлению к дому, автомобиль почти одновременно с предупреждающим об его появлении ревом выскочил им навстречу из-за поворота, залетел в придорожную канаву, снова выскочил на дорогу и пронесся мимо, и в какую-то долю секунды старый Баярд и Саймон увидели, как над рулем сверкнули белки и ослепительные, как слоновая кость, зубы Айсома. К концу дня, когда автомобиль вернулся домой, Саймон отвел Айсома на конюшню и отстегал его вожжами.

В этот вечер после ужина они сидели в кабинете. Старый Баярд держал в руке незажженную сигару. Мисс Дженни читала газету. В окно залетал легкий весенний ветерок.

Неожиданно старый Баярд сказал:

– Может, он ему в конце концов надоест.

– А ты знаешь, что он тогда сделает? Когда решит, что этот автомобиль ездит слишком медленно? – спросила она, глядя на него поверх газеты.

Старый Баярд с незажженной сигарой в руке сидел слегка наклонив голову и не глядя на мисс Дженни.

– Купит аэроплан, вот что. – Шумно перевернув страницу, она снова погрузилась в чтение. – Ему надо жениться и завести себе сына, а тогда пускай хоть каждый день ломает себе шею, если хочет. Господь, как видно, совсем ни в чем не разбирается, – сказала она, думая о них обоих и об его покойном брате. – Впрочем, видит Бог, я бы не хотела, чтоб какая-нибудь симпатичная мне девушка вышла за него замуж.

Она снова зашелестела газетой, переворачивая страницу.

– Не знаю, чего ты еще ждешь от него. И вообще от любого Сарториса. Ты тратишь все вечера, разъезжая с ним, вовсе не потому, что думаешь, будто твое присутствие помешает ему перевернуть автомобиль. Нет, ты ездишь с ним для того, чтобы, когда автомобиль перевернется, ты тоже был там вместе с ним. И после этого ты еще воображаешь, что считаешься с другими больше, чем он?

Он держал сигару, все еще отворотив лицо. Мисс Дженни снова посмотрела на него поверх газеты.

– Утром мы поедем в город к доктору – пусть посмотрит, что это за штука у тебя на физиономии, слышишь?

Когда он, стоя перед комодом у себя в комнате, снимал воротничок и галстук, взгляд его остановился на трубке, которую он положил туда месяц назад, и он убрал воротничок и галстук, взял трубку и подержал ее в руке, поглаживая большим пальцем обуглившуюся головку.

Потом, охваченный внезапной решимостью, вышел из комнаты и тяжело прошел через площадку, на другом конце которой поднималась в темноту узкая лестница. Нашарив выключатель, он стал взбираться наверх и, осторожно двигаясь по темным тесным поворотам, добрался до расположенной под косым углом двери, открыл ее и очутился в просторной низкой комнате с наклонным потолком, где стоял запах пыли, тишины и старых ненужных вещей.

Здесь была свалена всевозможная мебель; кушетки и стулья, словно кроткие привидения, обнимали друг друга высохшими негнущимися руками – самое подходящее место для того, чтобы умершие Сарторисы могли побеседовать о блистательных и гибельных делах былых времен. С середины потолка свешивалась на шнуре одинокая лампочка без абажура. Он взял шнур, притянул его к гвоздю, торчавшему в стене над можжевеловым сундуком, закрепил, придвинул к сундуку стул и уселся.

Сундук не открывали с 1901 года, когда его сын Джон умер от желтой лихорадки и старой раны от испанской пули[27]. С тех пор представлялось еще два случая его открыть – в июле и октябре прошлого года, но второй его внук еще не исчерпал всех своих возможностей и доставшихся ему по наследству превратностей судьбы. Поэтому Баярд пока терпеливо ждал, надеясь, так сказать, убить двух зайцев разом.

Замок заело, и он некоторое время терпеливо с ним возился. Ржавчина отслаивалась, приставала к рукам, и он встал, пошарил вокруг, вернулся к сундуку с тяжелым чугунным подсвечником, ударил им по замку, отпер сундук и поднял крышку. Изнутри повеяло тонким бодрящим запахом можжевельника и сухим томительным мускусным ароматом, как от остывшего пепла. Сверху лежало женское платье. Парча поблекла, а тонкое брабантское кружево слегка пожелтело я стало бесплотным и бледным, словно солнечный свет в феврале. Он осторожно вынул платье из сундука. Кружево, мягкое и бледное, как вино, полилось ему на руки, и он отложил платье и вынул рапиру толедской стали, с клинком тонким и легким, словно протяжный звук скрипичного смычка, в бархатных ножнах. Изящные цветистые ножны чуть-чуть лоснились, а швы пересохли и полопались.

Старый Баярд подержал рапиру, как бы взвешивая ее у себя на руках. Это было именно то орудие, какое любой Сарторис счел бы самым подходящим для выращивания табака в необитаемой пустыне – эта рапира, равно как красные каблуки и кружевные манжеты, в которых он распахивал девственные земли и воевал со своими робкими и простодушными соседями.

Он отложил рапиру в сторону. Под ней лежала тяжелая кавалерийская сабля и шкатулка розового дерева с парой отделанных серебром дуэльных пистолетов, обманчиво тонких и изысканных, словно скаковые лошади, а также предмет, который старый Фолз называл «этот дьявольский дерринджер». Короткий зловещий обрубок с тремя стволами, уродливый и откровенно утилитарный, он лежал между своими двумя собратьями, как злобное смертоносное насекомое меж двух прекрасных цветков.

Потом он вытащил голубую армейскую фуражку сороковых годов, маленькую глиняную кружку, мексиканское мачете и масленку с длинным носиком, наподобие тех, какими пользуются паровозные машинисты. Масленка была серебряная, и на ней был выгравирован паровоз с огромной колоколообразной трубой, окруженный пышным венком. Под паровозом стояло его название: «Виргиния» – и дата: «9 августа 1873 года».

Он отложил все это в сторону и решительно вынул из сундука остальные вещи – серый конфедератский сюртук с галунами и аксельбантами и муслиновое платье с цветочным узором, от которого исходил слабый запах лаванды, будящий воспоминания о старинных церемонных менуэтах и о жимолости, трепещущей в ровном пламени свечей; потом он добрался до пожелтевших документов и писем, аккуратно связанных в пачки, и, наконец, до огромной Библии с медными застежками. Он положил ее на край сундука и раскрыл. Бумага от времени так потемнела и истончилась, что напоминала слегка увлажненную древесную золу; казалось, будто страницы не рассыпались в прах только потому, что их скрепляет выцветший старомодный шрифт. Он осторожно перелистал страницы и вернулся к чистым листам в начале книги. С нижней строчки последнего чистого листа, поблекшая, суровая в своей простоте, поднималась кверху колонка имен и дат, становясь все бледнее и бледнее по мере того, как время накладывало на нее свою печать. Верхние строчки, как и нижние на предыдущей странице, еще можно было разобрать. Однако посередине этой страницы колонка прерывалась, и дальше лист оставался чистым, если не считать темных пятнышек старости да случайных следов коричневых чернил.