Сансиро - Страница 3

— А вы куда едете?

— В Токио, — нехотя ответил тот. Он почему-то больше не казался Сансиро учителем средней школы. Одно было ясно, что персона он не очень-то важная, раз едет в третьем классе. Сансиро не стал продолжать разговор. Усатый же, сидя по-прежнему со скрещёнными на груди руками, изредка постукивал по полу ногой. Он, видно, и в самом деле очень скучал, но явно не был расположен к разговору.

В Тоёхаси крепко спавший пассажир вскочил и, протирая глаза, вышел из вагона. Вот как важно уметь проснуться вовремя, подумал Сансиро. Он понаблюдал за пассажиром из окна: не перепутал ли тот со сна станцию? Ничуть не бывало. Человек спокойно миновал контролёра и бодро зашагал по направлению к городу.

Сансиро успокоился и пересел на противоположную скамью, рядом с усатым. А тот высунулся в окно, чтобы купить персики.

— Не хотите ли? — Он положил персики между собой и Сансиро.

Сансиро поблагодарил и взял персик. Усатый, видимо, очень любил персики и поглощал их один за другим.

— Берите ещё, — сказал он Сансиро. Сансиро съел ещё персик. Постепенно они разговорились.

Усатый заявил, что персик, не в пример другим фруктам, фрукт святой, как отшельник[7]. И вкус у него какой-то странный, а главное, косточка нескладная, шероховатая — вот забавно! «Что за чушь он несёт», — подумал Сансиро, никогда не слышавший ничего подобного.

А усатый продолжал рассказывать. Он сообщил Сансиро, что Сики[8] очень любил фрукты и мог съесть их сколько угодно. Однажды он проглотил один за другим шестнадцать крупных плодов хурмы. И хоть бы что. Мне, заявил усатый, никак не угнаться за Сики… Сансиро рассмеялся. О Сики, по крайней мере, интересно было слушать. «Может быть, он ещё что-нибудь расскажет о знаменитом поэте?» Однако собеседник заговорил совсем о другом.

— Рука как-то сама тянется к тому, что любишь. И ничего тут не сделаешь. У свиньи, скажем, нет рук, так она тянется рылом. Говорят, что если свинью крепко связать и поставить перед ней еду, рыло у неё будет постепенно вытягиваться до тех пор, пока не достанет до еды. Вот уж поистине, охота пуще неволи.

Он добродушно улыбнулся. Трудно было понять, говорит он серьёзно или шутит.

— Так вот, повезло нам с вами, что мы не свиньи. Не то туго бы нам пришлось. Наши носы, следуя нашим желаниям, вытянулись бы до таких размеров, что в поезд нам было бы не сесть.

Сансиро прыснул. Однако усатый, как ни в чём не бывало, продолжал:

— Нет, в самом деле это опасно. Жил такой человек по имени Леонардо да Винчи, так он в качестве опыта в ствол персикового дерева ввёл мышьяк. Хотел, видите ли, узнать действие яда на плоды. Но кто-то поел персиков с его дерева и умер. Опасная штука! Очень опасная. Лучше не рисковать.

С этими словами он завернул косточки и кожуру от персиков в газету и выбросил за окно.

У Сансиро вдруг пропала всякая охота смеяться. Имя Леонардо да Винчи привело его почему-то в трепет, он вдруг вспомнил о вчерашнем вечере и притих. Но усатый, видимо, этого не заметил.

— Где же вы собираетесь остановиться в Токио?

— Пока не знаю. Дело в том, что я еду туда впервые… Вначале, может быть, устроюсь в студенческом общежитии нашей префектуры…

— Значит, Кумамото уже…

— Да вот только окончил.

— А, так, так, — сказал усатый, опустив «поздравляю» или «прекрасно», и спросил: — Хотите, значит, поступать в университет? — Спросил, как о чём-то самом обыденном. Сансиро даже обиделся. И ответил лишь коротко:

— Да.

— А на какой факультет? — последовал вопрос.

— На первый.

— На юридическое отделение?

— Нет, на филологическое.

Усатый снова произнёс своё «так, так», которое всякий раз вызывало у Сансиро какое-то странное ощущение. Этот человек либо важная птица, либо вообще смотрит на других свысока, а может быть, у него просто весьма смутное представление об университете. Какое из трёх предположений верно — неизвестно, и Сансиро поэтому не знал, как следует вести себя с усатым.

В Хамамацу оба, точно сговорившись, стали завтракать. Поезд всё ещё стоял. По перрону прогуливались иностранцы. Среди них, видимо, была супружеская пара. Несмотря на жару, они ходили под руку. Одетая во всё белое, женщина была необыкновенно хороша. За всю свою жизнь Сансиро довелось знать всего нескольких европейцев: двух преподавателей колледжа в Кумамото — одни из них, правда, был горбун, и миссионерку, которую он, однажды видел, с острыми чертами лица, очень напоминавшую щуку. Не удивительно поэтому, что элегантно одетая красавица иностранка была ему не просто в диковинку, а казалась существом высшего порядка. Сансиро как заворожённый смотрел на неё не отрывая глаз. При такой внешности, решил он, можно простить и надменность, и тут же подумал, насколько жалким выглядел бы он в Европе среди таких вот людей. Как ни прислушивался Сансиро к разговору супругов, когда они проходили мимо его окна, он ничего не мог понять, настолько отличалось их произношение от того, которому учили в колледже.

Усатый тоже выглянул в окно из-за спины Сансиро.

— Всё ещё никаких признаков отправления? — спросил он, посмотрел на европейцев-супругов и, подавляя зевок, вполголоса заметил: — Красавица, правда?

Тут Сансиро спохватился, что ведёт себя как деревенщина, резко отвернулся от окна и сел на своё место. Последовав его примеру, сосед сказал:

— Да, ничего не скажешь, европейские женщины действительно хороши.

Сансиро не нашёлся, что ответить, лишь улыбнулся. Усатый продолжал:

— Бедняги мы с вами. Ни лицом не вышли, ни ростом не удались, и ничто нам уже не поможет: ни победа в войне с Россией, ни даже превращение Японии в перворазрядную державу. Впрочем, под стать нам и дома и сады. Вы вот не бывали ещё в Токио и не видели Фудзисан. Она скоро покажется. Это единственная достопримечательность Японии. Больше похвалиться нечем! Но ведь Фудзисан существует сама по себе. Не мы её создали.

Усатый опять усмехнулся. Встреча с таким человеком была для Сансиро полной неожиданностью, особенно после русско-японской войны. Просто не верилось, что он японец.

— Но теперь наша страна день ото дня будет развиваться, — вступился за Японию Сансиро.

— Погибнет! — спокойно изрёк усатый.

«В Кумамото избили бы за такие речи. А то и к ответу притянули бы как государственного преступника», — подумал Сансиро, у которого не могло даже возникнуть подобных мыслей. Поэтому он решил, что усатый над ним потешается, пользуясь его молодостью. Тот и в самом деле улыбался своей добродушной улыбкой. Однако тон у него был совершенно серьёзный, и Сансиро, озадаченный, замолчал. Тогда усатый сказал:

— Токио больше Кумамото. Япония больше Токио. А человеческая мысль… — Он сделал паузу, взглянул на Сансиро и, убедившись, что тот слушает, сказал: — Человеческая мысль необъятна. Нельзя заниматься самообманом, иначе вместо пользы принесёшь Японии вред.

При этих словах Сансиро впервые по-настоящему ощутил, что покинул Кумамото. В то же время он не мог не подумать, насколько был труслив, когда жил там.

В Токио поезд прибыл вечером, и Сансиро расстался с усатым, который так и не назвал своего имени. Впрочем, Сансиро это не очень интересовало, он полагал, что подобных людей будет встречать в Токио на каждом шагу.

Многое в Токио удивляло Сансиро: и как звенят трамваи, и какое множество людей успевает входить и выходить из вагонов, и здания делового квартала Маруноути. Но больше всего его поразило то, что идёшь-идёшь по Токио, а конца всё нет. Везде, где бы он ни бродил, он видел штабеля строительного леса, груды камня, в глубине кварталов возводились новые дома, а перед ними продолжали ещё стоять старые, полуразрушенные. Казалось, что всё рушится. И в то же время строится. Всё было в движении, менялось буквально на глазах.