Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года - Страница 72

Максюта молча обнимал Алену, которая уткнулась ему в грудь, все еще не веря своему счастью.

Ерофеич напутствовал:

- Плывите по Фонтанке до Сенного рынка. В сторожке там смотритель, скажите только одно: помнишь ли однополчанина своего, Ерофеича?

- Ты что, дурень! - напустилась Грачиха. - У Аничкова моста на болоте паспорта проверяют. Вы, ребята, идите вверх, до Ижоры. Там такие дебри! И живут там вольные люди, никого не признают!

Сверху на откосе слышался какой-то шум - не то музыка, не то пение. Максюта спрыгнул в лодку, принял Алену, разобрал весла.

В кустах послышался треск, все насторожились. Но это оказался бывший студент Миллер, мокрый от росы, а очки держал в руке, боялся уронить. Он сообщил: смена караула прошла без происшествий, а шум наверху - от множества идущих на свадьбу чинов. Надо плыть.

Миллер протянул Максюте цветок ромашки.

- Возьми на память, эйн гуте менш Макзюта, бодрый тшеловьек. Ничего нет у меня дорогого подарить.

Эта ромашка - это и есть эйн штейн дес вейсенс филозофски камь-ень!

- Прощай, Федя, милый наш ромашка! - ответил Максюта, готовый оттолкнуться веслом. - Дай бог тебе у нас счастья!

- Мы его побережем! - заверил Ерофеич. - Человек он чужестранный, и родни у него никого нет.

Вдруг Максюта притянул лодку обратно и поманил Миллера.

- А как те? - он махнул в сторону Васильевского острова, новой Кунсткамеры. - Удалось ли им?

Но Миллер пожал плечами, он ничего не знал.

А наверху, по дороге на Смоляной буян, шли с развеселыми песнями плясуньи, и гусляры, и балалаечники. Несли блюда лубочные, уборы рогожные, клетки с диковинными птицами. Шла на цепочке голенастая птица строфокамил подарок царицы новобрачным. С высоты своей голой шеи надменно взирала та птица на чудо-юдо - Санктпетербург.

Шествовали попарно карлы и карлицы из всех знатнейших домов, разодетые в пух и прах, недовольные, что подняли в такую рань. Шли песельники в малиновых рубахах, свистали так, что в ушах ломило. Орали во всю мочь, надеясь на щедрое царицыно даяние: "Ай дуду, ай дуду, сидит ворон на дубу. Сидит ворон на дубу, дует в медную трубу!"

Федя следил за лодкой, пока она не исчезла за поворотом, в слепящем отблеске солнца. Тогда он присел па камень, опустил ладони в прохладную воду. Нева огромная, словно гора воды, под утренним ветерком катила барашки. И Федя Миллер сказал сам себе:

- Течет река времени, суперфлюсс, кто скажет, зачем она течет?

Конец