Санкция Айгер - Страница 18

Пока Джемайма выбирала себе шорты, рубашку и пару парусиновых туфель, Джонатан прикупил еще кое-что, пользуясь рекомендациями магазинщика при определении размера. Советы давались не очень дружелюбно, в интонациях ощущалось какое-то сварливое недовольство.

– Примерно десятый, по-моему, – сказал хозяин, а потом сжал губы и отвел глаза. – Конечно, все поменяется, когда она нарожает парочку детей. С этими бабами всегда так.

Его брови пребывали в постоянном движении, причем независимо друг от друга.

Джонатан и Джем отъехали на некоторое расстояние, и тогда она сказала:

– К расовым предрассудкам мне не привыкать, но с таким я сталкиваюсь впервые.

– Я знал многих женщин и был от них в восторге, – произнес Джонатан, точно копируя голос магазинщика. – Некоторые из лучших моих друзей – женщины.

– Но вы же не хотите, чтобы ваш брат женился на одной из них? – подхватила игру Джемайма.

– И к тому же вы прекрасно знаете, как падают цены на землю, если по соседству поселится женщина.

Тени деревьев, высаженных вдоль дороги, ритмично проносились над капотом машины, и солнечный свет то вспыхивал, то угасал в уголках глаз Джемаймы и Джонатана.

Она пощупала один из свертков.

– Эй, это что такое?

– Увы, там не нашлось коричневого бумажного мешка.

Она секунду помолчала.

– Понятно.

Машина свернула в подъездную аллею и объехала строй платанов, закрывающих вид на церковь. Он раскрыл дверь и пропустил ее в дом первой. Она остановилась посреди корабля и осмотрелась, стараясь ничего не упустить.

– Это не дом, Джонатан. Это голливудская декорация.

* * *

Он обошел лодку, желая посмотреть, как у нее движется работа. Почти придав носом к дощатой поверхности, с сосредоточенно высунутым и зажатым между зубами языком, она старательно возила кистью по площади примерно в один квадратный фут, что и составляло все ее достижения.

– Этот фрагмент вам очень удался, – сказал он, – но о лодке в целом этого не скажешь.

– Молчите. Переходите на свою сторону и красьте себе.

– Уже сделано.

Она хмыкнула.

– Кое-как, шаляй-валяй, представляю себе.

– Есть шанс, что вы к зиме справитесь?

– За меня, человече, не беспокойтесь. Для меня важен результат. Не брошу, пока не закончу. Ничто не заставит меня сойти с достойного и честного трудового пути.

– А я-то собирался предложить отобедать.

– Продано.

Она бросила кисть в банку с растворителем и вытерла руки тряпкой.

Приняв ванну и переодевшись, она присоединилась к нему у стоечки выпить мартини перед обедом.

– Ванна у вас потрясающая.

– Весьма польщен.

Они проехали через весь остров и пообедали в “Местечке Получше”, где подавали дары моря и шампанское. В заведении было почти пусто, тенисто и прохладно. Они беседовали о детстве, о том, где джаз лучше – в Чикаго или в Сан-Франциско, о “подпольном” кино, о том, что на десерт они оба очень любят мороженые канталупки.

Они лежали бок о бок на теплом песке под небом, которое уже не было безоблачно-синим, а слегка подернулось высокой дымкой, за которой с севера неумолимо надвигалась стена тяжелых серых облаков. Вернувшись, они переоделись было в рабочую одежду, но к работе так и не приступили.

– Мне уже хватило и солнца, и песка в избытке, сэр, – сказала наконец Джемайма и, оттолкнувшись от песка, села. – А попасть под грозу я не очень жажду. Я, пожалуй, встану и поброжу по дому, ладно?

Он сонно согласился.

– Ничего, если я позвоню? Надо же известить авиакомпанию, где я нахожусь.

Он не открыл глаза, боясь нарушить блаженную полудрему.

– Больше трех минут не говорить, – сказал он, еле раскрывая рот.

Она поцеловала его в сонные губы.

– Ладно, – сказал он. – Не больше четырех.

Домой он вернулся под вечер, когда тучи заволокли все небо, от горизонта до горизонта. Джемайму он застал в библиотеке, в глубоком кресле, за папкой с эстампами Хокусаи. Некоторое время он смотрел ей через плечо, потом продефилировал к бару.

– Холодает. Хересу не угодно ли? – Голос его эхом разносился по всему нефу.

– Угодно. Хотя мне ине нравится ваш бар.

– Да?

Она прошлась с ним до перил алтаря.

– Он какой-то очень уж выпендронистый, если хотите.

– То есть инфантильный?

– Да. Вот именно. – Она приняла из его рук потирс вином и уселась на перила, прихлебывая. Он смотрел на нее с довольством собственника.

– Да, кстати. – Она резко отставила потир. – Вам известно, что в ваших владениях разгуливает сумасшедший?

– Да ну?

– Да. Я его встретила, когда шла сюда. Он рычал, как пес, и рыл яму, до ужаса похожую на могилу.

Джонатан нахмурился.

– Не представляю себе, кто бы это мог быть.

– Он еще бормотал себе под нос.

– Да?

– Нечто очень вульгарное.

Джонатан покачал головой.

– Надо бы этим заняться.

Пока он жарил бифштексы, она приготовила салат. Вернувшись домой, он первым делом положил фрукты в морозильник, и теперь, соприкоснувшись с влажным воздухом сада, пурпурные виноградины подернулись дымкой инея. Ужин был сервирован в саду, за столом из кованого железа, невзирая на вероятность дождя. Джонатан откупорил бутылку вина под названием “пишон-лонгвиль-барон”, и они сели за трапезу. Наступающая ночь плавно перевела источник света с вершин деревьев на мерцающие фонарики-“молнии”, расставленные на столе. Постепенно огоньки ламп перестали дрожать, воздух сделался плотным и неподвижным, лишь время от времени на севере вспыхивали всполохи зарниц, обозначавшие край грозы. Небо, по которому стремительно неслись тучи, темнело, а небольшие порывы ветра – вестового грозы – заставляли огоньки в лампах дрожать и ерошили серебристо-черную листву вокруг. Потом Джонатан еще долго помнил подобный метеору след от тлеющей сигареты Джемаймы, когда та поднесла ее ко рту.

После длительного молчания он заговорил:

– Пойдемте со мной. Я хочу вам кое-что показать.

Она последовала за ним в дом.

– Знаете, во всем этом есть что-то от фантасмагории, – сказала она, когда он извлек ключ из самой глубины ящика кухонного стола и повел ее вниз по полувинтовым каменным ступеням. – В катакомбы? Может быть, в яму с негашеной известью в подвале? Что я о вас на самом деле знаю? Возможно, мне следовало бы запастись кусочком хлеба и бросать крошки, чтобы потом выйти назад.

Джонатан включил свет и пропустил ее вперед. Она прошла мимо него, притягиваемая источаемой стенами волшебной силой картин.

– Ого! Господи! О, Джонатан!

Он сидел в рабочем кресле и глядел на нее. Она двигалась от полотна к полотну в неровном, пульсирующем ритме: очередная картина притягивала ее, а предыдущая не отпускала от себя. От удовольствия и восторга она даже жужжала – такие звуки издает проголодавшийся ребенок, когда уминает завтрак в одиночку.

Исполненная зрительными впечатлениями, она села на резной фортепианный табурет и некоторое время смотрела вниз, на кашанский ковер.

– Вы неподражаемый человек, Хэмлок.

Он кивнул.

– И все это – вам одному... Этот дом, страдающий манией величия, эти... – Она широко повела рукой, повторяя этот же жест глазами. – И все это вы держите при себе.

– Я исключительный эгоист. Хотите шампанского?

– Нет.

Она вновь опустила глаза и печально покачала головой.

– И это все для вас так важно... Даже важнее, чем убеждал меня мистер Дракон.

– Да, важно, но...

...И оба замолчали на несколько минут. Она не поднимала глаз, а он, после первого ошеломленного взгляда на нее, пытался ослабить свой гнев и замешательство, заставляя себя смотреть только на картины.

Наконец он вздохнул и, оттолкнувшись, встал с кресла.

– Так, мадам, пожалуй, отвезу-ка я вас на станцию. Последний поезд, знаете ли... – Громко начав, он закончил еле слышным шепотом.

Она послушно пошла вслед за ним по каменным ступеням. Пока они были в галерее, наверху разразилась жуткая гроза, которую они даже не слышали. Теперь они поднимались как бы сквозь слои нарастающего, но еще приглушенного шума – дождь металлом стучал о стекло, ветер выл, что-то хлопало, как флаг на ветру, вдалеке басовито ворчал гром.