Санджар Непобедимый - Страница 113
— Помилуйте, эфенди, это только неграмотный босяк. Он нам не помешает. Он был в рядах борцов за веру.
— Ах, так, — эфенди испытующе сверлил глазами добродушное, расплывшееся лицо Магога, стараясь поймать его взгляд. Но Магог незаметно дернул поводья, и кони шарахнулись в сторону. Эфенди мог теперь сколько угодно разглядывать широченный гулямовский зад. Увидев, что возня с лошадьми затянулась, эфенди повернулся к назиру и, казалось, забыл про толстяка.
— Так. Ну, что же, приступим. Только покороче. Времени у нас мало.
Назир молчал. Губы эфенди покривились, и он с усмешечкой спросил:
— Что же? Язык у вас отнялся? Зачем вы нас вызвали? Только для того, чтобы в этой дрянной яме париться в своем собственном соку?
Назир, наконец, заговорил, и Магог поразился — до чего жалобен стал его голос! В нем звучали плаксивые, даже истерические нотки.
— Я не могу больше. Я не могу. Я покидаю здешние края, на них легла тень несчастья…
Эфенди ничего не сказал. Теперь глаза его смотрели на назира уже не напряженно, а с нескрываемым любопытством. Воспользовавшись тем, что про него забыли, Магог бросил заниматься лошадьми и весь обратился в слух, стараясь не пропустить ни одного слова. Он, как выражался впоследствии, повесил уши внимания на гвоздик любопытства, или, если оставить в стороне цветы восточного красноречия, уподобился своей сплетнице–сестрице, всерьез заболевшей только потому, что ей не удалось узнать, что говорил на ухо настоятель мечети хорошенькой жене Бутабая, когда… Впрочем, сейчас было не до всех этих сплетен. Магог подошел еще ближе и, усевшись прямо на горячую землю, начал рукояткой камчи чертить на песке линии, состроив на своей физиономии маску скуки и равнодушия.
— Я остался по приказанию ваших начальников, — продолжал назир. — Я пошел на тысячи самых тонких хитростей, я ежесекундно подставлял свою голову под меч ЧЕК'а, я… Да что там и говорить, я, рискуя жизнью, выполнял каждое ваше указание, даже если оно было сделано шепотом, я старался выполнять все, о чем вы не успели еще подумать. И что же? Где обещанные войска, которые должны были ринуться подобно всеосвежающему пламени из–за Дарьи, где конница под зеленым знаменем пророка, где пушки, о которых мне писали из Мазар–и–Шерифа, где пулеметы?.. Проклятие! Почему не посылаете вы нашему воинству пулеметы, пушки? Где обещанные многоопытные офицеры инглизы?.. Где, я спрашиваю вас!..
Приезжие хранили по–прежнему настороженное молчание и едва заметно переглядывались. Всегда медлительный в своих движениях, на этот раз назир резко жестикулировал, неуклюже взмахивая руками. Он то наступал на своих собеседников, то начинал бегать взад и вперед. Наскочив на спокойно сидевшего Магога, он выругался и, подбежав к эфенди, хрипло закричал:
— Господин эмир сбежал как трусливый джейран и, услаждаясь розовотелыми пери, позвякивает золотыми червончиками, полученными за краденный каракуль. А мы? Отдав, ха, добровольно большевикам свои сады и дома, свои стада и богатства, мы изображаем из себя революционеров и обязаны день и ночь путаться с ободранцами, которые с сотворения мира не осмеливались переступить даже порога дома достойных людей.
Заметно стало, что эфенди едва сдерживается. Он поднял руку, и этого оказалось достаточно, чтобы назир остановился на полуслове.
— Вы, господин, плохо руководите армией ислама. Как могло получиться, что Кудрат–бий погиб, что могучие его отряды рассеяны? Где амуниция, которую мы вам прислали, где винтовки, где золото?.. Почему еще мешают нам такие выскочки как неграмотный пастух Санджар? Как умудрились вы пропустить в Дюшамбе сотни арб и тысячи верблюдов с товарами, с советскими работниками, с советскими деньгами?.. Как это случилось, когда у вас были тысячи воинов ислама, а эту экспедицию охраняло несколько десятков красных кавалеристов, которых вы могли и должны были стереть в … — эфенди сделал выразительную паузу и растер подошвой своего сапога комок глины. — Из–за вашего ротозейства советские работники стали хозяевами Восточной Бухары, советские деньги изгоняют нашу валюту, московская мануфактура задушила манчестерские ткани. Еще неделю назад мы были хозяевами здесь, товары с всемирно известной маркой «Made in England» совершали торжественный марш на север, а теперь, прозевав экспедицию, вы нанесли нам смертельный удар, наша коммерция рухнула, как карточный домик. Какой рынок ускользнул! Индусские и кабульские купцы, как зайцы, перебираются через Пяндж. Завтра сюда, в Восточную Бухару, ни один коммерсант не посмеет сунуть нос. Какие убытки! Клянусь, вы ответите нам за это, господин назир. Вы знаете — в каждом порядочном торговом доме такой порядок: когда приказчик нерадив и неспособен, его прогоняют вон… А? Как вы думаете?
Казалось, назир только и ждал этих слов. С необычайной живостью он приблизил свое лицо к лицу эфенди и, брызгая слюной, прохрипел:
— Слава всевышнему. Я согласен… Я больше не работаю на вас… Довольно. У меня в Кабуле хватит денег, чтобы обойтись и без ваших фунтов стерлингов.
Эфенди, поглядев на своего спутника, резко бросил по–персидски:
— Ну, майор, разъясните сему молокососу обстановку.
Едва ли можно было допустить, что под обличием грязного заросшего кудлатой бородой степняка мог прятаться не только майор, но даже и гораздо более низкий военный чин, но спутник эфенди при обращении к нему поднял холодные, жестокие глаза и глухим, безжизненным тоном проговорил:
— Послушайте, мальчик, вы не с папочкой и мамочкой в игрушечки играете. Поймите только одно, упорство до добра не доводит. Не успеете вы показаться в Кабуле и вас…
Майор выразительно пощелкал пальцами и замолк.
Этот мертвенный голос, эта циничная усмешечка подействовали сразу же. Назир пришел в себя. Хныкающим тоном он рассказал о все усложняющейся обстановке в Восточной Бухаре, о том, что простой народ перестал слушать помещиков и духовенство, что басмачи потеряли в глазах трудового дехканства всякий авторитет, что людям надоели войны и кровь, что большевиков полюбили и стали уважать…
— Уважать… большевиков? — в свою очередь взвизгнул эфенди. — Бояться, слушаться из–под палки — это я еще понимаю, а чтобы уважать… Вы бредите!
— Именно уважают, а большевики никого не заставляют слушаться из–под палки. Вот возьмите Кошубу — самый беспощадный большевик, а он не только никого не ударил, но даже и не прикрикнул на дехканина. Его так и зовут — справедливый Кошуба…
— Э, да вы, миленький, тоже, кажется, за большевиков! Но, к черту болтологию, к черту агитацию! Наше последнее слово таково. Продержитесь месяца три–четыре. Действуйте еще осторожнее, чем до сих пор. Копите силы. Пусть большевики подумают, что начинается успокоение, пусть немного расхлябаются. Пока только усильте связи с «Мелли иттихад», с верными людьми из бывших младобухарцев, вводите их в советский аппарат, пусть они станут советскими чиновниками, пусть они проникают всюду. Чем больше будет среди большевиков наших людей, тем лучше… Действуйте. Не за горами день, когда мы бросим к вам целую армию, боевую армию, и тогда… берегитесь, большевики!
Еще продолжая говорить, эфенди направился к лошади. Назир шел за ним и упрямо повторял:
— Ничего не выйдет… Я больной. Отпустите меня. Я не могу, я поеду с вами…
Сняв с седла тяжелый хурджун, эфенди бросил его на землю и со словами: «На, слюнтяй, на мелкие расходы» — легко вскочил на коня и, не прощаясь, поскакал в сторону от тополя. Майор последовал его примеру. Через минуту фигуры всадников скрылись в густой мгле гармсиля.
Долго стоял назир в полной растерянности, вперив пустой взгляд в землю. Губы его кривились, а по щекам пробегали легкие судороги.
Снова подул резкими порывами горячий ветер, погнал по солончаку зашуршавшие, зазвеневшие песчинки, степную солому, блеклые листочки колючки. Стало еще более душно. Назир нехотя поднял голову, и тут его взгляд встретился с взглядом все так же неподвижно сидевшего на земле Гуляма Магога. На целую минуту глаза назира потемнели от ничем неприкрытого ужаса. Он мучительно соображал. Мысли его ясно читались и по глазам и по всей растерянной физиономии, и Гуляму Магогу ничего не стоило их прочесть.