Самый темный вечер в году - Страница 2

– Он искалечил Мейзи.

Девочка лет четырех, с большим пальцем во рту, уцепилась за подол блузы Джанет, словно боялась, что внезапный вихрь попытается оторвать ее от матери.

Гостиная была серой. Синие диван и кресла стояли на желтом ковре, но пепельный свет двух ламп скрадывал все цвета, будто окутывал дымом.

Если в чистилище и были приемные, скорее всего, они ничем не отличались от этой безликой комнаты.

– Искалечил Мейзи, – повторила Джанет. – Через четыре месяца он… – она посмотрела на дочь. – Через четыре месяца Мейзи умер.

Брайан уже закрывал входную дверь, но тут замялся. И так и оставил ее наполовину открытой в сентябрьскую ночь.

– Где ваша собака? – спросила Эми.

– На кухне. – Джанет поднесла руку к распухшим губам, говорила сквозь пальцы. – С ним.

Ребенок в таком возрасте обычно так яростно не сосет большой палец, но эта оставшаяся с колыбели привычка тревожила Брайана не столь сильно, в сравнении со взглядом девочки. В ее синих, с толикой лилового глазах читалось ожидание, и она определенно не ждала ничего хорошего.

Воздух загустел, как бывает перед раскатами грома, молниями и проливным дождем.

– Где кухня? – спросила Эми.

Джанет повела их через арку в коридор, по обе стороны которого находились темные, напоминающие затопленные гроты, комнаты. Дочка шла рядом с ней, прицепившись к матери, как рыба-прилипала – к акуле.

Коридор кутался в тенях, за исключением дальнего конца: из комнаты за ним падал узкий клин яркого света.

Тени, казалось, вибрировали, но это движение обуславливалось лишь сильными ударами сердца Брайана, которые отдавались в глазах.

Посередине коридора стоял мальчик, привалившись лбом к стене, сжимая виски кулаками. Лет шести от роду.

И выл от горя. Вой этот напоминал звук, который слышится, когда воздух, молекула за молекулой, выходит из продырявленного надувного шара.

– Все будет хорошо, Джимми. – Джанет положила руку мальчику на плечо, но он отпрянул в сторону.

Сопровождаемая дочерью, она проследовала в дальний конец коридора, распахнула дверь, резко расширив полосу падающего в коридор света.

Войдя на кухню вслед за двумя женщинами и девочкой, Брайан почти поверил, что источник света – золотистый ретривер, сидящий в углу между плитой и холодильником. Собака, казалось, сияла.

Не чисто белая, не медная, как некоторые ретриверы, она переливалась различными оттенками золота. Брайан сразу отметил и густую шерсть, и широкую грудь, и прекрасную форму головы.

Сидела собака, вся подобравшись, со вскинутой головой. Настороженность ощущалась и по стоящим торчком ушам, и по раздувающимся ноздрям.

Она не повернула голову в сторону Эми и Брайана, только скосила глаза, и тут же вновь сосредоточилась на Карле.

У хозяина дома в этот момент видок был не очень. Когда он был трезв, лицо его, вероятно, не отличалось от тысяч лиц, которые встречаются на улицах большого города: маска полнейшего безразличия, поджатые губы, взгляд, устремленный в далекое никуда.

Теперь же, когда он стоял у кухонного стола, на его лице отражался целый букет эмоций, пусть и не делающих чести человеку. Налитые кровью глаза влажно поблескивали, смотрел он исподлобья, словно бык, окруженный красными тряпками. Челюсть чуть отвисла. Губы потрескались, возможно, от хронического обезвоживания, свойственного алкоголикам.

Карл Брокман глянул на Брайана. В этих глазах не читалось тупой агрессии человека, одуревшего от выпитого. Нет, они блестели злобой громилы, которого алкоголь освободил от сдерживающих норм.

– Что ты сделала? – прорычал он, переведя взгляд на жену.

– Ничего, Карл. Просто позвонила насчет собаки.

Зубы обнажились в зверином оскале.

– Ты, похоже, хочешь получить еще.

Джанет покачала головой.

– А я думаю, все-таки хочешь, Джан. Ты это сделала, зная, чем для тебя все закончится.

Словно свидетельства покорности смущали Джанет, она прикрыла кровоточащий рот одной рукой.

Присев, Эми позвала собаку.

– Иди сюда, красотка. Иди сюда.

На столе стояла бутылка текилы, стакан, солонка в форме белого шотландского терьера и тарелка с ломтиками лайма.

Карл вытащил из-за спины правую руку и поднял над головой, крепко зажав в ней заостренный конец монтировки.

Когда ударил ею по столу, ломтики лайма «спрыгнули» с тарелки. Бутылка закачалась, в стакане задребезжали кубики льда.

Джанет сжалась, маленькая девочка перестала сосать большой палец, Брайан поморщился и напрягся, но Эми продолжала подзывать к себе ретривера. Собаку удар железа по дереву не испугал. Она и ухом не повела.

Карл снова врезал монтировкой по столу, смел на пол все, что стояло на нем. В дальнем конце кухни текила разлилась, стакан разбился, соль рассыпалась.

– Вон! – потребовал Карл. – Вон из моего дома.

– С собакой у вас проблема, – заметила Эми. – Такая собака вам ни к чему. Мы заберем ее с собой.

– Да кто вы такие? Это моя собака. Не ваша. Я знаю, что нужно делать с этой сукой.

Стол не разделял их и Карла. Он мог броситься на них, замахнувшись монтировкой, и тогда они сумели бы избежать разящего удара только в одном случае: если бы текила замедлила его движения и сбила прицел.

Но мужчина не выглядел медлительным или неуклюжим. Наоборот, напоминал патрон, досланный в ствол. Любое их движение или произнесенное ими слово, которое ему бы не понравилось, могло сыграть роль спускового механизма, и он ринулся бы на них.

– Я знаю, что нужно делать с этой сукой, – повторил Карл, сместив злобный взгляд на жену.

– Я всего лишь искупала бедняжку.

– Ванна ей не требовалась.

Джанет продолжала настаивать на своем, но мягко, чтобы не разозлить мужа еще больше.

– Карл, дорогой, она была такая грязная, со свалявшейся шерстью.

– Она – собака, безмозглая ты дура. Ее место – во дворе.

– Я знаю. Ты прав. Но я просто боялась, ты знаешь, я боялась, что у нее появятся такие же язвы, как в прошлый раз.

Но ее примирительный тон не утихомирил его злость, а наоборот, разжег.

– Никки – моя собака. Я ее купил. Она принадлежит мне. Она – моя, – он нацелил монтировку на жену. – Я знаю, что здесь мое, и распоряжаюсь тем, что мое. Никто не указывает мне, что делать с тем, что мое.

По ходу монолога Карла Эми поднялась и теперь, застыв, смотрела на него.

Брайан заметил, что лицо ее как-то странно изменилось, но расшифровать появившееся на нем выражение не мог. Знал только, что трансформация эта вызвана не страхом.

Карл же перевел монтировку на Эми.

– Чего смотришь? Что ты вообще здесь делаешь, тупая коза? Я же тебе сказал, вон отсюда!

Брайан двумя руками взялся за спинку стула. Оружие, конечно, не очень, но, по крайней мере, годилось для того, чтобы блокировать удар монтировки.

– Сэр, я заплачу вам за собаку, – предложила Эми.

– Ты глухая?

– Я ее куплю.

– Не продается.

– Тысяча долларов.

– Она моя.

– Полторы тысячи.

– Эми? – подал голос Брайан, знающий состояние финансов Эми.

Карл переложил монтировку из правой руки в левую. Несколько раз сжал и разжал пальцы, словно раньше сжимал монтировку с такой силой, что руку свела судорога.

– А ты кто такой? – спросил он Брайана.

– Я – ее архитектор.

– Полторы тысячи, – повторила Эми.

Хотя особой жары в кухне не чувствовалось, лицо Карла покрывала блестящая пленка пота. Увлажнилась и майка. То был пьяный пот, тело старательно выводило токсины.

– Мне не нужны твои деньги.

– Да, сэр, я знаю. Но вам не нужна и эта собака. Она – не единственная в мире. Тысяча семьсот.

– Ты что… рехнулась?

– Да. Есть такое. Но это хорошее безумие. Сами видите, я не бомбистка-смертница или что-то в этом роде.

– Бомбистка-смертница?

– В моем дворе нет захороненных трупов. Разве что один, но это кенарь в коробке из-под обуви.

– У тебя что-то с головой, – просипел Карл.

– Его звали Лерой. Я вообще-то не хотела кенаря, особенно с именем Лерой. Но умерла подруга, лететь Лерою было некуда, у него был только один дом – маленькая, обшарпанная клетка, вот я и взяла его к себе, он жил у меня, а потом я его похоронила, но только после того, как он умер, потому что, как я и сказала, я не из тех рехнувшихся.