Самый счастливый год - Страница 7

Иногда в игру включается старший Колькин брат Егор (он учится в четвертом классе, причем в каждом классе сидел по два года).

Деньги у нас с Пашкой маленькие, но водятся. Нет, мы не крадем дома последние копейки, мы деньги добываем сами. Продаем в классе жмых, запасы которого у Пашки не тают. Кусок с ладошку — двадцать копеек, поменьше — пятнадцать, еще поменьше — десять. Чуть не весь класс грызет теперь Пашкин жмых. Губы и десны у многих кровоточат от твердого, как камень, жмыха, а грызут. Половину выручки Пашка отдает брату, немного — мне, за пособничество, остальные себе забирает.

Нынче вместо чики Егор взялся обучать нас игре в очко. Поначалу мы с Пашкой упрямились: «Не умеем, и ты нас легко облапошишь». Егор же уговаривал: «Не надоела вам чика? Вон штаны на коленках до дыр протерли. Садитесь, научу, тут несложно».

Переглянулись мы с Пашкой: была не была.

Сели за голый стол, Егор сдал по карте.

— Шестерка — шесть очков, — начал он объяснение, — семерка — семь и так далее; валет — два, дама — три, король — четыре, туз — одиннадцать. Понятно? Кто наберет двадцать одно очко — тот и выигрывает. Но можно и на двадцати остановиться, и на девятнадцати… Бойтесь перебора… Давайте пару раз невзаправду сыграем.

Игра показалась мне немудреной, здесь все, полагал я, основано на везении, и попервоначалу мне везло. И Пашке везло. Егор с Колькой, проигрывая, делали кислые мины.

У меня уже было около двух рублей, когда стал банковать Егор. Должно, от переживания за проигрыш он вдруг покраснел до корней волос.

Рубль десять стояло в банке, и я, осмелев, резво протянул руку за картой:

— Иду на все.

К моему тузу пришел король. Пятнадцать очков. Брать еще карту или не брать? А вдруг перебор будет?

У Егора десятка была. Пришла дама. Егор долго думал, мял в руках колоду, потом резко вытащил очередную карту — семерку.

Я отсчитал в ладонь рубль десять и небрежно высыпал монеты перед Егором.

Потом карты взял Колька, я подбил Пашку «идти на все», он меня послушался и тоже проиграл.

— Не везеть, — сказал я отчаянно.

Мы с Пашкой все больше входили в азарт, надеясь отыграться, а то и сколько-то выиграть…

Легко и просто обчистили нас братья Зубковы. Конечно, знай я, что карты у них меченые, ни за что не стал бы продолжать игру. А так — завелся.

— Мечи! — кричу Егору.

— У тебя ведь денег нетути.

— За пять патронов — пятьдесят копеек. Даешь?

Егор взглянул на потолок, подумал. Потом: спросил:

— Винтовочные?

— Винтовочные.

— Даю. Но! Ты мне приносишь четыре патрона, а пятый бросаешь в школьную плитку.

Я в изумлении вытаращил глаза. Это как — патрон в плитку?! А вдруг пуля сквозь кирпич в кого-нибудь из ребят угодит? Нет-нет, я на это не пойду.

— Соглашайся, — толкает в бок Пашка. — Мы во время перемены патрон в плитку бросим.

Может, прав Пашка: на перемене Иван Павлович всех выгоняет на улицу — просвежиться, тогда и…

— Договорились, — решительно стукнул я по столу.

…Он, видимо, подошёл к хате Зубковых через огород по жиденькой тропке. Зайди он с улицы, мы бы его заметили: на окнах не было никаких занавесок.

Двери в сенцы он открыл неслышно, потому-то неожиданно возник на пороге хаты. И именно в тот момент, когда я, проиграв, безутешно, просто так тасовал карты.

Мы с Пашкой первыми заметили его, и я, не растерявшись, сунул карты под себя. Братья же — Егор и Колька — сидели спинами к двери, и Егор сказал:

— Давай в дурачка срежемся, и по домам.

В это время Иван Павлович и поздоровался.

Я обмер: однажды он застал меня курящим, теперь — играющим в карты. Тогда он простил мой проступок, а теперь?

Братья испуганно оглянулись и одновременно, словно по команде, прикрыли ладонями пирамидки своих монет.

— Чья берет? — шагнул к столу Иван Павлович.

— А мы не играем, — нагло врал Егор (ему легко врать: не его ведь учитель пришел).

— Чем же вы занимаетесь?

— Вот эти, — кивнул Егор на меня с Пашкой, — Кольке показывали, что на дом задано.

«Ловко выручает», — обрадовался я: Колька действительно сегодня не был в школе.

— Занимаетесь, значит? — иронично улыбнулся Иван Павлович. — Дай-ка сюда карты, — обратился он — уже строго — ко мне.

— К-какие?

— Те, что спрятал.

Я, наивный, поднял руки.

— Нетути их у меня… Я задание показывал…

— А вот обманывать учителя, и не только учителя, школьнику не к лицу. Давай-давай карты, ты на них сидишь…

Я залился краской — уличен! — и, потупив взгляд, достал из-под себя колоду карт, протянул ее Ивану Павловичу.

— Завтра в школу придешь с сестрой. А ты, — указал он пальцем на Пашку, — с матерью.

— Она не захочить.

— Скажи: я просил.

— Все равно не захочить. Она говорить: «Вас у меня девять идиотов, и ко всем я ходить должна? А кто же вам за меня жрать будить готовить?»

Пашка говорил чистую правду, мать у него к учебе детей равнодушна, а потому все они учатся кое-как, без конца остаются на второй год и никто из них больше четырех классов не окончил.

Иван Павлович поиграл желваками.

— Ладно, все равно скажи… А ты, Зубков, почему на занятиях не был? — обратился он к Кольке.

— Галоши порвались. Мы вот с Егором через день решили в школу ходить: у нас теперь одни галоши на двоих.

— Где они?

— Что?

— Галоши.

— На Егоре.

— Порванные.

— А-а… Под лежанкой.

— Ну-ка, покажи.

— Там темно, я их не найду.

— А я посвечу. Спички есть?

— А можить, и не под лежанкой, — начал юлить Колька, и я понял (Иван Павлович — подавно), что он хитрит.

— Еще раз спрашиваю: почему не был на занятиях?

— Проспал. Да и неохота: одни двойки… девки смеются, когда у доски отвечаю…

— В общем, завтра и ты с матерью придешь.

— Ей некогда.

— Почему?

— Свиней некому кормить.

— Она сейчас где?

— На ферме.

— Ладно, я к ней сам зайду… А ты, — крикнул Иван Павлович на меня, — без сестры не появляйся.

Вот так-то… Пашка с Колькой выкрутились. А я не сумел ничего придумать. Даша ведь тоже вечно занята, на работу в колхоз каждый день ходит — не как другие ее ровесницы. Ну и мне бы сказать: «Даша не сможет, ей надо минимум трудодней вырабатывать, а то под суд отдадут». Глядишь — и поверил бы Иван Павлович. Хотя я понимал: скажи Даше, что ее в школу вызывают, все бросит — и колхоз, и домашнее хозяйство, — явится. Уж за нами-то она следит, переживает, если мы с Танькой что натворим. Но Танька ничего не вытворяет, она девчонка, вытворяю, выходит, пока я один.

Знал я характер Даши, слишком хорошо знал. Потому и не повернулся у меня язык на брехню.

Но как, с какими глазами я заявлюсь домой и скажу сестре: «Иван Павлович завтра велел тебе прийти».

Это проклятые карты во всем виноваты! «А вообще-то очко — штука удивительная», — одновременно подумал я, когда Иван Павлович закрывал за собой дверь.