Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Страница 9
Все это огорчало и приводило в ярость Викторию. Она по-прежнему отправляла Наполеону теплые письма от его «преданной сестры», но перед своими министрами и дядей Леопольдом, королем Бельгии, клеймила французов почем зря.
Когда в мае 1860 года Наполеон вторгся в Неаполь, она сокрушалась в письме к Леопольду: «Ни одна страна, ни одно живое существо никогда и не помышляли о том, чтобы беспокоить или атаковать Францию[65], каждый был бы рад видеть ее процветающей, но она, должно быть, считает своим долгом нарушать покой во всех уголках земного шара и нести зло… и, конечно, когда-нибудь это закончится очередным крестовым походом против первого в мире возмутителя спокойствиях Это чудовищно!»
Леопольд предупредил Викторию о французском лицемерии и посоветовал «делать все возможное, чтобы оставаться в хороших личных отношениях с императором», но не забывать о том, что «французы не любят англичан как нацию, хотя могут быть добры к тебе лично».
Одним словом, в течение лет пяти после незабываемых парижских каникул Берти любой его намек родителям на повторный визит, должно быть, встречал гневную отповедь и обвинения в неспособности понять основы мировой политики. В какой-то степени это объясняет, почему Берти так преуспел в дипломатии – после достижения совершеннолетия он задался целью не допустить, чтобы политика вставала между ним и его прогулками по Парижу.
Ну а пока Берти приходилось слушаться маму и папу, и истерики случались все чаще, пока его не сослали в резиденцию Ричмонд-парк вместе с капелланом, преподавателем латыни и тремя молодыми людьми лет двадцати с небольшим (двумя майорами и лордом), чьей коллективной миссией было сформировать его характер. Принц Альберт написал подробную программу, требуя от новых наставников Берти следить за тем, чтобы мальчик воздерживался от «потворства собственным слабостям, не разваливался в креслах и на диванах, не сутулился на стуле, не держал руки в карманах». Кроме того, было крайне важно, чтобы молодой принц Уэльский избегал «легкомыслия и глупого тщеславия дендизма». С таким же успехом Альберт мог бы просто сказать: «Сделайте так, чтобы из Берти не получился француз».
Отлученный от Наполеона и parisiennes[66], Берти занялся поисками других источников éducation sentimentale[67], В июле 1857 года, в возрасте 15 лет, он был отправлен в образовательный тур по Европе в сопровождении четырех тщательно проверенных ровесников – трех молодых аристократов и Уильяма Гладстона, старшего сына канцлера казначейства с таким же именем. По плану Берти должен был на три месяца обосноваться в Германии, в Кёнигсвинтере на Рейне, откуда он мог ненадолго выбираться за границу, в Швейцарию и Францию, чтобы совершать оздоровительные пешие прогулки и дышать свежим воздухом. Париж был категорически исключен из списка маршрутов.
Однако в первую же ночь в Кёнигсвинтере свобода и местное вино вскружили Берти голову, и он поцеловал девушку. Событие считалось настолько серьезным, что взрослые наставники Берти решили не упоминать о нем в своих докладах принцу Альберту, резонно опасаясь, что поездка будет тотчас прервана, а лето безнадежно испорчено.
На самом деле это было очень символично, что сын Альберта поддался искушению именно здесь. Ведь, по народной легенде, чуть выше по течению от Кёнигсвинтера самая известная рейнская дева, русалка Лорелей, усевшись на скале с видом на реку, своим пением заманивала доверчивых мужчин на погибель. В то время она была героиней известной песни, ставшей декорацией к стихотворению Генриха Гейне Lied von der Loreley («Лорелей»), в котором описывается, как «прекрасная девушка сидит над обрывом крутым… расчесывает свои золотые волосы и поет песню, полную власти и силы волшебной». Пловец в челноке «с тоскою глядит в вышину… и несется к скалам гранитным». Бедняга тонет в пучине злых волн.
Конечно, в случае с Берти все было не так трагично, но по реакции на его первый поцелуй можно было подумать, что он только что нырнул с головой в бурный поток разврата. Молодой Гладстон в письме к своей матери сообщил шокирующую новость о том, что Берти вступил в добрачный оральный контакт с девушкой. Миссис Гладстон, разумеется, передала информацию своему мужу, который впал в ярость, заявив, что «принц Уэльский не получает воспитания, достойного его положения». Он назвал прилюдный поцелуй «непозволительной шалостью» и выказал уверенность в том, что Берти становится «распутником».
И это заявлял политик, который, как известно, сам рыскал по лондонским улицам в поисках проституток, с которыми вел душеспасительные беседы, после чего возвращался домой и порол себя плеткой. Уж в распущенности Гладстон определенно знал толк.
В 1858 году, в свой семнадцатый день рождения, Берти, возможно, решил, что свобода уже не за горами. Он получил письмо от родителей, которые объявили, что выделяют ему ежегодное персональное содержание в размере 500 фунтов стерлингов – немалые деньги по тем временам. Кроме того, ему было позволено вступить в армию в звании подполковника, о чем он давно мечтал.
Конечно, подобная новость была слишком хороша, чтобы оказаться правдой. Берти по-прежнему должен был находиться под постоянным присмотром блюстителя нравов, некоего полковника Роберта Брюса, болезненно серьезного солдафона, даже внешне похожего на Альберта, с такой же лысой макушкой и густыми усами. Брюс получил от Альберта инструкцию «следить за всеми передвижениями принца, контролировать распорядок дня и все, чем он занимается в повседневной жизни». Но прежде всего, как было указано, Берти надлежало практиковать «рефлексию и самоограничение».
Казалось, родители уже смирились с тем, что толку от старшего сына не будет. Принц Альберт в письме к своей старшей дочери Вики, которая незадолго до этого вышла замуж за наследного принца Пруссии Фридриха (отца будущего кайзера Вильгельма II, который вступит в войну с Англией в 1914 году), прошелся по интеллекту Берти тевтонской шуткой, заметив, что «пользы от него не больше, чем от пистолета, лежащего на дне чемодана, когда на тебя нападают грабители в разбойных Апеннинах».
Если Альберту вспомнились итальянские Апеннины, так это потому, что, прежде чем отпустить Берти в армию, он планировал отправить его в Рим, чтобы изучать древности по первоисточникам. Все попытки научить сына латыни по книгам с треском провалились. Находясь в Риме в начале 1859 года, Берти получил разрешение посетить папу Римского, но только под бдительным оком полковника Брюса, из опасения, что молодой принц, оставшись с понтификом наедине, может пообещать разгромить англиканскую церковь. Все кончилось тем, что полковник Брюс спешно выпроводил Берти из Ватикана, как только в разговоре был поднят вопрос об английском католицизме.
В Риме Берти действительно изучал искусство, хотя и не только древнее. Он побывал в студии известного английского художника Фредерика Лейтона, где его привел в восхищение портрет знойной итальянской красавицы Нанны Ризи. Заряженная эротикой картина была уже продана, но Лейтон убедил покупателя отменить сделку и уступил портрет своему именитому английскому визитеру. Пожалуй, впервые Берти увидел, что его положение позволяет ему получить любую женщину, какую он только пожелает.
Находясь в Италии, Берти познакомился с Эдвардом Лиром[68], создателем поэтической тарабарщины, который высоко отозвался о принце, отметив, что «таких изысканных манер еще ни у кого не встречал». Берти довелось встретиться и с поэтом Робертом Браунингом[69], который нашел его «вежливым, утонченным юношей». Так же, как и в Париже, Берти доказал, что он легко вписывается в любое общество.