Самые громкие выстрелы в истории и знаменитые террористы - Страница 9

– Неужели у вас не бывает угрызений совести? – спрашивали князя Юсупова. – Ведь вы все-таки человека убили?

– Никогда, – ответил князь Юсупов с улыбкой, – я убил собаку.

Общество в целом одобрило уничтожение Григория Распутина. Неподдельная радость означала своего рода выдачу лицензии на убийство. Смерть Распутина открыла серию политических убийств, что очень быстро закончилось расстрелом царской семьи.

Начиная с того январского дня 1906 года, когда Мария Спиридонова выстрелила в царского чиновника, и до 11 сентября 1941 года, когда ее расстреляет комендант орловского областного управления наркомата внутренних дел, она проведет на свободе всего два года. Практически всю взрослую жизнь ей было суждено оставаться за решеткой. Менялись режимы, вожди и тюремщики, но ее власть предпочитала держать в камере.

Вот главный вопрос: знай она наперед свою трагическую судьбу, взялась бы она в тот январский день исполнить поручение боевой организации тамбовских социалистов-революционеров? Похоже, да. Страх за свою судьбу ее бы точно не остановил. Неукротимый темперамент, обостренное чувство справедливости, железный характер определили ее жизнь. У нее не раз была возможность изменить судьбу, спастись, но она упрямо двигалась по определенной в юности траектории, которая закончилась пулей в затылок.

16 января 1906 года в город Борисоглебск в сопровождении большой охраны прибыл советник Тамбовского губернского управления Гавриил Николаевич Луженовский. Он исполнял особое поручение тамбовского губернатора – с помощью казаков беспощадно усмирял крестьянские бунты. Он знал, что революционеры охотятся за ним. Поэтому вышел из поезда в окружении казаков и полиции. Они окружали его со всех сторон, но не обратили внимания на юную девушку.

Это была гимназистка седьмого класса дворянка Мария Спиридонова, член тамбовской эсеровской боевой дружины. Она успела четыре раза выстрелить в Луженовского, прежде чем его охрана схватила ее.

«Обалделая охрана опомнилась, – писала партийцам Спиридонова, – вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: «бей», «руби», «стреляй!» Когда я увидела сверкающие шашки, я решила, что тут пришел мой конец, и решила не даваться им живой в руки. Поднесла револьвер к виску, но оглушенная ударами, я упала на платформу. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки….»

Ее отвезли в местное полицейское управление, где началось следствие:

«Пришел помощник пристава Жданов и казачий офицер Абрамов. Они велели раздеть меня донага и не велели топить мерзлую и без того камеру. Раздетую, страшно ругаясь, били нагайками. Один глаз у меня ничего не видел, и правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на нее и спрашивали:

– Больно? Ну, скажи, кто твои товарищи?»

Самое страшное ее ждало в вагоне ночного поезда, которым ее срочно отправили в Тамбов, в жандармское управление:

«Холодно, темно. Грубая брань Абрамова висела в воздухе. Чувствуется дыхание смерти. Даже казакам жутко. Брежу: воды – воды нет. Офицер увел меня в купе. Он пьян, руки обнимают меня, расстегивают, пьяные губы шепчут гадко: «Какая атласная грудь, какое изящное тело…»

Когда об этом стало известно, эсеры отомстили насильникам.

Казнили и второго мучителя – бывшего помощника пристава 2-й части полиции Тамбова Тихона Савича Жданова. Спасая свою жизнь, он хотел уехать из города, да не успел.

«Не надо больше! – писала товарищам Спиридонова, – Я могу снести очень многое; я могу выдержать новые пытки, я не боюсь никаких мучений и лишений. Я скажу только: «Пусть!.. Мы все-таки победили!» И эта мысль будет делать меня неуязвимой».

Симпатии многих были на стороне Спиридоновой. Даже часовые, охранявшие камеру, тайно носили ее письма сестре. Та передавала их в газеты. О Спиридоновой узнала вся страна. Многие ей сочувствовали.

«Террор созревал в долгие годы бесправия, – считал писатель и публицист Владимир Галактионович Короленко. – Наиболее чуткие части русского общества слишком долго дышали воздухом подполья и тюрем, питаясь оторванными от жизни мечтами и ненавистью».

Накануне суда Спиридонова писала:

«11 марта суд и смерть. Осталось прожить несколько дней. Настроение у меня бодрое, спокойное и даже веселое, чувствую себя счастливой умереть за святое дело народного освобождения. Прощайте, дорогие друзья, желаю жить в счастливой, освобожденной вашими руками, руками рабочих и крестьян, стране. Крепко жму ваши руки».

На суде она объяснила причины, по которым стреляла в Луженовского. Партия социалистов-революционеров считала своим долгом вступиться за крестьян, которых усмиряли нагайками, пороли и вешали. Мария Спиридонова сама вызвалась остановить одного из палачей.

Первым эсеры убили тамбовского вице-губернатора Николая Евгеньевича Богдановича. Потом Спиридонова застрелила Луженовского. И, наконец, эсеры достали и самого губернатора – Владимира Федоровича фон дер Лауница, который за проявленную им жестокость уже получил повышение и был переведен в столицу.

«Я взялась за выполнение приговора, – объясняла судьям Спиридонова, – потому что сердце рвалось от боли, стыдно и тяжко было жить, слыша, что происходит в деревнях после Луженовского, который был воплощением зла, произвола, насилия. А когда мне пришлось встретиться с мужиками, сошедшими с ума от истязаний, когда я увидела безумную старуху-мать, у которой пятнадцатилетняя красавица-дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакая перспектива страшнейших мучений не могла бы остановить меня от выполнения задуманного».

Спиридонову приговорили к смертной казни через повешение, но заменили бессрочной каторгой. У нее открылось кровохарканье, как тогда говорили. Врачи составили заключение, что она нуждается в лечении, но ее отправили на Нерчинскую каторгу. Когда Спиридонову везли по этапу, ее встречали толпы. На одной станции монашка поднесла ей букет с запиской: «Страдалице-пташке от монашек».

«Заброшенная вглубь Забайкалья, отданная на полный произвол обиженной богом и людьми военщины, Нерчинская каторга, кажется, самая древняя из русских каторг, – вспоминала Спиридонова. – Каждое бревно в тюремной постройке, облипшее заразой, грязью, клоповником и брызгами крови от розог, свидетельствовало о безмерном страдании человека. Иссеченный розгами, приходя к фельдшеру с просьбой полечить страшно загноившуюся от врезавшихся колючек спину, получал в ответ: «Не для того пороли». Политические заключенные от отчаяния принимали яд или разбивали себе голову об стену».

Она провела на каторге одиннадцать лет. Ее освободила Февральская революция. У нее неожиданно открылись ораторские и организаторские способности. Когда она выступала, в ее словах звучали истерические нотки. Но в революцию такой накал страстей казался естественным.

В октябре 1917 года партия социалистов-революционеров раскололась. Правые эсеры выступили против захвата власти большевиками. Левые эсеры поддержали Ленина, вошли в правительство, заняли важные посты в армии и ВЧК. Именно Мария Спиридонова стала вождем левых эсеров. В 1917 году ее называли самой популярной и влиятельной женщиной в России.

Первое время Ленин дорожил союзом с левыми эсерами, которых поддерживало крестьянство. У них были крепкие позиции на местах. Но это сотрудничество постепенно сходило на нет, потому что они все больше расходились с большевиками. Большевики не хотели раздавать землю крестьянам и заводили в деревне комитеты бедноты, которые просто грабили зажиточных крестьян.

Окончательный раскол произошел из-за сепаратного мира с Германией. Брестский мир весной 1918 года, с одной стороны, спас правительство большевиков, с другой, настроил против них пол-России. Спиридонова поначалу была сторонницей немедленного мира с немцами. Потом когда немецкие войска двинулись вперед, ее мнение изменилось. Левые эсеры провели свой съезд и потребовали расторжения Брестского договора, считая, что он душит мировую революцию.