Самозванцы. Дилогия (СИ) - Страница 152

– А я и не расстраиваюсь, – передернул плечами Янек. – Я своего добился. Просто уточняю.

– Справедливо, – понимающе улыбнулся Басов. – Итак, все это сделали за короткое время два человека. Вы пробыли в том мире всего‑навсего восемь лет, к тому же первые четыре ушли на адаптацию. Два следующих года вы потратили на бесплодные попытки вмешаться в историю. Практически то, что мы увидели, – это результат двухлетней деятельности. Однако великий перелом, которого вы хотели, все же произошел. Много позже, но вы добились своего. Великолепно!

– Вообще‑то хотелось изменить историю более кардинально, – заметил Крапивин. – Все равно были коммунистические чистки и разгром сорок первого года.

– Большие системы имеют большую инерцию, – возразил Басов. – Для того чтобы кардинально изменить историю такой страны, как Россия, надо вмешиваться как минимум лет за тридцать – сорок до того момента, который вы хотите изменить. Я вам говорил об этом, еще когда мы только приехали в Петербург.

– И все‑таки я недоволен, – проворчал Крапивин. – Болтался между разными лагерями. Все себя никак найти не мог. То у монархистов, то у большевиков… Да я просто отработал программу, которую вы мне с Чигиревым подсунули, даже не понимая, к чему это ведет. Сумбурно как‑то все получилось.

– Как у меня в прошлый раз, – усмехнулся Чигирев.

– А вы не поняли почему? – спросил Басов. – Ты, Сергей, сторонник гражданского общества и свободы. Начало семнадцатого века – это время, когда подобные идеи еще не получили распространения. Вот ты и не мог найти ни понимания, ни сторонников. А ты, Вадим, у нас человек военный, привык подчиняться команде. Вполне монархическое сознание. Поэтому тебе было уютно в семнадцатом веке, а для начала двадцатого это уже анахронизм. Вот ты и метался между теми, кто предлагал жесткие схемы.

– Так что же я, вымирающий бронтозавр? – скорчил печальную мину Крапивин.

– Жизнь циклична. Можно спорить, являются те или иные взгляды устаревшими или прогрессивными. Но лучше жить, чем погибать за какие‑то идеалы. А вы оба пытаетесь заставить мир жить по вашим правилам. Это всегда плохо заканчивается. Каждый из нас в какой‑то момент был убит из‑за того, что слишком выделялся, диссонировал с окружением.

– Положим, Янек погиб на фронте, – заметил Чигирев.

– Положим, его сослали туда, после того как он поссорился с командующим, – передразнил его Басов, – Не следует идти против течения. Если ты видишь и знаешь чуть больше, чем остальные, показывать это можно только тем, кто поймет и оценит. Иначе попадешь под перекрестный огонь, как я в прошлый раз.

– И все же я недоволен, – настаивал Крапивин. – Я не добился того, чего хотел, ни в прошлый раз, ни в этот.

– А я тобой доволен, – заявил Басов, – и очень рад за тебя. Ты понял, что такое человечность. Это главный опыт, который ты вынес из прошедших событий. Ты не перешел грань, за которой во имя идей льются реки безвинной крови. Ты стал защищать и спасать, а не насаждать и подавлять. Вот теперь можешь называть себя воином, а не просто сильным бойцом. Что же касается твоих попыток изменить общество… Понимаешь, Вадим, ты пытаешься строить страны, как дома, из крепких строительных блоков, спаянных цементом, на прочном фундаменте. Вроде все логично, но упущен один нюанс: государство – это не железобетонная конструкция, люди – не кирпичи. Общественные структуры – живые системы. Они развиваются. Люди – мыслящие существа. Они ищут, кидаются в крайности, меняют свои взгляды. И, что самое неприятное, общественный прогресс всегда неоднороден и неравномерен. Представь себе здание, образованное живыми растениями, каждое из которых растет с разной скоростью и по своей особой логике. Такой дом долго не простоит. Так вот, общественная система – это не здание. Это сад. Он создается по другим законам. И работа по развитию человечества – это труд не архитектора или строителя, а садовника. Здесь нужно не вытягивать растения, а давать им возможность развиваться. Удалять сорняки и гниль, подрезать, подвязывать, удобрять. И при этом надо уважать законы естественного развития, а не пытаться форсировать события. По‑настоящему красивый сад – естественный сад. Но об этом мы еще сможем поговорить. Между прочим, чтобы не быть голословным, хочу показать вам еще один мир. А то вы можете сказать: вот‑де умник, всех критикует, а сам ничего не делает. Дурной пример заразителен. Вот я и решил вмешаться в историю одного из открытых нами миров. Я пошел по тому каналу, который вел в семидесятые годы девятнадцатого века. И вот результат моей работы.

Он сделал знак Алексееву, тот снова включил изображение. Собравшиеся увидели заснеженную Конюшенную площадь в Санкт‑Петербурге. По правую руку от них находилось здание, в котором Чигирев и Крапивин узнали императорский гараж. Правда, по кучам лошадиного навоза перед входом можно было предположить, что сейчас это все еще конюшня. По улице ходили люди, одетые старомодно даже для первой половины двадцатого века. В отдалении вышагивал городовой.

Ракурс изменился. Теперь зрители наблюдали картину как бы с берега Екатерининского канала. Им сразу бросилось в глаза, что здесь еще даже не приступали к строительству церкви Спаса на Крови. Решетка Летнего сада шла строго параллельно набережной.

Из‑за угла Михайловского дворца выехала золоченая карета. Ее сопровождали конные казаки и небольшой возок, в котором ехали несколько человек. Один из них был одет в мундир жандармского генерала. Карета на полной скорости промчалась по набережной, пересекла мост, пронеслась по площади и скрылась в направлении Зимнего дворца.

– Вот! Каково?! – Басов с довольным видом откинулся на спинку дивана.

– Не понял, что в этом такого? – удивленно спросил Крапивин.

– Это, кажется, был царский кортеж? – В голосе Чигирева звучал неподдельный интерес.

– Совершенно верно, – подтвердил Басов. – Карета проехала. В нее никто нее стрелял, не бросал бомб. Это же прекрасно!

– Ты хочешь сказать, что это было первое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года?! – воскликнул Чигирев.

Басов кивнул.

– Александр Второй не был убит?!

– Да, – ответил Басов. – Кстати, обратите внимание. На набережной стоял мальчик – уличный торговец. Во время покушения он должен был погибнуть, а здесь выжил. Это в произошедшем мне нравится больше всего. А вечером того же дня император подписал первую конституцию России. Это привело и к последующим изменениям.

– Чью конституцию? Твою? – спросил Крапивин.

– Ту, которая была подготовлена и в нашем мире, – ответил Басов. – Моя роль свелась к предотвращению покушения.

– Как ты это сделал? – не унимался Крапивин. – Перебил террористов или сдал их полиции?

– Сдал полицию террористам, – рассмеялся Басов.

– Объясни, – потребовал Крапивин.

– С убийством Александра Второго дело обстояло несколько сложнее, чем кажется. Не удивительно ли, что его убили как раз в тот день, когда он намеревался подписать конституцию? В истории очень редки подобные совпадения. Я подумал, что смерть императора была значительно выгоднее консерваторам, чем революционерам. Как говорится, ищите заказчиков убийства среди тех, кто в нем более всего заинтересован. Когда я узнал, как была законспирирована "Народная воля", то понял, что грамотный сыщик должен был бы вычислить всю подпольную сеть в два счета. Так оно и оказалось. Сложнее всего было вычислить основных игроков. Здесь нам понадобился аппарат Алексеева. С его помощью мы могли наблюдать за происходящим в императорском дворце и кабинетах чиновников. Мы выяснили, что полиция действительно быстро раскрыла замыслы народовольцев и подсунула им своих провокаторов. Но во главе полиции стояли люди, которым либеральные реформы государя, мягко говоря, не очень нравились. Их поддерживали некоторые весьма влиятельные персоны из окружения императора. Когда они узнали, что его величество собирается подписать конституцию, то поняли, что могут потерять свою власть. Лучше всего было убрать императора руками народовольцев – это оправдало бы гонения на либералов. Так и было сделано. Блистательная операция монархистов… которая через тридцать шесть лет привела монархию к гибели. Любая система, если ее не реформировать в соответствии с требованиями времени, идет к смерти кратчайшим путем. Соответственно попытка зафиксироваться в каком‑то состоянии – это прямой путь к гибели. Увы, реакционеры это редко понимают.