Самоубийство по заказу - Страница 4

Турецкий лежал в своем домашнем кабинете. Ирина спала в спальне, – где ж еще спать уставшей женщине, если муж стал нередко в последнее время манкировать своими мужскими обязанностями, для удобства ссылаясь на нездоровье? Чего, к слову, ни отрицать, ни проверить нельзя было, так как и ранение, и контузия время от времени еще напоминали о себе быстрой утомляемостью, всамделишными головными болями, сбоями вестибулярного аппарата, часто беспричинными нервными вспышками и так далее. Но Александр Борисович, тем не менее, мужественно не сдавался болезни, и тогда Ирина Генриховна в полной мере ощущала «возвращение» своего, когда-то очень сильно любимого, а теперь – просто любимого и все же нередко раздражающего ее мужа. Но во всем нужна мера, тогда и радость бывает более впечатляющей.

Эта мысль, если и появлялась, то мельком, поскольку главное, чем была занята голова Турецкого, можно было обозначить, как раздумья о будущем державы и ее руководства – на всех уровнях, без исключений. Снизу – доверху, или, если угодно, то наоборот: от президента до самого мелкого столоначальника в ЖЭКе, в распоряжении которого находились три метлы и пара совков для сбора валяющихся на тротуарах окурков. И где-то в середине этой почти бесконечной лестницы обозначалась и вышеупомянутая «Глория».

Почему же столь высоко забирались мысли Александра Борисовича? Это хороший, как говорится, вопрос.

Накануне по телевизору он просмотрел несколько обзоров за неделю подряд. Ведущие – разные, мнения – как правило, полярно противоположные, а вот слова и выражения – одинаковые. Отчего так? И при этом каждый из солидных обозревателей в обязательном порядке ссылался на твердые мнения и убеждения «высоких источников», что называется, из «ближайшего окружения». И видные политики, политтехнологи, депутаты и министры, в одиночку и собираясь за «круглыми столами», доказывали, в сущности, одну, в общем-то, очевидную, общую истину. После обозначения которой возникал закономерный вопрос с единственно возможным выводом: почему из всех способов вести диалоги именно Россия всегда выбирала наихудший? Что происходит с нами и в мире, граждане?! Может, это по причине спонтанности и непродуманности принимаемых решений, старательно проталкиваемых снизу вверх? То есть, по правде говоря, якобы непродуманных, ибо многие такие решения напоминают известную старую байку про «киевского дурня», который «с чужого воза берэ, тай на свой кладэ», чем и славен? А почему он это «робит»? Так дурень же, сказано! Но, с другой стороны, тот же исторический анализ показывает, что подобная «политика» существовала в России во все века. Примеров – пруд пруди, от удельных князей до первых президентов…

Вот же сделал для себя вывод, а память, как нарочно, подсказывает, что президенты – это «недавнее сегодня», а в голове-то была еще череда генеральных секретарей! А пафоса! А самомнения! Видно, прав тот, кто сказал, что россиянам здорово кружат головы их поистине необозримые пространства, среди которых так несложно потерять собственную ориентацию… Ну, а где пространства, которых не окинуть оком, да и умом, – прав был Федор Тютчев, поэт и дипломат, – не понять, «аршином общим не измерить», там и Славка на далеком горизонте, – вот она, связь… Все, можно сказать, сошлось. Но удовлетворения при этом Александр Борисович не почувствовал. Во-первых, рано, восьми еще нет, а, во-вторых, вывод-то – малопривлекательный, как ни прикидывай.

И когда пришло это понимание, прозвенел телефонный звонок. Только его и не хватало… Но, в принципе, он означал, что в жизни еще далеко не все потеряно, и кто-то нуждается в нем, в Турецком. В самом деле, не Ирине же станут звонить в такую, прямо сказать, неприличную, рань?! Ну, никакой совести…

Александр Борисович торопливо снял трубку, не желая, чтобы Ирину разбудили. Ей и так нелегко, пусть поспит хотя бы лишний часок. Интересно, а кто бы это мог быть? Турецкий держал трубку на отлете, не поднося к уху и размышляя, кому он мог понадобиться в воскресную рань?

Загадки не оказалось, звонил Костя. То есть заместитель генерального прокурора по следствию, Константин Дмитриевич Меркулов, бывший – уже – шеф Турецкого. Точнее, один из шефов, но если говорить о дружбе, то второй, после Славки, который всегда и везде оставался первым. И это, случалось, вызывало ревность у Меркулова, над чем друзья когда-то подшучивали. Вот и здесь уже – когда-то… года полтора-два еще назад, оно только кажется, что вчера, а события диктуют другое…

Среди многочисленных «алло, алло» Александр Борисович легко распознал Костины интонации. Но сам факт звонка в это время настораживал, и вступать в диалог, честно говоря, не хотелось.

Однако Турецкий откликнулся:

– Не нервничай, Костя, я еще лежу, пока дотянулся… пока чуть не уронил… Что за спешка? Ты на часы смотрел?

– Ах, ну да, это ж ты у нас больной! – Костя и не собирался извиняться. – Я совсем забыл. А что, разве еще рано? Девятый час… скоро!

– Но ведь воскресенье! – веско возразил Александр. – Знаешь, есть такой день в конце каждой недели, которым мы прежде пользовались редко? И вдруг я ощутил его!

– Не спорю. Ощущай, сколько влезет, – условно согласился Меркулов, – И, тем не менее, скажи, чем ты в ближайшие часы собираешься заниматься?

– У меня сегодня, Костя, утро занимательных вопросов. Думаю, понимаешь ли, и, наверное, продолжу это почти бесполезное занятие. Уж доходу-то оно мне точно не принесет.

– И над чем, позволь спросить, размышляешь? – ирония не ускользнула от внимания Турецкого. Но настроение его оставалось пока благодушным.

– Как тебе сказать? Над судьбами Отечества… Над Славкиной судьбой… Отчасти над своей печалью… – Александр не мог не ткнуть Костю тем фактом, что именно тот, считающийся ближайшим другом и учителем, настоял на выводе Турецкого в отставку по состоянию здоровья.

Тема эта была по-своему «больной» для Меркулова, но Александр, пользуясь каждым удобным случаем, напоминал Косте о его «предательстве».

– Жаль, – ответил Костя. – Не узнаю Григория Грязнова…

– Его, вообще-то, от рождения, прошу простить, Вячеславом кличут, Славкой.

– Нет, это я «Хованщину» вспомнил. Опера есть такая, если ты слышал. Мусоргский написал.

– А, это которую Римский-Корсаков потом за него закончил? По причине беспробудного пьянства классика, да? – «отомстил» Косте Турецкий, проявив, как всегда свое специфическое, недюжинное знание дела.

– Как тебе не стыдно?! – воскликнул Меркулов. – Ну, никакого уважения к святыням! И они мне еще!..

– Не заводись, Костя, что мне Гекуба? Что тебе Гекуба? Ты же не по поводу безвременной кончины Модеста Петровича в сумасшедшем доме будишь меня, повторяю, ранним воскресным утром? Или по этому Мусоргскому новые обстоятельства открылись? Собираетесь возбуждать уголовное дело? А как у вас там обстоит со сроком давности? Все законно?

– Тьфу! Чтоб ты… – рассердился Меркулов, и Александр понял, что хватит его заводить. Видно, действительно что-то случилось, иначе чего б он стал звонить ни свет, ни заря?

– Ладно, не рычи, я же слушаю тебя, видишь, и трубку не бросаю. Что произошло в вашем славном ведомстве? Или у тебя домашние дела? Помощь какая нужна?

– Ты чем сегодня собираешься заниматься? Если собираешься, – не смог не уязвить Меркулов. Ну, каков вопрос, таков и ответ.

– Честно интересует? Ну, во-первых, сейчас встану и пойду на кухню готовить кофе со сливками, ибо Ирина спит и видит во сне, как ее несравненный муж подает ей в постель свежезаваренный, душистый кофе. А потом? Это, как бы, большой вопрос, который зависит уже не только от качества кофе, но и от способностей того, кто подает. И тут я не смею смущать твой слух намеками.

– Я ж говорю: пошляк! – угрюмо отозвался Меркулов.

– Ну, отчего же? – не согласился с якобы очевидным Турецкий. – Ты просто забыл. А спроси-ка у своей Лели, о чем она думала, когда ты приносил ей в постель поутру чашку горячего кофе с чем-нибудь вкусненьким? Или ты не носил? А может, просто забыл? Возраст все-таки…