Самолетик на площади (СИ) - Страница 1

Взять со стола ножницы, вырезать из листа бумаги квадрат, сложить его пополам, пригнуть верхние углы к сгибу, потом перевернуть лист на другую сторону, отогнуть наружу обе половинки…

— Дрожит рука и меркнет свет, прощай, мой милый друг, прощай… Секретарь вскинул на господина начальника, мурлычущего модную песенку, удивленный взгляд, разглядел, что начальник вытворяет с дорогой бумагой, вытаращил глаза, потом осекся и сделал вид, что донельзя поглощен потряхиванием песочницы. Господин Эйк слегка прикусил губу, но привязчивый мотивчик так и рвался наружу.

— Без сна встречаю я рассвет, прощай, мой милый друг, прощай… — рифмовать «свет» с «рассветом», определенно, неприлично. Главное, непонятно, почему свет меркнет, если рассвет наступил… — Тьфу! Секретарь уже без стеснения уставился на сидевшего напротив высокого стройного мужчину в слишком щегольском для этого кабинета, для этой должности кафтане. А хуже всего то, что лиловое отвратительно гармонировало со всеми оттенками зелени и золота, наследием предшественника. Насчет слишком щегольского секретарь, конечно, погорячился: если эти стены вытерпели наряды и украшения герцога Алларэ, то их уже невозможно чем-то напугать. С самого утра Яну-Петеру Эйку не нравилось решительно все. Уже не смутная, а вполне явная тревога просачивалась в душу как-то опосредованно — через недовольство кабинетом, секретарем, собственным платьем… и пыталась намекнуть на то, что неплохо бы главе королевской тайной службы стать, наконец, недовольным самим собой. Причины, надо понимать, были. То, что ни одну из них Эйк не видел и в упор, настораживало, если не сказать хуже. Секретарь следил за начальником взглядом влюбленной гадюки, пытаясь догадаться, в чем же дело. Удайся ему этот фокус, Ян-Петер велел бы выдать секретарю премиальные. Двойные. Или тройные.

— Будьте любезны, подайте воды, — попросил Эйк. Секретарь подскочил так, словно начальник пожелал мыло и веревку. — Как вы думаете, гроза будет?

— Вероятно, господин начальник… — с облегчением покивал невысокий щуплый мужчина, слишком уж, просто неприлично похожий на типичного секретаря одного из столичных учреждений. Эйк пытался найти в нем хоть что-нибудь, выступавшее за рамки шаблона, но не удавалось. Пришлось запустить в него бумажным самолетиком, но тяжелая конструкция из почти картона не долетела до конторки и приземлилась на ковре примерно посредине между Эйком и секретарем. Сударь… как его там, Фаон, да, на выходку начальства не отреагировал, только покосился на неуклюжее нечто.

— Прощай, мой милый… п-шшш, — а вот раздраженное шипение оказалось ошибкой, тактической, если не стратегической. Секретарь, уже решивший, что начальник всего-то нервничает перед грозой, подобрался и стал похож на серую дворовую кошку, с забора глядящую на свору собак. — Откройте окно. Что там еще на сегодня? Секретарь взял перечень дел, принялся зачитывать. Где-то между запланированной еще вчера выволочкой главе архива и беседой по душам с одним из старших цензоров Ян-Петер поймал себя на том, что, во-первых, не слушает, а во-вторых голову — снаружи — стискивает неведомая сила. Словно он пытается напялить слишком тесную и при том жесткую шляпу. Или старинный шлем. Детский, причем. По слухам, вполне достоверным, предшественника порой посещали подобные чувства, но он мог себе позволить роскошь провести пару-тройку — или две пары, или три… — дней подальше от опостылевших стен. Удовольствия, которые мог обеспечить изысканный бордель, Яну-Петеру были понятны как-то теоретически, умом, и способности отдыхать среди шума, музыки и чужих людей тоже хотелось позавидовать. Сразу после умения так декорировать кабинет, что нужно было менять обстановку целиком, чтобы избавиться от навязшей в зубах зеленой красоты несказанной, расползшейся повсюду — каминная плитка, обивка мебели, шпалеры, портьеры, писчий прибор, скатерть… Завидовать предшественнику нынче стал бы только прогневавший богов, и поймав себя на подобной мысли, господин начальник тайной службы поднялся и быстрым шагом вышел вон.

Дважды свернув в коридоре, Эйк остановился. Пробраться в потайную комнатушку на чердаке мог только человек, достаточно смелый для того, чтобы запрыгнуть на старый пыльный комод и достаточно ловкий, чтобы, подтянувшись на одной руке, залезть внутрь через потолочный люк. Тому, кто не счел бы нужным свободной рукой придерживать крышку, перебило бы пальцы. Видимо, господину предшественнику не раз хотелось спрятаться от подчиненных, не покидая пределы здания. Об этом говорила вереница пустых, полупустых и полных винных бутылок, брошенный прямо на дощатый пол зимний плащ с подпушкой из лисьего меха — зеленый, разумеется! — и несколько безделушек, найденных еще в первый раз. Браслеты, один золотой и два серебряных. Золотой — женский, серебряные — мужские, с более строгим плетением. Герцог Алларэ оказался той еще сорокой. Ян-Петер не раз уже раскладывал три игрушки так и этак, гадал, кому принадлежала каждая — это прекрасно заменяло пасьянс. Встать в чердачной комнатке в полный рост мог бы только карлик, зато лежать на плаще, нагретом лучами света из маленького окошка и раскрашенном во все цвета витража — одно удовольствие.

Оказавшись на расстоянии двадцати шагов и двух своих ростов от секретаря, Эйк неожиданно обнаружил, что тревога его оставила — не целиком, но наполовину точно. Значит, не ошибся. Значит, секретарь и был ее источником. С чего бы ему так разволноваться не в первое дежурство с новым начальником, даже не в пятое, а в… да, кажется, десятое? Стало быть, именно сегодня. Какая роль назначена секретарю — наблюдателя, помощника или исполнителя? Интереснее другое: кто. Кто именно может желать сократить жизнь господину начальнику королевской тайной службы? Да каждый приличный человек… Черного герцога в «Осаде крепости» мечтает сразить любой белый воин, но этого и много, и мало: против короля-злодея и его ближайших присных могут злоумышлять и черные воины. Белым королем — и белым герцогом — быть куда легче. На первый взгляд. Кто не ждет удара со стороны спины просто потому, что он — «белый герцог», имеет слишком много шансов все-таки пропустить его. Жизнь избавлена от условностей «Осады крепости», в которой белые фигуры не могут атаковать друг друга. Эйк еще раз посмотрел на себя глазами секретаря. В зеркале взгляда он видел себя очень, на бесполезную скрипучую зависть богатым, безупречно одетым, слишком, неприлично для пятого десятка молодым, а еще — до панического страха грозным, до судорог проницательным, непредсказуемым, наблюдательным. Любой жест нес в себе угрозу, беглый взгляд различал ложь и правду, каждое слово было намеком, предупреждением. Впечатляющая картинка, самого жуть пробирает… почти божество, не хватает только пламенного меча в руке. И не было в отражении ни тени уродства, которое примешивает злость смотрящего, не говоря уж об искажении ненависти. Не организатор, не фанатик — инструмент. Глупый, трусливый человеческий инструмент в чужих руках. В чьих же именно? Недовольство самим собой показывало, что все необходимое для понимания происходящего Ян-Петер уже увидел, услышал, учуял и подметил. Все это пока хранилось внутри, бессистемное, не связанное между собой. Взгляды, разговоры, документы, обрывки реплик, перемены настроений, доклады… Накопилось довольно, накапало всклень, оставалось поднять чашу и поднести к губам. А потом — пойти и решить проблему.

Альберт Кромер, агайрец, начальник канцелярии, по мнению Яна-Петера Эйка, определения «приличный человек» не заслуживал, а потому его взгляд на вещи мог весьма пригодиться: Кромер принадлежал к внутренней коалиции, наиболее резко настроенной против нового начальника. Эту группу не устраивало все ныне происходящее, и господин Кромер, конечно, был прав. В самом деле, чему можно радоваться — да и как вообще жить, и как служить новому королю, если король этот, по существу дела, самозванец и попросту подкидыш, прежний король подло убит средь бела дня, что прогневало богов и вызвало суточное затмение неба; если организовавший убийство герцог Скоринг сам и руководил его расследованием, и, разумеется, перевешал десяток мнимых убийц, но себе местечка на плахе не сыскал. На троне невесть кто, пятнадцатилетний сопляк, в котором нет ни капли золотой королевской — и божественной — крови; храм, в котором его короновали, в ночь после коронации рухнул, но даже гнев богов не напугал убийц и святотатцев. Регент при нем — не регент, а такая же фальшивка, как венец на голове самозванца: после первого же дня заседания Ассамблея, не утвердившая кандидатуру герцога Скоринга, была распущена. К тому же герцог-регент — негодяй, поднявший руку на собственного отца, казначея, и отравитель, ибо именно по его приказу в тюрьме лишили жизни герцогиню Алларэ; а также и палач, ибо впервые за сто лет в Собране применялись для расследования пытки — и, по слухам, самолично нынешний регент их и применил к предшественнику господина Эйка… ах да, еще и, судя по всему, еретик, ведь на коронации использовалась магия наихудшего пошиба, магия Противостоящего. И приспешнику отравителя, отцеубийцы, убийцы короля и приятелю палача теперь подчиняться?! Начальник канцелярии — добрый слуга Церкви, он почитает истинных богов и ненавидит еретиков, которых есть за что ненавидеть: они тысячелетиями призывают в мир разрушителя всего сущего, а теперь рядом с королем-марионеткой их сторонник, и не ради ли конца света совершился переворот? Господин Кромер уволился бы из королевской тайной службы в день убийства короля, будь он так же прямолинеен, как его старшие братья; но младшему сыну всегда проще, он может учиться на ошибках старших, а потому Альберт решил, что куда больше пользы — а с некоторой точки зрения, конечно, вреда — он принесет, оставшись на своем честно заслуженном посту.