Сага о Кае Лютом (СИ) - Страница 6

И ведь я говорил, что иду на Северные острова, говорил, что их сыны могут помереть в первой же схватке. Меня спрашивали, сколько людей я потерял в Годрланде, и я отвечал честно: одного.

Так что вскоре живичей в наших рядах изрядно прибавилось. И на ночных привалах живичская речь звучала едва ли не чаще нордской. И то сказать — аж одиннадцать человек в придачу к восьмерым холмоградским. Не все могли похвастать подходящими дарами, были такие, что вовсе без дара остались, но мужи вроде неплохие, боевитые. Правда, поначалу они чурались наших чернокожих, считали их вылюдями, да понемногу привыкли, особенно когда те и другие выучились говорить по-нордски.

Больше никто на мое главенство не посягал. Милий иногда пересказывал, что обо мне говорили новые хирдманы, но вскоре я перестал это слушать: слишком уж глупо оно выходило, будто не обо мне сказ, а о ком-то другом из старых баек. Там смешались и невиданные твари, и сотни драугров, и вылюдей тьма. Говорили даже, что я сын измененного и до недавнего времени возил батюшку с собой, а потом, как получил десятую руну, вырезал из его груди сердце и сожрал. Говорили, что я прожил уж не одну сотню зим, но умею сбрасывать старую кожу и становиться молодым. Кто-то подглядел и высмотрел мои шрамы на спине, когда я купался, и теперь все живичи были убеждены, что на моей коже высечены Масторава и Варда, добрая и злая богини. А уж сколько всякой чуши про волков ходило…

Больше всего диковинных слухов гуляло по «Лебеди», не иначе Эгиль-болтун расстарался, а уж оттуда они перекидывались на «Сокол». Но пока это не вредило делу, я болтовню не пресекал. Пусть их…

В стаю я пока никого нового не брал, хотел дождаться первого боя. А вот сражений у нас, как назло, и не было.

Не раз на границе нового княжества нас встречала княжья дружина. И то сказать — хирд в семь десятков воинов зачастую оказывался поболее той дружины. Но до стычек не доходило. Я, а точнее Милий от моего лица рассказывал, что норды возвращаются к себе на родину, готовы поторговать годрландскими товарами и прикупить снеди, враждовать ни с кем не хотят, и в подтверждение тому — вот печати других княжеств, что даны в знак дружбы и мира. Обычно все так радовались нашему скорому уходу, что легко дарили деревянные кругляши с искусно вырезанным узором.

И чем выше мы поднимались по реке Лушкарь, тем больше ходило тревожных слухов. Дикие всадники и прежде заглядывали в восточные княжества, но нечасто, небольшим числом и краткими набегами. Так, налетят, пожгут деревню-другую и отступят, а нынче словно вся степь сошла с места и двинулась в западные леса. Потому и встречающие дружины понемногу становились всё малолюднее. Большую часть княжьих воинов отправляли к восточным рубежам.

А в Смоленецком княжестве нас никто не встретил вовсе. И чем выше по реке, тем пугливее казались люди. Кое-где даже убегали в леса при виде кораблей, утаскивая за собой упрямую скотину и не менее упрямых стариков. Но то беды не наши, то беды здешнего конунга.

Мы подходили к первому долгому волоку меж Лушкарью и другой рекой. Потому я решил остановиться на несколько дней, дать людям роздых, а заодно отыскать несколько телег для перевозки скарба. Хирдманы бы перетащили корабли и с грузом, да только выдюжат ли доски с килем? Я не хотел проверять это на деле.

Для стоянки выбрали небольшую излучину с ровным лугом вдоль берега. Там и лес был недалече, и чистый ручеек бежал к реке.

К этому времени все хирдманы так или иначе притерлись друг к другу, каждый знал свое место и свое дело. Я внимательно смотрел, как несколько человек отправились на реку за рыбой, застучали топоры, заготавливая дрова, копейщики и лучники ушли на охоту, не забыв прихватить клетусовца, что умел видеть живность через кусты. Мгновенно меж подпорками протянулись полотнища, прикрывая снедь и поленья от возможного дождя. Офейг непогоду чуял издалека, но порядок есть порядок. В котлах потихоньку закипала вода, с «Сокола» доносилась брань Вепря, наверное, к нему снова пришли выпрашивать бочки с пивом.

Прежде я и сам бы занимался лагерем вместе с остальными, а сейчас нет, нельзя. И не потому, что зазорно, а потому, что не мое это дело. Мое дело — за порядком следить. Вон и Простодушный тоже не бегает почем зря, а присматривает за раздачей припасов, да оставшиеся мешки с коробами перекладывает, чтобы «Лебедь» не кренилась ни на один борт, носом не зарывалась и кормой не приседала. Ладья оказалась ходкой и крепкой, но очень уж податливой: чуть что не так, и она начинала выплясывать кренделя. Сразу видать, что дух в ней бабский, не то что в нашем «Соколе». Впрочем, за время пути Херлиф привык к ее норову. Он часто шутил, что «Лебеди» попросту нужна ласка и забота, вот она и крутит кормой.

В сторонке от лагеря зазвенели мечи. Я усмехнулся: снова Дометий возится с нашими живичами. Вот не сиделось клетусовцу без дела, потому он взялся учить боевому мастерству всех, кто пожелает. Мечами махать умели все, иначе бы не добрались до шестых рун, но вот как в строю стоять да стену щитов держать знали немногие.

— В бою один на один побеждает сильнейший. А в бою пятьдесят на пятьдесят — самые стойкие, — не раз говаривал Дометий. — Тут не след кичиться своим даром или выскакивать вперед, дабы выказать свою доблесть. В строю надо чувствовать соседа, надо стоять прочно и бить крепко. Строй шестирунных может сдержать хельтову тварь. Когда сумеете устоять перед Болли, тогда и станете добрыми воинами.

Только пока им ни разу не удалось выдержать мощного удара Толстяка. Он разгонялся, делал свое тело в разы тяжелей и жестко врезался в строй, раскидывая людей. Нередко живичи потом баюкали левые руки, отбитые во время таких учений.

А если кто хотел проверить свои силы в бою сам-на-сам, то шел в особое место — костяную площадь, что с недавнего времени появлялась при каждой стоянке. Выдумал ее Живодер. Как-то раз он воткнул четыре палки в землю, на каждую насадил по черепу и крикнул:

— Эй, кто меня побьет, получит один фенгари!

От желающих отбоя не было. Живодер обзавелся парой новых шрамов, но и тем, кто вышел против него, немало досталось. Простодушному пришлось выдать бритту серебряные монеты из его доли, чтобы он выполнил свое обещание. Потом, конечно, бились уже не за фенгари, а за астероны или вовсе за мелкую услугу, но костяная площадь теперь стала привычной частью нашего лагеря.

По обыкновению, Хальфсен и Милий, как трехъязычные, были у хирдманов нарасхват. Да, морские и боевые команды знали все, а вот для обстоятельной беседы слов зачастую не хватало. Потому и зазывали наших толмачей заранее, чуть ли не за две-три ночи. И никто не смел обидеть Милия хоть взглядом, хотя он и был всего лишь перворунным. Был случай, когда кто-то из новых живичей назвал его рабом, взятым в хирд заместо бабы, так того болтуна его же сородичи и вразумили. Кулаками и пинками вразумляли вплоть до полного вразумления.

Я обычно устраивался посередине лагеря, возле своего костра, с одними и теми же хирдманами: Херлиф, Тулле, Пистос, Милий. К нам часто подсаживались и другие ульверы, Живодер приходил через раз, заглядывали Рысь, Коршун, Вепрь. А еще на каждой стоянке я звал к себе тех, кто хоть как-то отличился за время перехода, неважно, дурно или хорошо, говорил с ними, награждал или наказывал.

Но в этот раз я послал за Дагейдом, — и не из-за провинности, а чтобы послушать его висы. Он неплохо складывал строки, хоть его образы зачастую выглядели странно, непривычно для нордского уха — слишком долго Дагейд пробыл в чужих краях, подзабыл родные узоры.

Дагейд хотел сложить песнь о случае в поместье Брутссонов, о том, как чуть не стал измененным ради чужой потехи. Дело продвигалось медленно, порой за дневной переход он придумывал всего несколько строк или вовсе ни одной. А на стоянках Дагейд нередко выспрашивал у нордов, какие висы и песни те помнят.

— Белый волк лютует,

Рвет когтями раны.

Не вкусивший твари

К братьям прежним рвётся.