Сага о Хельги - Страница 3

Дом у Харальда был такой большой, что мог вместить почти восемь дюжин пирующих. Построен он был, как начали строить только недавно – с отдельными клетями для хозяина и хозяйки и для незамужних женщин. Пиршественная палата была шире, чем у любого из соседей, и поэтому крышу, крытую дерном, в ней подпирали два ряда мощных столбов. А чтобы в палате было светлее, помимо очага в середине, ее освещали факелы, что слуги вешали на столбах.

В остальном все было привычно. Столы на козлах расставили посреди палаты вдоль очага, для почетных гостей приготовили отдельный стол в дальнем от дверей конце, женщины расселись на лавках вдоль стен. Зная буйный нрав некоторых из соседей, Харальд повелел снять со стен все оружие, а гостям дозволялось взять с собой на пир только один нож для того, чтобы разрезать мясо.

Торбранду досталось место за столом для почетных гостей, а Бьёрну и Хельги – с молодежью, недалеко от дверей. Рядом с ними сидели братья Торгунн, было их трое,  а чуть поодаль – Гутторм и Торгиль, сыновья Торвинда из Хиллестада. Оба брата были невысокими, но плотными. Волосы у них были рыжего цвета, и даже у младшего уже пробивалась густая рыжая щетина. Были они розовощекие, с широкими лицами и короткими носами, за что их за глаза называли Поросятами, потому как отца их издавна прозвали Кабаном. Прозвище это получил он за то, что всегда носил ожерелье с зубами кабана, которого убил ножом когда–то давно в земле саксов после того, как рассвирепевший от стрел кабан распорол ему бедро.

За спинами мужчин на лавках сидели девушки, и много было шуток, пока все расселись, потому что все хотели сидеть лицом к тем, что им нравились. Задолго до начала праздника Хельги сложил драпу, посвященную красоте Сигрун, и рассказал ее Бьёрну. Тот, выслушав, сказал, что мало в честь какой девицы не из семьи конунга складывались такие висы и что теперь Гутторм может весь вечер подмигивать Сигрун, он не боится такого соперника. На это Хельги предупредил брата, чтобы тот не сильно налегал на пиво, потому как пиво Харальда Тордсона, подаваемое на осеннем празднике, славилось своей крепостью, а нет большего позора для скальда, чем забыть слова своей висы перед всеми знатными людьми округи.

Пир начался с тарелок с овсянкой, которые слуги расставили посреди стола. Затем появились жареная свинина, баранина и селедка, приготовленная пятью способами. Харальд Тордсон поднял свой рог за здоровье гостей, и пир начался. Пиво действительно было крепким и душистым, и когда все гости плеснули его в очаг, чтобы почтить богов, палата наполнилась густым запахом ржаного хлеба. Первое время слышались только чавканье, треск разгрызаемых свиных и бараньих костей и приказы слугам долить пива. Наконец, все утолили первый голод, и уместно стало перейти к долгим здравицам и неторопливым беседам.

Сначала выпили за хозяина дома и его семью, потом Харальд сам начал чествовать своих гостей, сидящих с ним за одним столом. Потом встал Одд Одноногий и предложил выпить за Хакона ярла. Тут же начались споры, а Торвинд Кабан предложил выпить и за Олафа сына Трюггви, самого славного воина Норвегии. Одд с Кабаном едва не схватились, но Харальд Тордсон позвал скальда, гостившего в его доме, и тот спел несколько песен и закончил драпой о короле Харальде Прекрасноволосом. И хотя все знали о судьбе великого конунга, однако драпа была составлена таким сложным языком, что многие только делали вид, что наслаждаются ее сравнениями и иносказаниями, чтобы не показаться невежами перед соседями.

И тогда Торбранд сказал, что нынешние скальды уже не те и что размер для них стал много важнее того, о чем они рассказывают. На это Одд Одноногий возразил, что многие бы согласились с Торбрандом, однако те, кому выпала честь пожить при дворе конунга, знают, как отличить плохую вису от хорошей. На это Торбранд ответил, что хотя и не было ему оказано такой чести, однако и дома у него есть ценители хороших вис. И тут он крикнул Хельги, чтобы тот поднялся. Однако вместо Хельги встал Бьёрн, который хотя уже и покачивался слегка от крепкого пива, но все же шепнул брату, что лучшей возможности не представится и что пиво только заставляет его язык быстрее поворачиваться во рту. Бьёрн сказал так:

– Брат мой Хельги – известный в нашей округе скальд, но когда вокруг так много прекрасных девушек, то и у меня, быть может, что‑нибудь получится. Потому не разрешат ли уважаемые гости и мне сказать вису?

Тут все одобрительно закивали головами, потому как в любом случае видели, что предстоит им веселое развлечение, о котором можно будет рассказать домочадцам, не поехавшим на торг. Ведь многие знали, что Бьёрн хорош с мечом и топором, однако еще древним было известно, что клинком можно вырубить руны, но сложить их в хорошую вису может только тот, кто хлебнул меда Браги[7].

Когда все выкрики затихли, Бьёрн повернулся лицом к почетному столу и начал, глядя на отца и Харальда Тордсона:

В палатах Фрейи [8] , где пляшут феи,

Там рождена была она.

Прекрасней нет, то знает свет.

Один лишь взгляд – для сердца яд.

Забыть такой не смог герой.

В его лучах бессилен мрак.

В нем синь морей, бег Ран [9] коней

И солнца свет – ни тучки нет.

И небосклон. Сражает он.

Тут Бьёрн впервые посмотрел на Сигрун:

Фафнира [10] злато, камней красу

В твои палаты я принесу

И все отдам прекрасной деве,

Чтоб навсегда была моею.

Когда Бьёрн закончил, гости еще несколько мгновений молчали, словно ожидая продолжения, а потом все разом разразились одобрительными криками. Ибо такой размер, где в каждой висе были созвучия, все еще был непривычен в их краях, хотя после того, как Эгиль Скаллагримсон[11] рассказал свою драпу конунгу Эйрику в Йорвике, минуло уже лет сорок. Однако Эгиль тогда выкупал у конунга свою голову, и мало кто мог повторить его подвиг без того, чтобы на кону не стояла жизнь.

Также все заметили, на кого смотрел Бьёрн, когда рассказывал вторую часть драпы, потому за столом сразу начались шутки, Сигрун покраснела, однако время от времени бросала довольные взгляды на Бьёрна. Харальд Тордсон сказал Одду, что хотя такая драпа стоит не так дорого, как золото дракона Фафнира, однако она может быть равна по стоимости вено за одну из его дочерей, ибо теперь они будут славиться на всю округу и даже за пределами Согна. На это Одд ответил, что над этим, конечно, надо подумать, однако в молодости слыхал он драпы и получше, к тому же у этой недоставало одной части. И все же видно было, что он задумался.

За столом было всего четыре человека, которые не радовались удаче Бьёрна. Это были его отец, который понял, что сыновья его перехитрили, и Торвинд Кабан из Хиллестада с сыновьями.

Те долго мрачно через стол смотрели на довольного Бьёрна, хотя до того весело перемигивались с девушками. Потом Гутторм громко сказал Бьёрну:

– Не слышал я что‑то о богатствах, которыми мог бы ты хвастать. Видать, люди ошибались, раз ты готов отдать так много золота за женщину.

– Мой отец не беднее многих, а я теперь его старший сын, так что и на мою долю кое‑что достанется, – ответил Бьёрн. – А, кроме того, есть у меня еще и меч и сильная рука, чтобы не дожидаться наследства, а добыть достаточно серебра в морских походах. Не зря люди говорят, что храбрость – то же богатство.

– Всякий скажет, – ответил Гутторм, – что не пристало хвалиться серебром до того, как добыл его. Не пристало и хвалить невесту другого, ежели не хочешь отведать ударов его меча. Но, видать, не зря прозвали Торбранда Жадным, раз  в роду у вас принято зариться на чужое.

Бьёрн побагровел, но ответил так:

– Не пристало звать своей невестой ту, что еще не просватана. А что до ударов мечом, то мы, сыновья Торбранда, больше их наносим, чем получаем в ответ. И если у кого‑то нет веры моим словам, то готов я доказать это немедля.