Сабелла - Страница 1

В ночь, когда умерла моя тетушка Касси, я охотилась. Когда она в последний раз вдохнула восстановленного ареанского воздуха, я была высоко на плато Молота, и над моей головой россыпями бриллиантов сверкали сорок тысяч звезд. Может быть, я даже убивала в ту самую минуту, когда тетушка испустила свой последний вздох, хотя и не собиралась убивать. Наверное, это и накликало беду. Разве в тот миг я не чувствовала, как тетушка тянется ко мне сквозь тьму, усеянную сверкающими очами звезд, как тычет мертвым указующим перстом, подзывая, осуждая меня и все мои мысли? Нет, в тот миг я думала только о холодном ночном ветре Нового Марса.

С первыми лучами солнца (восход на Новом Марсе подобен взрыву света — всего шестьдесят секунд) в мою дверь позвонил почтальон. Он был настоящим человеком, этот почтальон. Я хочу сказать, что он был из плоти и крови, поскольку роботизация еще не докатилась до Стикса на плато Молота. Его силуэт четко вырисовывался на фоне свежего розового неба, а рядом стояла ярко-синяя почтовая сумка. Когда я открыла ему, он увидел меня такой же, как всегда — в неизменном черном халатике и темных очках, с ореолом взлохмаченных волос цвета черного кофе. Почтальон считает, что я опустившаяся наркоманка и шлюха. Точнее, не считает, а считал. А может быть, и до сих пор в этом уверен, кто его знает…

— Мисс Кэй? Вам стеллаграмма. Приложите свой палец вот здесь.

Почтальон выглядел раздосадованным — тоже как всегда. Как он удивится, если я вдруг распахну свой шелковый халатик, желая соблазнить его… Но мне незачем это делать. Он думает, что Кэй — не настоящее мое имя. Фамилия отправителя стеллаграммы была Коберман. Фамилия тетушки Касси…

— Спасибо, — уронила я, ставя отпечаток пальца.

— Извините, что разбудил, — сказал он, отводя глаза. В его глупом, унылом и неприязненном взгляде читалось: «Знаю я вас, шлюшек — небось отсыпаешься до обеда».

Но я не стала разубеждать его. Не сейчас, когда розовая река солнечного света, еще по-утреннему мягкого, вливается в дверь, заставляя дрожать мои руки. Даже невесомая стеллаграмма казалась мне свинцовым слитком.

— Все в порядке, — нажав кнопку, я закрыла дверь из тонированного стекла и вновь скользнула в милые моему сердцу тени.

Все жалюзи из темно-синей бумаги были опущены, как и лиловые хлопковые шторы. Они были весьма приятны для глаз, хотя завела я их вовсе не ради роскоши. Прикосновение даже одного луча уже сказывается на коже лица. Я вспомнила окровавленную лань, и на мои глаза навернулись слезы.

За холлом, над верхней площадкой лестницы, было витражное окно. Оно тоже по-своему плакало, отбрасывая малиновый блик на деревянный пол.

Когда я в конце концов распечатала стеллаграмму, то сделала это без особого интереса — у меня и своих забот хватало. Сначала я думала, что это послание от самой тетушки Касси, и удивилась: с чего это тетушка вдруг вспомнила о моем существовании, и что ей от меня понадобилось, раз она разорилась на стеллаграмму? (Неужели кто-то еще так же переживает, читая почту? Всегда с тревогой, иногда с ужасом. Как я люблю рекламные листки и бесплатные газеты — получил и забыл!) Но оказалось, что стеллаграмма была вовсе не от Касси, а от ее деверя — официальный бланк поверенного с набором формальных фраз. Тетушка Касси умерла и прислала мне приглашение на свои похороны. Она специально указала на это в своем завещании. А чтобы обеспечить мое присутствие с гарантией, оставила мне несколько тысяч не облагаемых налогом кредитов Нового Марса. Я и не подозревала, что она была настолько богата. Я также понятия не имела, что моей тетушке известно, где я живу, или хотя бы то, что я вообще не покинула эту планету. Я даже не знала, что за посмертную игру она затеяла, но подозревала, что тетушка припасла для моего распятия некий особый крест Возрожденного Христианства. Но разве могло быть так, что она все эти годы знала?

Почему все обречены так сильно любить деньги? Я небогата. Родственники и поверенные ожидают, что я приеду за наследством, а если не приеду, они станут выяснять, что случилось. Касси знала, где я живу, и они найдут меня. Даже если я пущусь в бега, а я ненавижу бегать и прятаться, неприятности последуют за мной. «Сабелла Кэй, это твои деньги, — скажут они, — но мы уже стоим здесь, в ярком ласковом свете красного солнца Нового Марса».

Час спустя я включила музыку и позволила зловещей, дивной симфонии Прокофьева омыть мой дом и мою душу тугими дождевыми струями.

Крест ждет тебя, Сабелла Кэй.

Послезавтрашние похороны заставляли меня вернуться в мир людей, словно засасывали.

Новый Марс во многом похож на Марс старый, за что и получил свое имя. Однако это скорее розовая, а не красная планета. Не рубин — жемчужина. Я родилась к востоку от Ареса. Этот маленький мирок был всем, что я знала — розоватые пески, многочисленные плато с острыми, как бритва, скальными гребнями, похожими на кипы резаного картона, ржаво-красные скалы, растворяющиеся в мимолетных сумерках, и небеса цвета сероватого сахара с бледно-синими облаками восстановленного кислорода, которые превращают воздух над городами в бледно-лиловый туман.

В книгах написано, что всю растительность завезли на Новый Марс с Земли, как и большинство животных, которые теперь размножаются, охотятся, греются на солнце и оставляют свои кости на равнинах, холмах и в руслах высохших каналов. Однако как флора, так и фауна мутировали, чтобы приспособиться к новому климату. Вода изначально тоже была чужой, атмосферные стабилизаторы брали ее из виадука и подземного резервуара, пока и она не сроднилась со здешними небесами и остроконечными горами. Тут и там попадаются настоящие древние развалины — известные приманки для туристов. Источенные временем колонны, осыпающиеся фундаменты, треснутые урны нашептывают, истекая пылью, грезы о марсианах, так и не сбывшиеся на старом Марсе. Правда, вымершая раса, наследниками которой стали люди, мало что оставила им помимо архитектуры. А может быть, люди считали все это слишком романтичным для серьезных исследований.

Но даже в наши дни в холмах над плато Молота обитают настоящие марсианские волки. Ясными ночами слышно, как они воют пронзительно тонкими голосами, словно заблудившиеся древние паровозы в поисках потерянной станции. Время от времени в холмы приходят городские люди и отстреливают волков, в такие ночи от Брейда до озера Молота сверкают вспышки и трещат электрические разряды импульсных ружей. Но волков, которые пережили древних марсиан, всепланетную засуху, когда от вод планеты осталась едва пятая часть, и гибель атмосферы — их ружьями не извести. Их грубая шерсть по цвету похожа на розовое шампанское, в их генах издревле заложено стремление слиться с песком. Но стоит хоть раз заглянуть в их горящие глаза, подобные каплям крови, всплывающим среди звезд — и ты навсегда понимаешь, кто они такие.

А когда они воют, Сабелла, когда они воют, то волосы встают дыбом, глаза наполняются слезами, а рот — слюной.

Я отправилась в Ареспорт ночным рейсом. Двухчасовой перелет на «жуке» от поля вертикального взлета в Брейде. А до Брейда в семь вечера от станции «Озеро Молота» отходил флаер. Пять миль до остановки я прошагала пешком — вышла, когда день догорал, и сквозь минуту алых предзакатных сумерек и считанные мгновения заката вступила в нахлынувшую ночь. Пять миль для меня сущая мелочь, да и дорога хорошая. Когда солнце зашло, я сняла черную соломенную шляпку, большие темные очки и понесла их вместе с сандалиями и своей единственной сумкой.

Получасовой перелет был спокойным и скучным. Салон оказался почти пуст, хотя мы подобрали две парочки, пока летели над Отрогами и вдоль Каньона.

Когда в Брейде я прошла на посадку и рухнула на обитое плюшем сиденье «жука», мною овладели первые дурные предчувствия. Я ожидала, что они придут, но не думала, что окажутся столь сильными. В конце концов, в моей жизни уже бывало несколько неизбежных путешествий, и я осталась жива, получив даже меньше шрамов, чем иные. Потом я вспомнила смерть матери — тоже понятные и неизбежные воспоминания, — и меня пронзила острая боль. Моя мать, сестра Касси, поняла меня. Поняла так хорошо, что однажды утром, вернувшись домой, я нашла ее мертвой. Она лежала, словно безмолвный укор, в малиновом отсвете витража. Не знаю, нарочно она это сделала или нет. (У меня, чтоб вы знали, есть навязчивая идея, что мертвые всегда объединяются против меня — даже сильнее, чем живые. Мертвые строят козни, хотят поймать меня в ловушку, вынудить упасть — и приставить обнаженный клинок к моему горлу.) Но мать моя умерла своей смертью, если, конечно, можно назвать естественной смерть от сердечного приступа. Врач, который, как и почтальон, застал меня в темных очках и смотрел на меня с той же неприязнью, неохотно выписал свидетельство о смерти. Конечно, он слышал истории о двух затворницах, матери и дочери, живущих в старом доме первых колонистов у подножия холмов. Когда мне было лет шестнадцать или семнадцать и я не умела ночами держаться в стороне от городка Озеро Молота — чего только не болтали обо мне в ту пору! Парни свистели мне вслед, завидев мои длинные ноги, осиную талию и молодую налитую грудь. В те дни, точнее, ночи, у меня не было ни капли здравого смысла. Ни одной. Когда я думаю, насколько мне везло в те дни, меня бросает в дрожь. Только вина научила меня осторожности, но прежде страх погубил мою мать. Это он заставил разорваться ее слабое сердце. Страх убил ее. Я убила ее…