С вождями и без них - Страница 163
Правда, вырвавшись на волю, не избежать угрызений совести, какие испытывает блудный сын, покидая родительский дом и не обещая взять на себя уход за могилами. Однако и совесть замолкнет, когда ей укажут, что у прошлого свой резон желать освобождения от будущего, что все это ко взаимному благу. Разве не заманчиво избавиться от роли преступника, перманентно находящегося под следствием, или трупа под ножом патологоанатомов, пытающихся установить, какими покойник страдал недугами и от чего отдал концы? Перестать служить каталогом великих мыслей и изречений, бессовестно присваиваемых нынешними бездарными ораторами. Защититься от неутомимых археологов, разрушающих гробницы в поисках мумий, пергаментов и черепков, от честолюбивых бакалавров, стремящихся проложить путь к славе, переписывая летописи на свой лад?
Словом, и у прошлого, и у будущего есть свои причины если не разойтись, то по крайней мере взаимно отстраниться, перестать жадно и пристально вглядываться друг в друга, отказаться от взаимной опеки. Но возможно ли это? Под силу ли человеку, не лежит ли это за пределами отпущенной ему Провидением воли к власти, к устройству жизни по своему разумению, вкусу, капризу? Не кощунственна ли сама попытка прервать связь времен?
Не будем торопиться с ответом, ограничимся пока тем, что сама эта связь ad defmitio предполагает как единение, так одновременно и разъединение. Новое, получая заряд энергии от старого, уходит в отрыв. Но и старое не остается на месте - отталкивается, как реактивная струя ракеты, окутывается дымкой забвения.
Прошлое подобно фундаменту, который держит на себе здание цивилизации. Чем выше оно возносится, тем труднее фундаменту нести на себе его тяжесть - он оседает, уходит в землю, угрожая обвалом всему сооружению.
Само прошлое не бесконечно, если не иметь в виду мертвую природу. Около миллиона лет длится эволюция человека, но всего несколько тысячелетий назад он обрел свой нынешний вид. Природа, или Бог, или Цивилизация-праматерь, удовлетворенно взглянув на дело pyк cвoиx, решили, что нет смысла опекать его дальше - способный самообучаться, он достаточно прочно стоит на собственных ногах и сумеет за себя постоять в борьбе за существование. Уже к эпохе образования ранних, речных цивилизаций человек сложился таким, каков он по сей день. С той вехи имеет смысл вести отсчет прошлого в соотношении с настоящим и будущим, оценивать его относительную роль в круговороте времени.
Опьяняемые собственным всемогуществом, способностью в считанные часы покрывать огромные пространства, передавать мысли и изображения на межпланетные расстояния, создавать электронный мозг, черпать энергию из атома, заменять уставшие биться сердца и творить другие чудеса, мы верим, что цивилизация всем обязана научно-технической революции истекшего XX и в какой-то мере XIX столетий. До этого люди, за малым исключением, жили как пращуры: ездили на лошадях, плавали под парусами, готовили пищу и обогревали жилища, сжигая дрова и уголь, умирали молодыми от легкой простуды.
Но если по справедливости взвесить долю каждой эпохи в достижениях цивилизации, нашему замечательному веку следовало бы по чести отвести пять, ну десять процентов, потому что все устои современного общества - Государство, Закон, Семья, Религия, Мораль - были смоделированы и сработаны в безмашинном, бескомпьютерном прошлом. Тогда же были заложены зачатки философии, науки, литературы и искусства, но свое великолепие они приобрели позднее - это все-таки заслуга нового времени. А вот устои, на которых, как на плечах мифических титанов, держится весь мировой порядок, остались в основе своей произведением старины.
Чем объяснить эту могучую вспышку интеллектуального гения у людей, едва вышедших из состояния дикости? Мне кажется, у них просто не было иного выхода. Строя на чистом месте, они вынуждены были все это придумать, чтобы выжить. Не осиль они эту задачу, нас бы вовсе не было, человек вернулся бы в пещеру, в животный мир. Сейчас их называют древними, в действительности древние - это мы, теперешние. Если вести отсчет от Рождества Христова, каждому из нас к своему возрасту следует прибавить еще 2000 лет. Мы обладаем бездной информации, накопленной за минувшее время, но это они, совсем юные по "историческому измерению", создали ту систему (организацию, структуру, порядок, правила общежития), какая держится по сию пору. И альтернативы ей на горизонте не просматривается.
Как, однако, ни величественно прошлое, его трагедия в том, что оно прошло, не располагает средствами самозащиты, всецело во власти сотворенного им (сознательно или по ошибке) будущего. Тотальность этой власти, пожалуй, лаконичнее всего выражена в раздумье Гамлета над судьбой черепа Александра:
"Пред кем весь мир лежал в пыли,
Теперь затычкою в щели".
Каждое поколение отчаянно стремится сообщить потомкам как можно больше сведений о себе, веря, что таким образом надолго, если не навечно, продлит свое зыбкое присутствие в этом мире. Но вещные послания старины подвергаются неумолимому разложению, как их ни береги, а духовные заветы предаются забвению. Посетовав на бренность царственных могил и статуй, Шекспир уверял свою "леди сонетов", что "врезанные в память письмена грядущие столетья не сотрут". Только много ли их, помнящих нынче эти бессмертные строки? И мог ли он предположить, что ухитрятся поставить под сомнение даже авторство его трагедий?
История, заметил Бальзак, подделывается в тот самый момент, когда она делается. Участники событий, даже если их всего двое, придерживаются каждый своего мнения о случившемся. Не было и, вероятно, не будет ни одного эпизода в жизни человечества, который был бы однозначно оценен современниками и потомками. Иначе говоря, история - это то, что мы о ней думаем. Разумеется, цепь событий, запечатленная в памятниках, может быть описана с большей или меньшей точностью. Но не столько понята, сколько интерпретирована, истолкована, потому что понять историю - значило бы закрыть ее.
Пока род людской существует, он творит свою биографию, сознательно или бессознательно реализуя какие-то расчеты и вожделения. Конечный смысл и цель этого процесса равнозначны его итогу. Они откроются только некоему внешнему наблюдателю (если таковой найдется) на руинах цивилизации, когда закроет глаза последний землянин. Как в хитроумной пьесе, смысл которой раскрывает лишь последняя реплика героя. До той же поры люди упражняются в догадках и дают волю воображению, пытаясь с помощью современных детективных технологий установить, действительно ли Фаэтон упал на Солнце, а Атлантида погрузилась на океанское дно; состоялся ли Всемирный потоп; насколько достоверно, что Цезарь построил мост через Рейн; был Ричард III кровавым злодеем или жертвой оговора; куда девалась янтарная комната Царскосельского дворца; кто убил премьера Пальме и президента Кеннеди.
А там, где недостает фактов, - неограниченный простор для домыслов и фантазий.
Но все это сравнительно безобидные игры. Прошлое становится жертвой бессовестного и беспощадного насилия, когда его подгоняют под политический интерес. Литературные образцы такого издевательства оставил Оруэлл в "1984" и особенно в "Скотном дворе". Увы, история о том, как трусливый боров "Наполеон", став диктатором, был объявлен народным героем, в разных вариациях многократно повторялась и, надо думать, будет повторяться в жизни.
Нельзя, конечно, винить всех подряд в злонамеренном искажении прошлого. Немало подвижников стремилось скрупулезно восстановить истинную картину минувшего и извлечь из нее полезные поучения. Искажения бывают подчас следствием неумышленной ошибки, но чаще все-таки происходят от корыстного расчета. У нас историк Михаил Покровский подвел под произвольное судилище над прошлым своего рода теоретическое обоснование: "История - это политика, обращенная в прошлое". Соответственно, история Государства Российского излагалась в школьных и вузовских учебниках, в исследованиях и романах как того требовали каноны марксистско-ленинской идеологии. Что не поддавалось подгонке - вычеркивалось. Многие незаурядные фигуры российской политики, философии, искусства были изъяты из общественного сознания, словно их вовсе не существовало. Лишь при Горбачеве, с провозглашением гласности, их имена и мысли начали возвращаться на родину.