С того света - Страница 16
Над ним пролетает самолет. Габриель поднимается на высоту полета лайнера и позволяет ему пронзить себя. Души всех пассажиров успевают его пощекотать.
Проносясь над Эйфелевой башней, описывая круги вокруг башни Монпарнас, планируя над Трокадеро, писатель говорит себе, что настало время проанализировать все преимущества своего нового положения, иначе все положительное пройдет мимо. Перед ним открываются небывалые возможности, поэтому надо вспомнить, чего ему больше всего хотелось при жизни. Ответ прост: попасть в жилище какой-нибудь знаменитости и понаблюдать за ее сном.
Он останавливает выбор на молодой кинозвезде, чью виллу видел в журнале. Найти ее совсем нетрудно. Он влетает к ней в спальню, приближается, чтобы ее потрогать, но его пальцы проходят сквозь спящую. А ему так хотелось ее почувствовать и даже поцеловать!
Во сне актриса поворачивает голову и убирает с лица волосы. Вблизи она оказывается вовсе не такой красоткой, как на фотографиях: на щеках прыщики, кожа лоснится.
– Ага, подсматриваем за спящими голыми девушками?
Габриель вздрагивает, как ребенок, застигнутый за неподобающим занятием. Он узнает голос, потом и лицо того, кто произнес эти слова.
– Дедушка!
– Да, это я, Габи.
– Что ты здесь делаешь, дедуля?
– То же самое, что ты, разбойник: пользуюсь тем, что умер, чтобы подглядывать за девушками.
И он шутливо шлепает внука, при этом протыкая его насквозь.
– Если серьезно, то при твоей жизни, Габи, я никогда не упускал тебя из виду. Теперь ты мертв, но мне по-прежнему небезразлично, что с тобой происходит.
– Ты следишь за мной с самой моей смерти?
– Конечно! Я находился над тобой, просто ты не удосуживался поднять голову.
Актриса всхрапывает и легонько пукает, вызывая у двух эктоплазм приступ хохота.
– То-то! Чего только не насмотришься после смерти! Но шутки в сторону: неважно, что ты все видишь и все понимаешь, использовать эти знания практически нельзя…
– Говоришь, ты следовал за мной? – перебивает деда Габриель. – Зачем?
– Твои смешные младенческие гримасы доставляли мне наслаждение. Потом ты подрос и стал проявлять больше воображения и артистичности, чем твой брат, и вообще, был гораздо забавнее. Сам знаешь, Тома был любимчиком своего отца, ты – матери, я тоже чувствовал к тебе особенную близость. Я первым в семье обратил внимание на твое умение сочинять и рассказывать разные истории. Я посоветовал твоим родителям побольше тебе читать, чтобы у тебя было что рассказывать. Потом, когда я постарел и стал болеть, ты был рядом, в отличие от остальных членов семьи, махнувших на меня рукой. А когда я умер… ну, ты сам знаешь, что тогда произошло. Меня сильно тронула твоя реакция, вот я и продолжил за тобой приглядывать – не как за озорником, а как за звездой, потому что для меня ты был в семье самым лучшим. Именно ради того, чтобы следовать за тобой, я отказался от перевоплощения. Когда ты спал, я пользовался отверстиями в твоей ауре, чтобы нашептывать тебе разные мыслишки. Мне хотелось, чтобы ты стал писателем и обессмертил нашу фамилию. Я незаметно трудился ради усовершенствования твоего писательского дара. Мне хотелось от тебя незаурядности, хотелось, чтобы ты не уступал соблазну писать на потребу моде. Мода – это то, что выходит из моды. Но для этого ты должен был преодолеть свой страх перед непохожестью на других. Влиять на тебя не всегда было легко.
– В данный момент, дедушка, меня одно интересует: кто меня убил.
– Ты меня разочаровываешь, Габи. Что за ограниченность целей?
– Ты не первый мне это говоришь. Ничего не поделаешь. Ты был полицейским, так кому, как не тебе, помочь мне раздобыть необходимые сведения!
– Как ты понимаешь, вести расследование с нашей стороны зеркала гораздо труднее. Но я попробую сделать все, что в моих силах. Ты кого-то подозреваешь?
– Тома. Очень подозрительно, что он отказался требовать вскрытия. И потом, он всегда мне завидовал.
– Кого еще?
– Пока что только его.
– Что ж, я тоже должен кое-что тебе сказать. Насколько я понял, ты связался с Люси Филипини, это большая удача. Ты еще не вполне осознаешь свое везение: она – твой мостик в мир живых, она тебя слышит, а главное, вхожа в самые верхи невидимого мира.
– Ты говоришь о Драконе?
– Не только. Иерархия получила в ее лице очень полезную посредницу, а ты – лучшую опору, о какой только можно мечтать. Помни об этом. Цени ее, помогай изо всех сил – и ты увидишь, что она превзойдет все твои ожидания.
Габриель приглядывается к деду. Тот одет по моде 1960-х годов: серый пиджак, белая рубашка, кожаные туфли, узкий галстук. Волосы у него седоватые, но морщин мало, лицо все еще округлое и свежее. Габриелю уже не так одиноко, появилось чувство, что он приобрел союзника.
Обещав деду совсем скорую встречу, он без сожаления покидает дом кинозвезды и торопится к Люси. Та тоже спит, и тоже совершенно голая. Некоторое время он любуется ею как произведением искусства, упрекает себя за постыдное ответвление маршрута и говорит себе, что дед прав: он недооценивал шанс, предоставленный этим знакомством.
Люси оказалась гораздо обворожительнее, чем все актрисы, чьими фотографиями он увешал свою квартиру. Она и впрямь похожа – и это ему нисколько не мешает – на Хеди Ламарр, которую при жизни ему так хотелось повстречать. Если бы он был жив, то попытался бы завязать с ней близкие отношения и, кто знает, прожил бы, возможно, остаток жизни душа в душу с этим великолепием…
Но эта мысль вызывает следующую, сразу вытесняющую все остальные:
Кто присвоил себе право оборвать его дни?
Планария – плоский пресноводный червячок. Его длина всего 4 см, но у него имеются голова, глаза, головной мозг и спинной мозг, связывающий воедино всю нервную систему. Кроме того, у него есть рот, пищеварительная система и бесполая система воспроизводства. Этот червь долго изумлял ученых своей способностью к автоматической регенерации любой части тела, которой его лишат, чем заслужил славу «бессмертного и неподвластного лезвию ножа». В 2014 г. группа ученых в университете Тафта, штат Массачусетс, научила планарий запоминать условия, полные неожиданностей и ловушек. Всего за десять дней планарии освоились с обстановкой, запомнив места, где получали пищу и где их било током. Потом их обезглавили. Головы отросли через две недели.
Помещенные в прежнюю среду планарии, ко всеобщему удивлению, вспомнили, где их поощряли, а где им причиняли боль.
Этот эксперимент поднял вопрос: если память об удовольствии и о боли хранится не в мозгу, то где же?
Солнечный луч, добравшись до правого века, заставляет его дрогнуть и медленно приподняться. Люси видит в окне своей спальни небо, улыбается, зевает, потягивается, чтобы размять позвоночник, и аккуратно, одну за другой, опускает на пол ноги.
В ванной она тщательно чистит зубы. С облегчением замечает, что рана на запястье уже начала затягиваться.
Стоя перед зеркалом, она закрывает глаза и говорит: «Спасибо за то, что жива. Спасибо, что у меня есть тело. Надеюсь быть сегодня достойной права на существование».
Она складывает руки, делает реверанс в направлении солнца и идет в кухню.
Габриель парит над ней, наблюдает и не смеет заговорить. Она достает коробочку с таблетками, ампулами, всевозможными порошками, капает из пипетки что-то желтое в стакан с водой и выпивает ее одним глотком. Потом высыпает себе в ладонь горсть гомеопатических гранул и кладет под язык.
После завершения этого медицинского ритуала она включает свой планшет и, завтракая, просматривает страницы новостей.