С полемическим задором (СИ) - Страница 36

- Ну? - грубо спросил Агеев. - Чего надо?» (рассказ «Пропасть»).

Люди в городе русскому человеку Казакову кажутся, как минимум, странными, неадекватными (по пустой утренней улице след в след за ним тащится алкаш), аргентинец же Кортасар - в томительном и самовлюбленном волнении от всех застолий цивилизации, в которых участвовал, на которых красовался, представительствовал и, наверно, говорил горячие, не значащие слова (сартровские «Слова»). Один стремится именно в кучу и там счастлив, другой стремится в тишину и уединение, чтобы собраться и осмыслить; аргентинец словно бы показывает, как потом поступят и его сограждане, бесконечный бессмысленный сериал, полный повторяющихся интриг и положений, москвич Казаков рассказывает короткую законченную историю, а если любуется, то человеком, который счастливо прожил, вписанный в природное окружение (повесть о Тыко Вылке). У одного вся правда — в деньгах и в богатстве, и каждая фраза дышит завистью к богачам, другой, всю жизнь нуждавшийся, даже не упоминает о деньгах, хотя хорошие рестораны тоже любит.

К человеку, который торопится к возлюбленной, пристает неведомый алкаш, как бы удерживая и запрещая будущее счастье, - странная, фантасмагорическая ситуация. Да ведь и Кортасар, когда вдруг решит опереться на собственные впечатления, способен создать фантасмагорию — например, ночные пиры в школе («Ночная школа»), в которой происходят непристойные переодевания. Извращения, гомосексуалисты и лесбиянки, сборища преступных паяцев ему любопытны, Кортасар тянется к этому маскараду, а Ю.Казаков в ужасе всего лишь от обычного алкоголика, и в восторге — от чистой линии поморских побережий, от простых добрых трудолюбивых северян.

Улавливаете разницу между охотником и наркоманом? Ах, вы не позволите обвинять обожаемого, дорогого, незабвенного Хулио в том, что он из притона и сам наркоман? Возможно. Но вот это ему, публично устроенному аргентинцу вашему, точно недоступно: «Стоя возле камышей по колено в плоской воде, поглядывая иногда в море, которое так бугрилось в миражах, что странно было, почему же оно не заливает эту плоскую огромную низину, я на время позабыл обо всем, только пробовал патроны в патронташе, чтобы легче было вытаскивать, и все вертел головой». И дальше — краткое описание утиной охоты. (Ю.Казаков, «Мне все помнится», очерк о городе Вилково).

Ю.Казакова очень интересует точная деталь, он конкретен, а в процессе писания подпитывается и вдохновляется собственными впечатлениями от природы. Для Х. Кортасара или Мураками природы как бы вообще не существует, а важна деталь городского быта, какая фирма какие лейблы использовала в такие-то годы да в каком баре-ресторане первоначально выступал Армстронг. Слепок со слепка, сколок со сколка — вот Бог кортасаровцев, а природу они вообще не берут в расчет и не считают изначальной и первичной; они цивилизованы выше головы и сразу смотрят на ценник сорочки, которую покупают. Таковы и большинство современных российских авторов — утопающих в деталях быта, суконным и фанерным языком утомительно описывающих (потому что показать не умеют) какую-нибудь сцену, высосанную из пальца.

Конечно, культурология Паустовского (эти его маленькие повести о художниках и писателях) и поиски простоты и правды Ю.Казакова теперь подчас кажутся недостаточными, примитивными (на фоне Бунина и Чехова). Но на фоне Майи Ганиной и Виктории Токаревой они по-прежнему продуктивны, кортасаровские же заморочки и широкомасштабное гаерство воспринимается — по крайней мере, мною, - как порхание бабочки по невзрачным зеленым цветам крапивы; и сама-то крапива невзрачна и в запущенных углах растет — чего ее опылять художнику, писателю, адепту искусств?

Казаков, Астафьев, Герман Мелвилл, Натаниэль Готорн и Амброз Бирс посетили этот мир, увидели море, тайгу, войну, и сказали, что да — это интереснее, чем Манхэттен (Дос Пассос сказал — нет, Нью-Йорк средоточье всего). И меня зацепило, что и москвич Ю.Казаков сказал: да, внешний мир, дельта Дуная или беломорская губа интереснее, чем Арбат. Ах, Арбат, мой Арбат!.. Я читаю современных московских писателей и писательниц и дивлюсь: неужели можно так измельчать, опошлиться, засуетиться в доставаньях колбасы и иномарки, чтобы в московском косяке эти вот обдергивания и несоразмерные телодвижения рядом плывущей сельди воспринимать как окончательную трагедию и суть существования? «Ведь ты же прыгаешь в длину», посмеялся бы В.Высоцкий. Ты постоянно детализуешь квартиру и лестничную площадку, ты даже, как Б.Пастернак, хорошо описываешь такое важное внешнее явление, как погода (как погоду писать - мазки у Пастернака точны и свежи, как чувства людей — так шабаш, клади перо); ты узоры гардин и цветы обоев распишешь не хуже палешанина, но вот что справа твой косяк сопровождает косатка, а впереди по курсу — тоже косяк, но ставриды, этого тебе не постичь, потому что постигаешь ты изнутри уже затраленного городского народонаселения и к широким обобщениям не способен. И вовсе не потому, что не путешествовал, как Бунин или Гумилев; бывает, что художник и много путешествует, а все равно социализирован выше крыши и весь в культуре, как бродильный микроб в вине. Неужели эти персонажи и эти проблемы ты счел достаточными, чтобы травить ими читателя? А ведь сколькие, и особенно молодые женщины, отравлены Викторией Токаревой или, к примеру, Татьяной Устиновой с их могучими тезами и дискурсами: рожать — не рожать, давать — не давать, мужик со средствами или придуряется? Они даже могут похвалить зверобоя и тигролова, как Светлана Василенко в одной из своих записей хвалит Валерия Янковского, члена СРП, но и невооруженным глазом видно, что этот сорт настоящих мужчин, исследователей внешнего мира, им совершенно непонятен, а толстопузый шеф, окруженный «бабками», «тачками», «телками» - да, понятен, приемлем и даже образец мужчины. Для них Валерий Янковский, который в 99 лет подтягивается на турнике, все равно не писатель, а бродяга, писатель же — это который в культуре, как цыпленок в заливном (при этом культура понята плоско — как воспитанность и приспособительные реакции к движению косяка, коррелятивность к соседям). Конечно, при таком кортасаровском понимании литературы вечный пример и абсолют для нас — Василий Аксенов, автомобилист, его книги - видеосъемка из быстро бегущего автомобиля, походные интернациональные реакции на достопримечательности очередного места, куда приехал. Путешественник тоже вроде бы? Да, путешественник, но кортасаровец: в таком-то городе такая-то пиццерия, кормят тем-то.

В прежние годы, студентом, и я считал Кортасара выдающимся писателем. Хронопы и фамы, и эта его замечательная поездка на пароходе через океан, и про дураков роман, и Лукас как тип. Но позднее, прочитав более запретного у нас и потому менее доступного, другого латиноамериканца Х.Л.Борхеса, понял, в чем недостатки Кортасара. Он бесформен, впечатление стихийного, сильного, авангардного автора он производит на тех только, кто недостаточно умен, зато провокативен и много о себе мнит (то есть, в основном на юношей). Умным Кортасара ну никак не назовешь. Вроде бы Борхес, который бессчетно писал рассказы о рассказах, без конца размышлял о культурных ценностях и артефактах, должен воздействовать так же поверхностно и общо, как всякая программная афиша, но нет: его эссеистика и новеллы мудры, очищены от примесей и сами по себе являют уже новый жанр (о создании которого постоянно был озабочен литературный революционер Кортасар). Следовательно, и об искусстве можно, и слепому даже, написать так, что это воздействует на первую сигнальную систему — на чувства, рефлексы. И о самой жизни, если глиссировать по ней, как Кортасар, можно пропеть ниже порога восприятия.

Еще одно качество кортасаровцев: не строят сюжет, пренебрегают фабулой, не любят занимать читателя. «Что я скажу» важнее, чем «что ты узнаешь»; а сказать-то манифестанту почти нечего, потому что какой же опыт у типичной селедки в самой гуще косяка? Вот только что сосед не вовремя развернулся и смазал хвостом по морде; об этом и следует спеть, это трагедия. Вот посмотрите, какое простое жанрирование у Кортасара: как Лукас покупает, да какой он патриот, да как связан с миром, да как боится больниц, да каков с друзьями. И литературный жанр выведен из эгоистического «я», а не из традиции (ломать которые — себе дороже, потому что тебя перестанут понимать). Болтовня, замшелый фрейдизм и бытовуха Виктора Ерофеева и его «Русской красавицы», Милана Кундеры во всех его опусах, невыносимы: там какой сюжет, у этих авторов, - можете вспомнить? Виктор Ерофеев вообще проделал обратную эволюцию: романы его совершенно нечитабельны, литературная критика и обществоведение — уже значительно лучше, а послушаешь выступление на радио или на телевидении (то есть, устное, не письменное) — милейший и умнейший человек, говорит как пишет. То есть, они, кортасаровцы, устремляются вслед за СМИ и тяготеют к самым разработанным и популярным жанрам массовки, они хотят славы и популярности в массах.