С полемическим задором (СИ) - Страница 18

Указав, таким образом, на своеобразные нордические особенности характера и телескопизм писательских манер (изображение местных событий в крупных формах и эпическим слогом), мы можем подчеркнуть еще одну особенность, еще одно сходство у этих мастеров прозы конца Х1Х – середины ХХ века: воспевание свободного труда. Их герои без устали физически работают: убирают картофель, обмолачивают зерно на току, ловят рыбу и сплавляют лес, возводят плотины, мельницы, сельские и городские усадьбы, батрачат, торгуют в лавках ситцем и скобяным товаром. Мне скажут, что русские писатели, начиная с Успенского и Толстого и кончая Л. Леоновым, тоже изображали трудовые процессы. Верно. Но, к сожалению, труд в интерпретации русских прозаиков – это социальный заказ, исправительная мера, наказание, неволя, «Черная металлургия» и Беломорско-Балтийский канал, и очень редко (у Льва Толстого, у Пришвина) – удовольствие и счастье. Труд же в интерпретации Томаса Гарди и Гамсуна – это в с е г д а удовольствие и счастье, потребность здорового организма, всякого простого и безыскусного человека, вроде Тэсс, Энджела Клера, Томаса Глана. Правда, в трактовке Гамсуна, воспринявшего арийские мечтания и исповедовавшего аристократизм духа, батраки, и в особенности промышленные рабочие и мелкие торгаши, вроде Пера-Лавочника, - это и быдло, чернь, плебеи, бунтовщики. Оттенок такого отношения в поздних эпических произведениях (романе «Плоды земли» и др.) более заметен, чем в ранних лирических, где герой – как бы одно всеохватное чувствилище, Пан, первобытное существо, сотканное из тайн, звуков, запахов, шорохов, испарений, бессознательных побуждений, избыточных грез. Что касается Гарди, то невозможно отделаться от ощущения, что и он, избирая жалких, несчастных, неблагополучных, фатально невезучих, гонимых, как король Лир, скитавшийся некогда по тем же холмам Уэссекса, крестьян, мелких арендаторов, пастухов, дистанцируется от них и чуть свысока соболезнует их «горькой судьбине». И тот и другой – чисты, здоровы, деятельны, в этом их аристократизм, они много общались с простым народом: один как строительный подрядчик, другой как вольнонаемный рабочий, ездивший даже на заработки в Америку. Династия помещиков Хольмсенов у Гамсуна и некоторые высокородные графы и владельцы поместий у Гарди, подвергаясь тщательному структурному анализу, чуть протравленные кислотой критики, сарказма, иронии, все же духовно ближе саксонскому и норвежскому аристократам, хотя происхождение обоих самое что ни на есть демократическое: Гарди родился в семье мелкого провинциального подрядчика (бригадира, как бы у нас сказали), а Гамсун – в семье сельского портного. Их аристократизм – это аристократизм самосознания, трудолюбия, духовности. Дельцы, отнимающие кров и хлеб у вдов и сирот, соблазнители простодушных крестьянских девушек им не симпатичны. Доение коров, молотьба, уход за овцами, лесосплав – эти и им подобные трудовые процессы еще недавно были в центре сотен и даже тысяч и наших репортеров и литераторов, являясь неким паспортом лояльности, - и, однако, кроме отдельных мест в прозе Ю. Казакова, В. Белова и В. Астафьева, трудно сейчас припомнить на самом деле, подлинно достигнутую поэтичность в описании труда; натуги и трескотни было больше.

Есть забавное и очень точное наблюдение: литератор на Востоке служит императору, а кончает изгнанием и монашеской кельей, литератор на Западе служит Маммоне, а кончает загородным поместьем. Так уж по-разному строятся судьбы. Без высокого чиновничьего поста почти немыслим писатель на Востоке, а без личного мужества, силы и таланта западное общество не удостоит вниманием и поместьем своих летописцев. Так случилось и с обоими нашими писателями: в соответствии со своим кредо, издав в 1874 году роман «Вдали от обезумевшей толпы», Томас Гарди строит собственный дом в Дорчестере и здесь, «под деревом зеленым», вдали от проклятой городской цивилизации живет почти безвылазно до конца дней. Аналогичным образом поступил и норвежец Гамсун, упрочив славу, доходы от книг и фермерства; впрочем, путешествовал он тоже немало, был даже в России и на Кавказе.

Есть писатели, для которых патриархальный уклад, личная свобода и природное окружение настолько важнее преуспеяния в городе и неволи в нем, что они, подобно нашему Пришвину в годы гражданской войны и коллективизации, готовы зимовать со всем семейством хоть в сарае, зарывшись в сено.

Мотив странничества, дороги, скитаний – это также одна из доминант Гарди и Гамсуна. Роман «Странник играет под сурдинку» тем и заканчивается: охотничьей хижиной в горах, где обосновывается герой, испытывая при этом полное самообладание, животворное здоровье и пантеистическую радость, в отличие от китайских мудрецов, которых сходная ситуация приводит к сетованиям на тщету мира, несправедливость начальства и судьбы. Гамсун приводит в скит, в хижину своего героя, но отнюдь не себя самого, потому что он не презирает собственность и не отрекается от нее ради спокойствия. Нет! Персонажи обоих писателей хотят жить в ладу с собственной натурой и природой, они гармоничны, трудолюбивы, настроены на преодоление преград и выработку «внутреннего тепла» в окружающем холоде. Они настолько крупны, что не размениваются, ни Меркурий, ни Христос, ни Маммона, всерьез говоря, их не занимают, потому что в природных, крестьянских циклах весны, лета, осени, зимы, в лесах, на болотах и пустошах хорошо и без этих поводырей-цивилизаторов. Как ни странно, и Гамсуну и Гарди есть дело лишь до нескольких качеств жизни – до природы, до любви, до работы. Причем любовь обоими воспринимается как соперничество сильных духом мужчин и женщин. Упорное, твердое, холодное соперничество. Если бы не всепроникающий лиризм и пантеизм, пронизывающий творчество писателей, эти взаимоотношения напоминали бы схватку германской девы-воительницы с конунгом, предводителем отряда.

И здесь мы подходим к еще одной существенной общности - душевному и физическому здоровью, которое потоками изливается со страниц их блистательных романов. Правда, это слегка замороженное здоровье – с румяными щеками, с высокомерием сильных, с длительным зимним анабиозом, с медленным весенним пробуждением, с не слишком щедрыми осенними плодами земли. На этих скалах, нагроможденных, точно в битве гигантов, мало чем можно поживиться, кроме форели в ручьях и трав на пастбищах, но эта форель и эти травы натуральны, первичны, не отравлены.

Мне возразят, что восхвалять душевное здоровье у ницшеанца Гамсуна, пособника фашизма, которого собственные дети подвергали психиатрической экспертизе, - по меньшей мере нелепо. Я отвечу, что отношение ближайшего окружения и общественного мнения к зажившимся, ослабленным старикам, отмеченным заслугами и талантом, но с ослабленным иммунитетом, может быть и хуже. Примеров – тьма. Не говорю уж о российских стариках и старухах, позабытых и позаброшенных в одиночестве. Вспомним лишь о судьбе Льва Толстого, Андрея Сахарова и иных зажившихся, по мнению прогрессивного общества, лауреатов. В отношении них воистину срабатывает ницшеанский принцип «падающего подтолкни».

Отношение же самих Гарди и Гамсуна к Ницше и нацизму было чаще отрицательным. «За всю историю человечества не было страны, столь деморализованной одним писателем», - утверждал Гарди, имея в виду Германию после Ницше накануне прихода Гитлера к власти. Возвращаясь к исходным мыслям, можно подчеркнуть, что Гарди и Гамсун были слишком норманны, чтобы поддерживать мифотворческую истерию Ницше. Консерватизм, патриархальность, соблюдение традиций, закона (Lex und Ordnung), буржуазная добропорядочность, демонстрировавшаяся в те же годы Т. Манном и Г. Гессе, были вполне свойственны и им. В их романах нет никакого эпатажа и визга, короткого дыхания и большого ума, характерного для декадентов и людей с коротким веком; в них строго прослеживаются экспозиция, завязка, развитие действия, кульминация, эпилог. Поздние романы обоих прозаиков напоминают медленные водовороты Мальстрема, в которые читателя засасывает после многих циклических нисхождений. По той же схеме, точнее по тому же внутреннему распорядку, идущему от англо-саксонского и норманнского эпоса, в середине века создают свои произведения исландец Халлдор Лакснесс и житель Фарерских островов Вильям Хайнесен, драматург Генрик Ибсен и драматург Герхарт Гауптман.