С любимыми не расставайтесь (СИ) - Страница 9

Шурка, Шурка, Шурка, ну как же так…

Он оторвался от моих губ — хмельной, раскрасневшийся, полный желания.

— Шурка…

Я призывал. Я не скрывал, что переполнен, что нет сил терпеть его близость.

— Шурка…

Я уже умолял.

— Подожди, Дэн, — сказал Шурка, отодвигаясь подальше, а потом и вовсе вернулся на свое место. — Ты ещё не всё знаешь… — Он заглянул в мои шальные глаза. — Два года назад со мной произошло кое-что странное. Необъяснимое. Я перестал разговаривать. Я хорошо спал, с аппетитом ел, что-то делал, но при этом молчал и смотрел мимо людей. Это продолжалось два месяца. Я даже не осознавал, что нахожусь в… психушке. Однажды утром я проснулся не в своей постели и не в своей комнате — совершенно нормальным. Долго не мог понять, где я, и что я здесь делаю… Макс тогда сильно перепугался. Да и сейчас он за меня трясется, всюду возит меня с собой, боится оставить даже на две недели. Так что, я обыкновенный псих. Рискнешь связаться с таким?

Как будто я уже не связался…

Что я мог ответить ему? Что мне плевать, кто он такой: псих, маньяк или наемный убийца? Что не выдерживающее всего этого сердце сейчас лопнет, и кровь зальет мою… теперь уже только мою… кухню, и нам с ним придется допивать виски, смешанный с кровью? Этого я сказать не сумел.

Поэтому я сказал другое:

— Гад ты, Шурка. Издеваешься над Максом (я уже называл его Максом!)… Зачем? Знаешь ведь, как он переживает. Лохмотья свои помойные нацепил, ногти отрастил, как у Дракулы. Чуть всю задницу мне не разодрал! Ты в таком виде ходил на лекции? Хорош гусь! А ещё умным себя считаешь. Научную литературу тебе подавай. Лучше бы Ильфа и Петрова читал.

И Шурка улыбнулся:

— Прочту. Обязательно.

Мы долго ещё разговаривали, строили планы, и всё казалось легко выполнимым.

Потом мы разделись, легли друг на друга и через пять минут стонали на всю квартиру, прижимаясь твердыми членами и такими же твердыми сосками…

— Впусти меня, Дэн, — попросил Шурка, и я снова чуть не заплакал.

Его теплые большие ладони на моей пояснице. Под их ненавязчивой тяжестью трещит мой позвоночник. От их тепла закипает моя кровь.

Не хочу лишиться этого даже на миг! Не хочу!

Я прижался к нему, вдавился носом в напряженную шею и заныл, запричитал. Я превратился в гребаную мокрицу, совсем не умеющую держать себя в руках.

Мы почти не спали в ту ночь, и лишь под утро впали в состояние, больше напоминающее беспамятство, чем здоровый сон. Мы выпили друг друга до последней капли, истерзали друг другу губы, щетиной расцарапали подбородки, и на следующий день выглядели как с дичайшего перепоя: красные, с воспаленными, слезящимися глазами, шатающиеся на слабых ногах. Совершенно несчастные. Потому что оставалось четыре дня.

*

Я рассказал обо всем Мишке.

Он округлил глаза и замолотил себя кулаками по бедрам.

— Будь я трижды проклят! — охал и ахал он. – Дэн! Ну, надо же! А я-то думаю: чего это ты на себя не похож… Поссорились, наверное… С влюбленными это бывает… А вы… Ну, надо же! Шурка уезжает в Англию… Ты уезжаешь в Англию… Как в кино! Блин. Слушай, я точно признаюсь Артуру! Мы с ним вчера столкнулись в буфете, и он сказал: «Привет, Михаил. Как дела?» Как думаешь, Дэн, это намек?

— Ага.

*

Наша последняя ночь была очень странной. Мы расставались на бесконечное количество дней и ночей, но так и не притронулись друг к другу. Испуганно отдергивали руки даже при случайном прикосновении, смущались, прятали глаза, суетливо хватались за первые же попавшиеся предметы: книги, чашки, сигареты, какие-то тряпки. И это было необъяснимо.

Мы очень устали, но продолжали слоняться по квартире, натыкаясь на мебель.

Говорили о незначительных, не имеющих никакого отношения к нашим разгромленным жизням вещах: пробки на дорогах, закончившийся сахар, «хвост» по общей терапии… Не говорили только о нашей любви.

Я на удивление ясно видел нас обоих со стороны: два издерганных, выпотрошенных до донышка тела с впалыми черными глазницами и побелевшими губами. Мы не имели права добить друг друга страстью, и уж тем более — нежностью.

В постели мы лежали рядом, как два покойника: вытянутые, окоченевшие, страшные.

Шурка сказал в темноте:

— Дэн — год…

И я ответил:

— ГОД, Шурка…

Больше мы не произнесли ни звука.

Мне снилось небо, в котором образовалась огромная бездонная брешь. Провал в никуда. Это был самый кошмарный сон за всю мою жизнь. Я открыл глаза, не умея сделать даже короткий вдох. Я разучился дышать, а Шурки не было рядом. Хватал ртом пустоту, и легкие жгло, и горло саднило.

Шурка зашел в комнату и испуганно бросился ко мне.

— Дэн! Что?! Что случилось?! — закричал он.

Звук его голоса сдвинул перекрывающий клапан, и воздух медленно пошел в гортань.

Я сказал:

— Сегодня ты уезжаешь, Шурка.

*

Мы даже не обнялись. Невозможно.

Слиться теплыми, жаждущими телами, а потом оторваться… Как?

Мы крепко пожали друг другу руки.

Шурка, Шурка, Шурка, как высоко ты летишь…

========== Глава 5 Моя жизнь без Шурки ==========

Я сходил с ума.

Да что там — сходил. Я сошел с ума сразу же, стоило только Шурке растворился в массе безликих тел, улетающих вместе с ним за кордон. Мой мозг заволокло проклятым лондонским смогом, забило ватными комьями плотных серых туч.

Я же был там, это точно! Я провожал Шурку, я даже познакомился с Максом. Но спросите меня кто-нибудь: как, к примеру, он выглядит, этот Макс? Не помню. Не знаю. Лишь прохладные длинные пальцы, легонько сжавшие мои — гриппозно пылающие, влажные.

Я слег с сильнейшей простудой, но не знаю до сих пор, отчего так резко свалился. Ослаб, видимо… Пил много ледяной воды, потому что внутри пекло слишком сильно, невозможно было терпеть. Да и ветер в аэропорту нахально лез под куртку, пробираясь прямо мне в сердце.

Неделю я еле ползал по квартире. Шурка орал в телефон, чтобы я немедленно вызвал врача, позвал Мишку, сделал хоть что-нибудь. Но мне никто не был нужен. Только он, Шурка. Вот если бы он оказался рядом, я бы крепко обнял его и тотчас уснул. И спал бы долго-долго, спокойно. И проснулся живехоньким-здоровехоньким.

Но мой Шурка был далеко.

Мишка пришел сам, принес какие-то таблетки, порошки и соки, смотрел с еле скрываемым ужасом и тоже бубнил о враче. Я молча качал головой.

Как эти два идиота не могут понять, что мне необходимо переболеть?! Что охваченная обморочной болью голова куда лучше, чем падающее в пропасть сердце.

Вторая неделя была не такой тяжелой. Я уже смотрел телек, писал Шурке письма и даже несколько раз поел сваренного заботливым Мишкой бульону.

Выжил…

*

Мы писали друг другу по сто раз на дню, но звонили редко, и ещё реже общались по скайпу. Потому что, может быть, и есть на свете пытка страшнее, чем слышать любимый голос, видеть любимое лицо, и знать, что все это — почти мираж, но мне вполне хватало и этого, чтобы почувствовать себя распятым.

Шурка писал, что всё хорошо, что он с головой погружен в учебу, требовал от меня «пятерок» и ругал за «хвосты»; рассказывал, где бывает, что читает (как дитя восторгался Остапом Бендером, дикарь британский!); отчитывался о каждом прожитом дне, ругал погоду, ругал меня, что пишу о себе так скупо.

А я пока ничего не мог написать, кроме того, что люблю его до галлюцинаций — везде и всюду мне мерещился он.

Когда мы созванивались, всё было с точностью до наоборот: я трещал без умолку о всякой ерунде, в своем словесном возбуждении глотая окончания, а Шурка всё больше молчал — слушал.

О моём приезде мы не говорили — вопрос был решенным. Я даже позвонил родителям, сказав, что у меня появилась возможность стажироваться в Англии (так я ЭТО назвал), и по окончании института я рвану туда с легкой душой. Мама радостно смеялась сквозь слёзы («Дэник, неужели такое возможно?!»), отец довольно крякал («я всегда в тебя верил, сын!»), сестрица восторженно верещала («Дэнька, а ты пригласишь меня в гости?!») …