С любимыми не расставайтесь (СИ) - Страница 10

Я пытался представить свою жизнь в далекой и чужой Англии, но, конечно же, ничего не получалось. Представьте свою жизнь на Луне. Но там был Шурка, и он меня очень ждал. Какие могут быть сомнения? Англия, Луна… Я как одержимый шлифовал свой довольно сносный английский и трепетал от предвкушения: Шурка… мой Шурка… любимый мой Шурка…

Я торопил не дни — я торопил минуты.

Я мог бы легко воспроизвести в памяти каждый наш разговор. Когда я слегка очухался, пришел в себя и начал общаться нормальным, человеческим языком, перестав твердить, как плохо обученный попугай: «люблю… люблю… люблю…», мы стали созваниваться чаще, и подбадривали друг друга, как умели. Балбесничали, шутили, даже обзывались: он был «дрочилой британским», я — «вертлявой маленькой задницей». Как будто жили на соседних улицах, а не на соседних планетах.

Иногда я принимался трындеть по-английски. Шурка звонко закатывался, а у меня при звуке его грудного, богатого на оттенки и переливы смеха сладко поджимались яйца.

— Я кончаю от твоего акцента, — говорил мне Шурка, добавляя с надрывом, который честно пытался спрятать за легкой формой «клубнички»: — Когда уже ты приедешь, Дэн? Жду не дождусь. Ты будешь говорить исключительно по-английски, и мне придется ходить в мокрых трусах вечно.

Я глупо хихикал, говорил с придыханием «I love you… I want you…», а Шурка возмущенно шипел в телефон. Мы были счастливы и рады даже маленьким крохам.

Мы никогда не говорили о сексе серьезно, не вспоминали наших ночей. Щадили друг друга, справляясь с проблемой неутоленного желания молча, без тоскливых стенаний. Не знаю, как Шурка, но я очень редко трогал себя, лишь тогда, когда голова уже кружилась, когда ломало от потребности освободиться. Краснея и бледнея, я стыдливо выключал свет и плотно задергивал шторы. Это я-то?! Я, который легко мог подрочить в перерыве между кофе и бутербродом. Теперь мне казалось диким заниматься этим, зная, что у меня есть мой Шурка, и пусть он сейчас далеко, но придет день, и я зажму его не по-детски. Ради этого дня можно и потерпеть. Эта британская дылда согнется в моих руках, как тоненький прутик, и я оторвусь по полной: залюблю до дыр. Слово «затрахаю» не звучало даже в моих воспаленных мыслях, оно не вписывалось в ту жаркую нежность, что переполняла мои мечты.

…Он говорил, говорил, говорил, не затыкаясь ни на секунду.

— Стоп! — прерывал его я. — Чего это ты разболтался? — Моё сердце вздрагивало от страшной догадки. — Ты как-то очень подозрительно юлишь. Зубы мне заговариваешь, что ли… Дьявол, ты снова выкинул какой-нибудь финт! Наверняка выстриг себе макушку!

Шурка смеялся и клялся, что с его макушкой полный порядок. Он тут же «нёсся» в скайп, и на меня обрушивалось непереносимое, то, чего я всеми силами старался избегать: буйство (о, как прав был умница Макс!) волос, белизна улыбки и сияние влюбленных глаз.

После такого общения я отвратительно спал, тосковал ещё больше и срывался на каждом, кто попадался мне на пути, преимущественно на Мишке. Скайп придумал злейший враг человечества, во всяком случае той его части, которая подыхает от желания обнять любимые плечи.

*

Три месяца кое-как проползли.

Наконец-то избавившись от «хвостов», я попер с упорством подбитого танка прямо к цели — к обещанным Шурке «пятеркам». Я зло вгрызался в каждую лекцию и скоро «загонял» себя до полуобморочного состояния. Но засыпать над перечнем самых сложных и редких переломов куда лучше, чем ворочаться с боку на бок, пытаясь не вспоминать, как уютно лежать в чьих-то сильных руках. В руках моего Шурки.

*

Пять месяцев остались позади.

Шурка чуть-чуть округлился и перестал напоминать проволочный каркас для скульптуры. Я тоже постепенно терял очертания высохшей щепки.

Нам не хватало друг друга смертельно, но время-то шло, и приближался заветный срок.

Я рассмотрел Британию вдоль и поперек, и, кажется, Лондон знал уже лучше самих коренных лондонцев: названия улиц, парков, театров и даже кладбищ (для общего кругозора). А уж лондонские клиники и больницы я изучил с доскональностью будущего профессора медицины.

Я продолжал учиться с невиданным остервенением, писал Шурке о своих успехах, о том, каким прекрасным врачом обязательно стану, пусть Шурка даже не сомневается — ему не придется краснеть за своего… кого? Любовника, кого же ещё.

Я смаковал это слово, и применительно к Шурке оно приобретало массу оттенков и загадочных смыслов.

*

А потом Шурка сказал это… И, черт возьми, я до сих пор не могу понять, что в этом было такого.

Сначала он мне написал: что наконец-то живет один — брат снял для него небольшую, но замечательную двухэтажную квартирку с камином, что камин этот он уже научился довольно ловко разжигать и обязательно научит меня. Обещал сфотографировать каждый уголок квартиры и прислать фотографии мне: я обязан оценить место, где мне предстояло жить.

Я ответил, что буду очень ждать вида своей будущей «английской резиденции» и предупреждал, чтобы Шурка не очень-то рассчитывал на бесплатную домработницу, этот номер у него не пройдет.

Шурка веселился, представляя меня в кружевном фартучке на голое тело.

А я злился, потому что, провалиться мне на этом месте, тоже очень хорошо это представил: как мой член торчит, приподнимая тонкую белую ткань, и как заводит эта видуха Шурку…

Щёки запылали, и рот наполнился влажным жаром.

Шурка, негодяй, и надо было тебе это брякнуть?!

Он как будто почувствовал моё нешуточное волнение, и позвонил.

Я схватил телефон, выдохнув свой влажный жар:

— Да!

— Да? Что – да? Я тебя ещё ни о чем не попросил, — улыбался Шурка, — а ты уже соглашаешься. Дэн…

— Да, — талдычил я своё. Я всегда терялся при звуке его голоса и в первое мгновение впадал в легкую эйфорию, как будто всё это время не верил, что Шурка мой реален, и вдруг получил неожиданное подтверждение этому факту. Потом это проходило, ошеломление отпускало, и я общался вполне нормально, если можно назвать нормальным вдавленный в ухо телефон, а так же блуждающий взгляд, колотящееся сердце и дрожащие руки.

Каждый раз одно и то же.

— Дэн, ты в порядке? — спросил Шурка.

— В полном, — ответил я, — если не считать, что у меня стоит, а ты черт знает где.

Впервые я так откровенно озвучил нашу проблему.

— Потерпи. — Его голос дрогнул. — Осталось недолго. Я и сам уже с ума схожу. Думаю о тебе день и ночь. Ты снишься мне, Дэн, и всё так… по-настоящему. Стоишь рядом, дышишь… Соскучился?

— Зверски.

Мы помолчали.

— Дэн, — снова заговорил Шурка. — Мы можем с тобой пожениться.

Я рассмеялся.

— И кто из нас будет в фате?

Но Шурка шутку не подхватил.

— Я серьезно, Дэн. В Англии это возможно. Здесь очень много однополых пар, и к таким вещам относятся совершенно естественно, без истерии. Мы поженимся и будем вместе всю жизнь. Я хочу быть с тобой вместе всю жизнь…

Теперь-то я знаю, что испугался именно этого. Нет, не того, чтобы вместе всю жизнь. Это как раз было тем, что не вызывало и тени сомнений. Конечно, вместе, конечно, всю жизнь, конечно, с Шуркой. А с кем же ещё? С кем?! Но пожениться… Слишком далека была Англия и всё, происходящее в ней. Видимо, мой кондовый менталитет не способен был воспринимать как норму вполне обыденную для британца ситуацию: два мужика идут под венец.

— Я подумаю, — капризным голоском пропел я, стараясь превратить волнительный разговор в привычный нашему слуху «комический куплет», хотя сердце моё бешено толкалось в ребра.

Но Шурка пропустил мимо ушей моё полудетское ёрничанье — слишком важен для него был момент. Я понял, что он думал над этим уже давно, и, в принципе, всё уже обдумал.

— Подумай, Дэн. Прошу тебя.

И вроде бы всё осталось прежним: я тосковал нещадно, рвался к Шурке, мечтал о нем, торопил время, засыпая с выдохом облегчения: ещё один день позади. Слава Богу.

Но что-то во мне надломилось…

*

В такой многолюдной тусовке я оказался впервые. Впервые после отъезда Шурки. Конечно, если не брать во внимание Мишкин день рождения, но и тогда компания была по нашим меркам скромной и малочисленной: десять не очень трезвых, но вполне прилично себя ведущих студентов и студенток. Шумных сборищ я упорно избегал, да мне и раньше в большой толпе было муторно, и всегда хотелось поскорее смыться. Пил я по студенческим меркам мало и почти без удовольствия.