С Барнаби Бракетом случилось ужасное - Страница 9

– А просто так, старина. – Дэз подмигнул ему. – Считайте меня волшебником на мосту. Со временем все вам откроется.

Они начали взбираться. Поскольку Барнаби прицепили к самому мосту, он обнаружил, что может идти сам и никому не надо его держать.

– Ты теперь такой же, как мы все, – ухмыльнулся ему Филип Уэнслидейл.

– Да, – ответил Барнаби, так нахмурившись, что между бровей у него пролегла вертикальная складка. – Наверное, такой же.

Вот только при этом он очень удивился: быть как все ему не сильно понравилось. Как будто он притворяется кем-то другим.

Они шли наверх, и одна девочка, Джинни Дженкинз, попробовала бодро запеть «Вперед, прекрасная Австралия»[8], но ее никто не поддержал, и после первого куплета она умолкла. Доналд Сатклифф и его смертельный враг Джеймс Карузерз, пристегнутые к трубе один за другим, завели беседу о своих собаках – у обоих были спаниели короля Карла II; они быстро забыли про все те жуткие вещи, которые много лет творили друг с другом, и между ними завязалась новая дружба. Кейти Линч, девочка прилежная, в уме декламировала стихи. Корнелиус Хейстингз, всем известный под кличкой «Корняшка», выглядывал за бортик, показывал на каждое здание в городе, ахал от изумления и твердил:

– Надо было фотоаппарат захватить, – снова и снова, пока Лиса Фаррагер, шедшая за ним следом, не пригрозила нанести ему какое-нибудь увечье.

Дилан Коттер считал ступеньки. Джин Кэвэно теребила себя за волосы. Энн Гриффин рассуждала, не убил ли ее сосед свою недавно усопшую жену; спустившись на землю, решила она, надо обязательно начать расследование.

В общем, поднимаясь на мост через Сиднейскую гавань, все были очень заняты.

Примерно через час дошли до самого верха и повернулись рассмотреть город, раскинувшийся под ними. Зрелище было необычайное. Вдали на зеленый луг где-то за городом спускался воздушный шар, и Барнаби различил в корзине две фигурки, прыгавшие от восторга. Под детьми с одной стороны Сиднея на другую неслись рядами машины, и шум от них заглушал вопли Стивена Хебдена и выхлопы Джорджа Джоунза. Направо видно было далеко – почти до острова Какаду, а когда Барнаби повернулся налево, сразу под ним оказались белая чешуя Оперного театра и паромы, что возят сиднейцев туда-сюда с Круглой набережной к разным заливам и бухтам.

Стоя на такой высоте, легко было поверить, что Сидней – действительно великолепнейший город на свете. Барнаби отлично понимал, что только глупый человек предпочтет жить в каком-нибудь другом месте.

– Ну все, спускаемся, – объявил Дэз, когда все нафотографировались.

Группа отправилась вниз.

На полпути Барнаби заметил, что у въезда на мост собралась большая толпа. Спустившись ближе, он разглядел телевизионные фургоны со спутниковыми тарелками на крышах – они загораживали собой всю улицу, а толпа фотографов снимала с террасы отеля «Вид на гавань».

– Что происходит? – спросила Люси Ханифилд.

– Я же сказал вам, что сегодня особый день, – улыбнулся в ответ Дэз, но объяснять что-либо еще отказался.

Они спустились к подножию, а там по обеим сторонам дорожки в два ряда выстроились люди – они встречали экскурсию, как мальчики, подающие мячи, в почетном карауле на «Арене Рода Лейвера».

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто семь, – сказали они в один голос – что было нелегко, – когда между ними, отстегнувшись от моста, прошел Дэннис Пил.

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто восемь, – воскликнули они, когда за ним спустилась Эмили Пайпер.

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять, – закричали все, когда последний шаг с моста сделала Джинни Дженкинз, и голоса их возбужденно зазвенели.

И тут…

– ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ! – взревела толпа.

На нижнюю ступеньку поставил ногу Барнаби Бракет. Вокруг внезапно забурлили операторы, и фотографы кинулись отталкивать журналистов, чтобы захватить точку съемки получше.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил пожилой мужчина в полосатом твидовом костюме, сунув Барнаби под нос микрофон с кубиком, на котором было написано «НОВОСТИ 9 КАНАЛА».

– Барнаби Бракет, – ответил Барнаби Бракет.

– И каково тебе быть десятимиллионным человеком, взобравшимся на мост через Сиднейскую гавань?

Барнаби огляделся – его немного ошарашило такое внимание. Дэз подошел, отстегнул ему карабин от трубы и поднял его себе на плечи, чтобы не улетел. Потом внес куда-то внутрь – там начиналась пресс-конференция – и усадил на стул рядом с очень старым человеком. Тот хлопнул Барнаби по коленке и руку после этого не убрал – держал твердо, а сам прищурился и всмотрелся в мальчика.

– Я последний в живых остался, – сказал он.

– Последний из кого в живых? – спросил Барнаби.

– Я строил мост, – ответил старик. – Ну, не в одиночку, само собой, но это без разницы.

Тут он убрал руку – и Барнаби взлетел к потолку и там застрял. В зале немедленно разразилась буря – фотовспышки, софиты от телекамер.

– Поразительно! – кричали журналисты.

– Необычайно!

– Кошмар, сущий кошмар!

Последний крик раздался уже не на пресс-конференции. Это тем же вечером закричала Элинор Бракет, когда смотрела по телевизору новости.

– Они считают его уродом. Они считают, что мы все уроды! – Элинор в отчаянии повернулась к мужу и посмотрела в окно: всю вторую половину того дня перед домом толпились телевизионные фургоны. – Он издевается над нашей семьей. Все это чудовищно.

– Тебе просто нельзя доверять, правда? – рявкнул Элистер, грозя пальцем сыну, прижатому к цветастому матрасу средней жесткости «Беллиссимо» на потолке. – Ты посмотри, сколько внимания на нас обращают. Мы этого не хотели. Ну сколько раз тебе можно говорить?

– Но я же не виноват, – оправдывался Барнаби.

– Да ты всегда во всем виноват, – упорствовал Элистер. – Я был на работе – я работал, Барнаби, – а ты свои трюки откалывал по телевизору. Ты представляешь, каково теперь мне? Когда все на меня смотрят? Все обо мне шепчутся? Хихикают у меня за спиной?

– Простите меня, – сказал Барнаби. В глазах у него набухли слезы.

– Что мне твое «простите»? – сказал Элистер, отворачиваясь и садясь. Он закрыл лицо руками. – Я всегда хотел жить как все, с обычной семьей и обычными детьми. А тут появился ты и все испортил.

Элинор посмотрела на мужа и поняла, отчего он сердится. Ей было точно так же. Задрав голову и глядя на сына, она шумно дышала носом, будто дракон, который намеревался испепелить компанию неопрятных селян. Заговорила она с плохо скрываемой яростью.

– Мы ни секунды больше мириться с этим не станем, – провозгласила она. – Восемь лет – это на восемь лет больше, чем нужно. Мы не потерпим сына, который отличается от нас, – ты меня понял, Барнаби? Нужно что-то делать. Либо ты становишься обычным, либо… либо… – Она подумала, не очень понимая, чем закончить фразу. – Либо мы положим конец твоему эгоизму сами – раз и навсегда.

Почти неделя прошла, прежде чем журналистам и телевизионщикам надоело торчать перед домом Бракетов и они отправились досаждать кому-то другому. Все это время Элинор не осмеливалась и носа высунуть наружу. Она сидела, насупившись, дома, почти ни с кем не разговаривала, а ее злость на сына все больше росла. Элистер взял на несколько дней отгулы на работе, чего раньше никогда не делал, поскольку обычные люди, заявил он, даже никогда не болеют – они работают пять дней в неделю с девяти до пяти и за свою честную работу получают честную плату. Наконец мрачным вечером в четверг муж и жена собрались на кухне и закрыли за собой дверь. Генри и Мелани отправили по комнатам. Барнаби оставили парить под матрасом в гостиной. Даже Капитана У. Э. Джонза изгнали в сад, хотя он уже сделал все свои дела в укромном углу за яблоней и добавить к сделанному ему было нечего.