С балкона - Страница 1

Каменный балкончик, служащий, по общепринятому ошибочному мнению, необходимой принадлежностью моего окна, был для меня долгое время источником любопытнейших наблюдений. Правда, превратности нашего климата не позволяли мне пользоваться этим балкончиком чаще чем один или два раза в полгода, что не меняет, однако, моего признательного отношения к этой нелепой архитектурной детали. Он для меня все равно что полотняное пальто и нанковые брюки для здешнего обитателя, еще не утратившего памяти о восточном летнем пекле, роскошь про запас, на всякий возможный, но маловероятный случай. Поэтому меня и не удивляет неизменное пристрастие санфранцисканцев к упомянутому архитектурному излишеству, несмотря на то, что климатические условия совершенно не позволяют им пользоваться. Балкончики, на которых никто не сидит, веранды, по которым никто не прогуливается, — все это знаки робкого заискивания перед суровым климатом, который мы пытаемся умилостивить нашей показной доверчивостью. Несообразность этих балкончиков очевидна во всякое время суток, однако наиболее разительна она в сумерки, когда солнце уже зашло, когда сгущается темень, а суровость климата словно находит звуковое выражение в пронзительных, визгливых фабричных гудках. Представьте себе при этом фигуры двух-трех пешеходов, явно запаздывающих домой к обеду и предвкушающих в неприветливом воздухе суровый прием, который ждет их дома, и вы получите одну из привычных картин, наблюдаемых с моего балкона, из-за которых само его существование и кажется таким бессмысленным.

Но вот, когда я облокачиваюсь на его перила нынешним вечером — редким по своей мягкости и красоте, и смотрю, как красный пепел моей сигары падает в темную бездну подо мной, я готов взять назад все сказанное в предыдущем абзаце, хотя мне и стоило труда выразить свою неприязнь, соблюдая правила вежливости. Я могу даже различить мелодию, доносящуюся с балкона музея на Маркет-стрит, хотя нужно заметить, что, как общее правило, музыка, исполняемая в музеях, зоологических парках и цирках, в высшей степени вульгарна и груба — может быть, вследствие связи с животным миром. Так мягок и ласков нынешний вечер, что я разглядел, как мелькают легкие платья на соседних балконах и верандах, а парадные окна гостиных в иных аристократических особняках по соседству, всегда строго охраняющие неприкосновенность жизни дома, сегодня вечером вдруг доверчиво распахнулись. Несколько парочек неторопливо прогуливаются по улице, и их шаги звучат приятной противоположностью обычному резкому деловому топоту, к которому вынуждают промозглые вечера даже самых нежных любовников. Погода сегодня так хороша, что лучам луны открылись не только ставни и парадные двери, но и более укромные уголки. Чепчик и шляпа, проследовавшие несколько минут тому назад под моим балконом, подозрительно близко склонились друг к другу. Я заключаю из этого, что мой друг издатель получит для ближайшего выпуска массу стихов, содержащих упоминание о луне с привычным эпитетом «серебряная», и что авторам виршей придется прибегнуть к слову «прекрасный» не по какой иной причине, как только ввиду явной нужды в рифме к словам «месяц ясный». Если же ни он, ни она не владеют искусством стихотворного самовыражения, теснящиеся в груди чувства найдут выход позже, за роялем, в романсах «Я брожу по берегу ручья» или «Под луной серебрится озерная гладь».

Не успел я вымолвить свое пророчество, как тут же удостоился услышать его исполнение. Из окошка номера тысяча двести седьмого гремит и сотрясает сонный туманный воздух одуряющая баллада «Все о тебе», а из тысяча сто одиннадцатого разливается в сопровождении хора «Вечерняя звезда». Я подозреваю, что в предельной бессмысленности припева этого романса содержится нечто особенно прельщающее молодежь. Такие простые слова, как «вечерняя звезда», повторяются с идиотской интонацией несметное число раз, а эпитет «небе-есная» употребляется с упорным, надоедливым постоянством, просто слышать тошно. Во время пауз низкий голос выводит сольную партию: «Звез-з-да! Звез-з-да!» Сидя на балконе, я рисую себе обладателя этого голоса в виде невысокого коренастого молодого человека, с выражением суровой сдержанности стоящего несколько поодаль от прочих певцов, сложившего руки за спиной под фалдами. Иногда он наклоняется вперед, тщетно пытаясь прочесть ноты через плечо кого-нибудь из стоящих перед ним певцов, но прежде чем начать свою партию, неизменно возвращается к прежней строгой позе. Тем временем небесные объекты этого массового хорового поклонения смотрят вниз на землю со спокойствием и терпением, доступными им только ввиду их неизмеримой удаленности.

Замечу, что не одни только звезды служат темой этих «проклятых напевов». Одна весьма распространенная песня целиком обязана своей популярностью содержащемуся в ней малозначительному сообщению: «Не забыть мне тебя, матушка», — которое уныло и настойчиво повторяется до тех пор, пока слушатели этому не поверят. Если и лучшие певческие ансамбли не свободны от всех этих пороков, то песни, исполняемые на иностранном языке, по крайней мере не оскорбляют здравый смысл ввиду непонятности текста.

Здесь следует в скобках заметить, что вышеприведенные песни можно найти среди нот на пюпитре любой девицы, только что выпущенной из пансиона. В той же папке можно найти и «Старое кресло» и «Дровосек, пощади это деревце!». К последней песне обычно прибегают, чтобы почтить присутствие дядюшки или холостяка-брата, просьбы которых, как правило, предваряются неодобрительной критикой оперной музыки и голословным замечанием: «Мы деградируем, сэр, деградируем» и «Никакая музыка не сравнится со старинными песнями». Иногда этот дядюшка или братец соглашается дребезжащим баритоном вторить «нашей крошке Мэри» и по вышеизложенным причинам особенно форсирует голос в местах, отмеченных ремаркой «повторить». Когда песня, успешному исполнению которой он в значительной мере содействовал, спета, дядюшка скажет вам, что вы можете рассуждать о своих «ариях» и «романсах», но «что до музыки, сэр, что до музыки...», и тут он начнет что-то невнятно брюзжать. Вот такие-то джентльмены предлагают, чтобы повеселить и развлечь гостей, игры вроде «Китая» или «Бриттл-стрит».

Есть несколько любительских песенок весьма задиристого и игривого свойства, очень распространенных в здешних краях, от исполнения которых молодые девицы смущенно и робко отказываются. Среди таких песен выделяется некое любовное произведение, начинающееся словами «Во сне я бредил»; если этот романс исполняется молодой особой бойко и с соответствующей мимикой, он может довести томного воздыхателя до предельного безумия. Такие романсы по вкусу видавшим виды молодчикам, не скупящимся на «охи» и «ахи» в самых выразительных пассажах и завоевывающим притягательную репутацию разочарованных сумасбродов и скептиков.

Но вот музыка, послужившая поводом к вышеприведенным заметкам в скобках, смолкла, а вместе с нею стихло и вызванное ею легкое раздражение. Последняя песня пропета, рояль закрыт, в окнах погасли огни, и белые платья упорхнули с крылечек и балконов. Тишину нарушают только громыхание и стук экипажей, возвращающихся из театра и из концерта. Становящиеся в этот час более резкими, чем в любое иное время суток, эти звуки можно бы назвать ночными голосами города, и я представляю себе, что в людях, родившихся и выросших в городе, они вызывают приятные урбанистические ассоциации. Круглая полная луна постепенно затмевает городские огни, и они — один за другим — словно растворяются, поглощенные величественным светилом. На небе вырисовываются дальние холмы Миссии, но в один из прорывов между ними, как лазутчик, уже крадется морской туман, который только ждет благоприятного морского ветра, чтобы прорваться и приступом взять осажденный город. Несказанный покой спустился на город. В магическом свете луны дроболитейная башня утрачивает свои характерные очертания и истинные масштабы и превращается в минарет, с вышки которого незримый муэдзин призывает правоверных к молитве: «Молитва слаще сна!» Но что это? Шарканье ног по мостовой, приглушенный говор, бренчание каких-то дьявольских инструментов, откашливание и сморкание. О боги! Не может быть! Увы, так оно и есть, так и есть — певцы серенад!