Ржаной хлеб - Страница 40

Внимательно, если не сказать больше, с пристрастием, заслушан был отчетный доклад Потапа Сидоровича Сурайкина, с разноголосым гулом, одобряющим и протестующим, его просьба освободить от обязанностей председателя в связи с ухудшением здоровья и уходом на пенсию. И тихо-тихо стало в нарядном зале Дома культуры, когда, после прений, слово получил первый секретарь райкома Пуреськин. Тишина, глубокая, сочувственная, стояла все время, пока Пуреськин говорил о заслугах Сурайкина, о его беззаветном труде на трудном посту, и взорвалась она, эта тишина, аплодисментами, когда он вручил суетно поднявшемуся в президиуме Потапу Сидоровичу почетные грамоты обкома партии и облисполкома, райкома и райисполкома, преподнес в заключение курортную путевку в Кисловодск.

Зал только что утих и снова загремел дружными хлопками, когда поступило предложение избрать председателем колхоза «Победа» Веру Петровну Радичеву. В строгом бежевом костюме, стройная, молодая, с раскрасневшимся лицом, она в ответ низко поклонилась.

И вдруг — словно по чьей-то команде — только что дружно аплодирующий зал смолк и поднялся: по проходу, держа руку у сердца, шел, уходил Потап Сидорович Сурайкин. Сидевшая рядом с сестрой Таня Ландышева поразилась: недавно, на свадьбе Радичевой и Назимкина, посмеявшаяся над председателем Полина, не стесняясь, всхлипывала…

В начале зимы неожиданно скончался почетный колхозник колхоза «Победа», сельский балагур и весельчак Авдей Авдеевич.

Хоронили его всем колхозом, как участника гражданской войны и ветерана колхозного строя. Директор, Кузьма Кузьмич, привозил из районного центра духовой оркестр, на могиле поставили обелиск с красной звездой, в кузне отковали узорную ограду.

— Диво дивное, — одобрительно говорили во время похорон колхозники. — Словно сам выбрал время, когда помереть. Зимой, а не летом, ни одного рабочего часа на похороны не отнял. А ведь был одним из тех, кто в Сэняже колхоз основал. Что толковать, славный был дед, царство ему небесное!..

Вот так же уважительно, хотя и пошучивая — покойный сам пошутить мастер был, — вспоминал нынче об Авдеиче Кузьма Кузьмич Демьянов. Скоротать длинный зимний вечер он пришел к Сурайкиным, прослышав, что Тиша с женой и с ребятенком погостить приехал. Своих дел у Директора сейчас почти нет: и он ушел на пенсию. Однако на том же отчетно-выборном собрании, после которого председателем стала Радичева, Кузьму Кузьмича избрали председателем ревизионной комиссии колхоза. Склады свои со всем добром он сдал другому, но не тужил, чувствовал себя вроде бы даже помолодевшим. А как же! Сейчас он начальник куда важнее — главный ревизор колхоза, хоть новый портфель покупай!

Поджидая хозяина, — Потап Сидорович по привычке чуть не каждый вечер захаживал в правление, — Кузьма Кузьмич пил у Сурайкиных чай и припоминал связанную с покойным Авдеичем историю.

— Он ведь, старик-то, и молодой был — поозоровать любил. Чего-нибудь да выкинет! А в тот раз всем нам головы заморочил. — Кузьма Кузьмич отставил пустой стакан, не возражая, что Олда опять поставила его под кран самовара; под глазами Директора собрались мелкие смешливые морщинки. — Значит, приехал к нам из района лектор. Это перед войной еще. Солидный такой: при галстуке, в руках папка толстенькая, все как надо. Народу набилось — того и гляди стены затрещат. А лекция была… Постой, постой, о чем уж тогда была лекция. Ага, вот: есть ли еще где жизнь на других планетах или только на нашей земелюшке?.. Ну, он, лектор-то, читал-читал нам по бумажкам своим — аж в ушах звон пошел. Чего и понятно было, непонятно стало! Вопросы, спрашивает, есть? — вопросов нет. И только он свои бумажки-листы в папку запихал, Авдеич-то голос и подал. Коров он тогда у нас колхозных пас. Сидит, значит, у круглой железной голландки и объявляет — на полном серьезе, само собой:

«У меня есть вопросик. Скажи-ка, мил человек, что там, елки-моталки, слышно про Алокшу?»

Кузьма Кузьмич для повышения интереса помолчал, прихлебнул чаю.

— Лектор, известно, призадумался, а мы и вовсе рты разинули. Вот он, дескать, какой у нас Авдеич, про что знает! А лектор аж пятнами пошел! Негоже ему — пойдут разговоры, насмешки, что он, мол, на один-разъединый вопрос не ответил. Пыжился, пыжился, да и говорит:

«Алокша, товарищи, это такая звезда, которую недавно открыл американский астроном. Но есть или нет на ней жизнь, об этом пока никаких сведений не поступило». Мы, значит, закивали, понятно, все ясно. И в надеже остались — поступят эти сведения, беспременно поступят! Один Авдеич что-то посмеивается, бороденку поглаживает — он уж тогда отращивать ее начал.

Олда уже слышала рассказ этот, но не перебивала; Тиша заинтересовался:

— Кузьма Кузьмич, а почему Авдеич смеялся? Разве что не так?

— Ты погоди, Тихон Потапович, не мешай, — попридержал Кузьма Кузьмич. — Что тогда сам знал, то и тебе сказываю. В общем так: сколь потом к нам разных лекторов-докладчиков ни побывало, Авдеич все про того же Алокшу спрашивал. Люди уж прыскать начали, а он одно свое: «У меня есть вопрос. Скажи-ка, мил человек…» И ведь отвечали, каждый по своей отрасли объяснял! Подкатывались мы к нему — отшутится, отбрехается, газеты, дескать, читать надо да радио слушать!.. А был у нас в ту пору председателем Бурмистров — строгий мужик. Грозный, можно сказать. Вот он-то терпел, терпел, увел после какой-то лекции Авдеича к себе в кабинет и припер его: «Ты когда перестанешь издеваться над лекторами, а? Или сейчас же скажешь, что такое „Алокш“, или возьму я сейчас кочергу да так накостыляю — и дом свой не найдешь!» Авдеич, видать, струхнул, — с Бурмистрова и того стать могло, суровый дядька был! Ну, и открылся Авдеич: «Погодь, погодь, говорит, елки-моталки, не ори! Когда утром на зорьке гоню коров в нижний конец села, читаю на вывеске: „Школа“. А обратно гоню — получается уже „Алокш“. Разве я виноватый, если эти, что приезжают, про то долдонят, чего и сами не знают!»

Маша и Тиша звонко рассмеялись, тихонько, за компанию, посмеялась с ними и Олда, осторожно покосившись в сторону боковушки — спальни: внука бы не побудили!..

— Дядя Кузьма, неужели все лекторы отвечали? — спросила Маша, серые глаза ее все еще полны были смеха.

Очень довольный произведенным впечатлением, Кузьма Кузьмич уважил слушателей, степенно кивнул.

— Ясное дело, не все! Какие и совестливые попадались. — И тут же припомнил, либо сам придумал — кто его разберет: — Одного такого, агронома, будто Авдеич и спроси: «Правда ли, мол, что „Алокша“ поопасней вредителей, чем даже колорадский жучок?» Ну тот и признался: «Не знаю, товарищи. Выясню — обязательно расскажу». Покраснел даже, стушевался. Правда, больше-то мы его и не видали.

В прихожей стыло взвизгнула дверь, послышалось привычное покряхтывание. Олда вскочила, бросилась встречать мужа.

— Что у вас тут за хахоньки — на улице слыхать? — сипловато и добродушно прозвучал голос Самого.

— Да вот про чудачества покойного Авдеича молодежи рассказываю, дожидаючись тебя, — доложил Директор.

Олда, Тиша да и Маша были довольны, что Потап Сидорович вышел наконец на пенсию — нужно же когда-то человеку и отдохнуть! Хотя все они и понимали, что нелегко ему, с его-то характером, оказаться не у дел. Поначалу, не подумавши, Тиша решил было вернуться в Сэняж, жить одной семьей с родителями. И сам же — ни с кем еще не поделившись, — засомневался: в совхозе он начал свою трудовую биографию, обзавелся друзьями, стал главным механиком. Как же после всего этого уйдешь оттуда, где приняли тебя как родного сына? Нет, и язык не повернется заикнуться об этом. Тогда и явилась другая, наиболее верная мысль: взять родителей к себе. Дом у них покосился, до дома у отца руки никогда не доходили, сами они уже старенькие — кто доглядит за ними. А у них с Машей квартира большая, со всеми удобствами. Пусть бы жили с ними да с Санькой забавлялись.

Он поделился своими задумками с Машей. Она сразу согласилась, хотя про себя и посомневалась: ладно ли пойдет жизнь двух семей под одной крышей? Не начнутся ли пререканья, недоразумения? И, конечно, больше всего опасалась она капризов старика — не испортит ли он их так хорошо сложившуюся жизнь? Подумать она так подумала, сомнения остались, но мужу сказала определенно: правильно, надо забрать. Сама укрепила себя нерушимым доводом: какими бы ни были родители, они — родители. Кто будет о них заботиться, если не Тиша и она сама? Кто им ближе всего, если не родной сын? Выросшая в детском доме, своих родителей и не знавшая, Маша понимала лучше многих, что такое родной дом и родные!..