Ржаной хлеб - Страница 33

Дедок с сивой бородой радушно отозвался на приветствие, кивнул на живность:

— Нынче утром послал нам бог первых ярочек. Занес я их сюда, чтоб не растоптали бы их там. Ножки-то у них, что твои тростиночки. Пускай окрепнут.

— Это хорошо, дед, — одобрил Сурайкин. — Много суягных овец?

— Да, почитай, все брюхатые.

— Зоотехник Назимкин заходит?

— Миша-то? А как же! Каждый день наведывается.

— Что тебе здесь, Нефедов, на зиму нужно?

— Да что?.. — старик призадумался. — Ничего, почитай, не надо. Газетку приносят, да вот гляделки мои потускнели, прах с ними! Не плохо, знамо, радиво бы. Все бы когда послушал, что проистекает на нашей на географии.

— Шалопай этот наш радист! — сердито сказал Потап Сидорович. — Запиши, Кузьма Кузьмич, чтобы завтра же провели.

— «Про-вес-ти ра-ди-ва», — добросовестно записал Демьянов, собираясь, кажется, процитировать своего старшину и осекся: или не знал, что по соответствующему поводу говорил их старшина, или не рискнул воспроизвести их — иной раз тот же старшина, судя по Кузьме Кузьмичу, изъяснялся и весьма энергично…

Свиноферма была самой отдаленной, в низине, у дубового леска. Дорога туда была еще грязней, но Сурайкин шел бодрее: осмотр первых двух ферм поднял настроение.

На этой ферме было несколько отделений. Супоросые свиноматки, словно бегемоты, лежали в отдельных клетках, шумно дыша. В другом ряду клеток на мягкой соломе врастяжку покоились уже опоросившиеся матки, умиротворенно похрюкивали. Иные из поросят, уже насытившись и резвясь, забирались на матерей и скатывались с них, словно с горки. Другие, толкая друг друга, во всю силу упирались задними ножками, тыкались коричневыми пятачками в раздутые от молока, тычком торчащие в два ряда соски. Третьи спали, сбившись в одну кучу и прижавшись к теплому телу родительницы, по их розовым, нежной щетинкой покрытым тельцам временами проходила мелкая дрожь. За всей этой потешной мелкотой постоянно наблюдали свинарки: не подмяла бы какого сама мать, не отибили бы от соска какого робенького те, что победовей, понастырней. На приветствия свинарок Потап Сидорович ответил уважительно, кротко: нравилось ему тут бывать.

В последнем, дальнем отделении, за высокими крепкими клетками, наедали сало поставленные на откорм здоровенные боровы с утробными глотками. Эти что хочешь подроют похожими на сошники мордами и что хочешь перегрызут стальными клыками.

— Звери! — довольно похвалил Потап Сидорович.

Свиноферма — самая большая забота Сурайкина. В ближайшие годы поголовье свиней в «Победе» должно быть доведено до пяти тысяч, для чего и закладывается откормочный комплекс. Тот самый, что должен строить Килейкин и который висит пока двухпудовой гирей на шее Потапа Сидоровича. Эта ферма, таким образом, опорная. И работают тут — не за страх, а за совесть; никаких претензий у председателя не было, в блокноте Кузьмы Кузьмича ни одной записи не прибавилось.

Подошел главный зоотехник Назимкин. Потап Сидорович улыбчиво спросил, как идет его молодая семейная жизнь, тем и высказав одобрение всему тому, что видел на фермах. Нет бы человека поблагодарить за внимание, за теплое слово — не понимает это нынешняя молодежь, — Назимкин завел вместо этого малоприятный разговор:

— Потап Сидорович, с коровами что-то надо решать.

— А что случилось? Что решать? — насторожился Сурайкин.

— Я уже не раз вам говорил. Надо провести ревизию всему поголовью, выбраковку. Многие коровы старые, многие малоудойные. Если и дальше в таком состоянии оставим, бить нас будут за молоко. Надои чуть держим.

— Бить, бить! — рассердился Потап Сидорович. — Бьющих много, а дела делать некому. Не могу я на все разорваться.

— Почему некому? Назначьте комиссию, она и сделает.

— Ладно, придет время, сделаем, — отмахнулся Сурайкин.

— Время давно уже пришло, Потап Сидорович, — стоял на своем зоотехник. — Если не прошло. Чего ждать дальше-то? Зачем нам старых да яловых держать?

— Ну, это мое дело решать, что делать сейчас, а что потом.

— Почему только ваше? — спокойно, уверенно спросил зоотехник. — Тогда зачем здесь мы?

Потап Сидорович искоса посмотрел на Назимкина, словно не узнавая, молча повернулся и направился к выходу.

Сопровождаемый главным зоотехником и примолкшим на людях Кузьмой Кузьмичом, Сурайкин обошел цех по приготовлению кормов, комнату отдыха свинарок и закончил, как у него было заведено, красным уголком.

— Никто не балуется? Как работает? — подойдя к телевизору, нарушил затянувшееся молчание Потап Сидорович. Спрашивать об этом, наверно, и не стоило, но если уж Сурайкин приобретал что-либо для общего пользования, то доглядывал за вещью построже, чем за своей собственной.

— Кому тут баловаться! — усмехнулся Назимкин.

— Ну-ка, включи, — Сурайкин посмотрел на часы. — Сейчас хоккей, немного и мы поглядим.

Назимкин включил телевизор, все присели.

Прошла минута, вторая, третья — экран не засветился, звука не было.

Сердито засопев, Сурайкин подошел к приемнику, покрутил рычаги — ни звука, ни изображения не появилось, и угрожающе присвистнул. Задняя крышка телевизора была снята и прислонена к стене.

— Что это такое? Кто сюда лазил?

— Я не знаю, Потап Сидорович, — растерялся Назимкин.

— Почему не знаешь? Почему пломбы сорваны? — обрушился на него председатель, продолжая рассматривать телевизор.

— Я что, сторож, что ли, здесь? — не удержался и Назимкин.

— Ага, здесь нет одной лампы. Куда подевалась лампа?

— Да откуда мне знать, куда она могла подеваться? — нервничал Назимкин. — Что вы думаете, я, что ли, взял?

— Я ничего не думаю! — еще пуще разошелся Сурайкин. — Я думаю только об одном: телевизор встал в копеечку! Купили его на колхозные деньги — для животноводов. А сейчас его изуродовали. Сундук, а не телевизор! Кто возместит, я спрашиваю.

От возмущения, от крика Потап Сидорович закашлялся, побагровел, полез, дергая головой, в карман за платком.

Никто особо не обратил внимания на то, что в красный уголок робко вошел парнишка лет двенадцати и, сообразив, что взрослым сейчас не до него, шмыгнул к телевизору. Назимкин заметил его тогда, когда пропавшая лампа, блеснув в разжатом кулаке мальчонки, легла на тумбочку-подставку, рядом с телевизором.

— Ванек, это ты ее вытащил? — тихо спросил Назимкин.

— Не я, не я. — Паренек не очень даже оробел. — Честное пионерское, дядя Миша, не я.

— Тогда кто же?

— Другие ребята. Они велели отнести и незаметно положить. Если не отнесу, в бригаду, сказали, не примут.

— Это что ж за бригада? — продолжал расспрашивать Назимкин. — И зачем им лампа?

— Они сами телевизор делают. Думали, эта подойдет, а она не подошла…

— Эх вы, механики!..

Мало-мальски отдышавшись, вытерев платком мокрые, покрасневшие от натужного кашля глаза, Сурайкин закричал:

— Да ты знаешь, что это такое, унести из телевизора лампу? — Он поднялся. — Кто брал лампу?

Паренек упрямо набычился, на конопатом его носу выступили бисеринки пота.

— Не скажу, это нехорошо. Я дал клятву.

— Ах, не скажешь? Тогда сейчас же пойдем к твоим родителям!

Потап Сидорович проворно схватил мальчика за руку и, видимо, сильно сжал. Тот вскрикнул, заплакал и, вырвавшись, пулей вылетел.

Назимкин взял злополучную лампу, вставил в гнездо, молча вышел.

— Фу-ты, черт! — сконфуженно выругался Потап Сидорович.

— Да, негоже с мальчонкой обернулось. Негоже, — огорченно и сочувственно сказал Кузьма Кузьмич, обойдясь без каких-либо ссылок на своего старшину.

Экран телевизора засветился, в его голубом разливе возникла фигура известного эрзянского певца, хлынул звук. Но и чудесный голос и раздольная песня не могли уже ничего поправить, Сурайкин чувствовал себя паршиво.

Он не знал, что нынешним же вечером доведется ему пережить еще одну неприятность и доставит ее его же личный шофер Коля Петляйкин.

Николай Петляйкин уже не однажды задумывался о своей работе: перестала она его удовлетворять. Со стороны глядеть, вроде бы и неплохо быть шофером председателя колхоза, занятие, как известно, не очень утомительное: сиди и рули, куда прикажет хозяин. Привезешь его, скажем, в район на совещание и прохлаждайся в кабине, почитывай романчики. Осенью же, а в особенности зимой, когда по здешним дорогам не только на «Волге», но и на тракторе далеко не уедешь, и того лучше. Отсыпайся, гуляй, иди в клуб — зарплата все равно идет. Чем не жизнь.