Рыцарство (СИ) - Страница 57

  Он нервно стянул охотничью куртку. Вышел к себе, через минуту вошёл и бросил ей на постель переливающуюся в вечерних солнечных лучах роскошнейшую чёрную шубу из русских соболей - цены баснословной. Она замерла. Мех, тёмный и глубокий, искрился и сиял, как россыпь бриллиантов. Он поднял её и набросил ей шубу на плечи, вынул заколки из головы - и когда белые пряди её волос рассыпались по воротнику, удовлетворенно хмыкнул.

  -Скромность твоя должна проявляться в том, чтобы смиренно говорить с женщинами и не сметь поднимать глаза на мужчин. Но при этом каждый мужчина, глядящий на тебя, должен завидовать мне! Завидовать, а не глядеть на меня с сожалением и насмешкой. Ты поняла?

  Бьянка с ужасом и восторгом кивнула. Господи, сколько же стоит такое сокровище? Ведь не меньше... Она боялась спросить о цене. Ормани меж тем приказал распорядиться об ужине, посетовав, что в Милане чуть не отравился на постоялом дворе - ему подали какую-то гадость. Она бросилась отдать распоряжение о трапезе и о ванне для супруга, и когда он сел за стол, всё же набралась смелости и спросила.

  -Северино... сколько же... сколько она стоит?

  -Сколько стоит мой статус? Недешево, но кто экономит на престиже, теряет авторитет и вес. Завтра на службе в храме упаси тебя Бог не произвести фурор своей скромностью, и не привлечь завистливые взоры своей красотой. Моя жена обязана быть лучше всех. Это твой долг. Ты поняла?

  Она кивнула и осторожно начала рассматривать сокровище. Шуба куда более скромная предлагалась в Пьяченце за шестьдесят флоринов. Энрико выложил за шубу Чечилии восемьдесят дукатов. Господи! За такие деньги можно было купить скромный дом или чистокровного жеребца! Но сколько же стоит такая шуба? Однако, если он считает, что это важно для него...

  Но Бьянка понимала, что... это все же предлог. Что-то подсказывало ей, что на самом деле он не хотел, чтобы она хоть в чем-то уступала женам его друзей потому, что... Бьянка на миг зарделась. Потому, что он любит её, любит и хочет видеть во всём блеске, а все его слова о статусе - просто слова. Но так ли? Бьянка бросила на мужа осторожный взгляд. Было видно, что он очень утомлён дорогой. Она загадала: если он попросит постелить ему, и ляжет один - он действительно просто обижен пренебрежением друзей, если, несмотря на усталость, позовет её лечь не с ребёнком, но с ним - он сделал это для неё.

  Пока он отдыхал в ванной, она гладила руками шёлковый мех и несколько минут постояла перед зеркалом. Привлечь все взоры в такой шубе было просто - она сама их притягивала и удивительно шла к её белокурым волосам. Северино появился сзади незаметно, и она вздрогнула от неожиданности.

  -Почему ты такая бледная?

  -Я волновалась. Ты уехал так неожиданно... Я не подумала о салопе.

  -Завтра ты должна сиять румянцем. - Он подтолкнул её к постели, - малыш уже спит. Я говорил тебе, что хотел отделать тебя пучком розог, но потом подумал, что моя жердина ничуть не хуже. Сейчас я нагоню румянец на твои щеки... - он задул свечу и навалился на неё всей тяжестью. Был страстен и горяч, обжигал и сжигал её.

  Потом уснул, по-хозяйски придавив её плечом и обхватив рукой. Она долго тихо лежала рядом, не шевелясь, вся во власти счастья, затоплявшего её. Он любит её, любит! Он сделал это для неё! Только для неё! Она нежно погладила его там, где мерно стучало сердце, опустила руку на бедро, прижалась к груди. Бьянка ненароком разбудила его, но Ормани не открывал глаз, а просто из-под ресниц наблюдал за женой. Теперь у него не было оснований сожалеть о своем браке - Господь управил всё к их взаимному благу - смирил юную дерзость девицы, образумил её и привёл к послушанию, его самого избавил и от ложного стыда, и от рабской любви. Все встало на свои места. Она, не зная, что он наблюдает за ней, ласково гладила его. Господи, только бы он любил, только бы любил...

  -Прямо сейчас? - улыбаясь, спросил он, и Бьянка вздрогнула от его тихого голоса. Она не знала, что последние слова пробормотала вслух, испуганно дернулась.

  Северино сжал её железными объятьями, перевернул, как тростинку, и насадил на вновь окрепшую жердину. Он вторгался в неё безмысленно и бездумно, плывя по волнам счастья и ловя её стоны. Космос окружал их, и благословлял Бог. Он становился все яростнее, и наконец, сжав её в объятьях, выбросил семя. Женщина сладка, как мёд. Этот чертов Энрико...пронеслось у него в голове, был в чем-то прав... но все же... он сонно улыбнулся.

  -Северино... - неожиданно услышал он шепот Бьянки, - ты... ты, правда, любишь меня?

  Ормани оторопел было, но тут же вздохнул. Женщины - странные существа! Он любил её со всей страстью, вторгаясь в её лоно и осеменяя его, он стонал на ней и видел звёзды, а она спрашивает его, любит ли он её? Ему вполне хватало для понимания её любви к нему - её трепета и ласк, её содроганий под ним и растворяющегося в нём взгляда, а им, женщинам, нужны ещё и слова! Сто раз произнесённые, истасканные, затрёпанные...

   Он улыбнулся.

  -Люблю, малышка. Я счастлив с тобой.

  Мой Бог... Слова, сто раз произнесённые, истасканные, затрёпанные... Но она исступленно целовала его, вилась по нему змеёй, приникала к губам, струилась по телу вешними водами, снова возбудила.

  -Ты ведь... ты ведь купил это... для меня, да? Для меня?

  Он понял, о чём она. Да, та минута, когда он увидел её с Чечилией и Делией, привела его к пониманию, что она подлинно усмирена - она ничуть не замечала, что её наряд куда более скромен, чем у остальных, не чувствовала, что выглядит хуже других женщин и не адресовала ему ни единого упрека. Послушная, смиренная, кроткая жена, любящая и тихая. Ради такой стоило проделать и долгий путь в Милан, и сделать всё, чтобы сравнять её со всеми.

   -Да, моя девочка. Для тебя.

  Он не солгал ей. Он любил. Ормани огладил её прелестные округлости и, придавив к подушке, вторгся в неё, лаская грудь. Женское тело - это Песнь Песней, молоко и мёд, нард и шафран...

  Глава 32.

  Лучия прорыдала полночи, потом, почувствовав, что голова её кружится и колет в висках, умылась и вышла на балкон.

  В небе светила огромная белая луна, лилейный диск, висевший прямо перед ней серебряным дукатом. Господи! За что? За что обречена она на эту муку? Быть отданной против воли, ублажать своим телом того, кто забывает её имя, родить ему, нелюбящему, ребенка, полюбить его - того, кому она не нужна, желающего избавиться от неё! За что, Господи? Пресвятая Дева, почему она обречена платить за чужую вину? Разве хотела она смерти брата Чечилии? Разве она виновата в ней?

  Голова её мучительно ныла, Лучия прилегла на край постели, перед глазами её проносились картинки, одна унизительнее другой: он, при свете свечи оглядывает её, как кобылу, она перед ним в позе рабской и унизительной, вот он трепетно прикасается к её животу, вот он ласкает ребенка, взгляд его умилен и нежен, вот он в роскошной одеянии бросает ей на постель купчую и мешок с деньгами...

  На его лице - застывшая скука и неудовольствие...

  'Господи, помоги мне, ибо нет у меня иной помощи, сжалься надо мной, я одна, слаба и бессильна...' Заснула Лучия под утро и проспала почти до обеда. Сквозь сон слышала петушиные крики, звуки рога охотников, но не разжимала глаз, ибо веки тяготило жжением. Потом наконец встала. Она чувствовала себя бодрее, Катарина приготовила для неё горячую ванну, и она с горестной улыбкой поблагодарила старуху. Горячая вода взбодрила кожу, тело налилось силой, она вымыла волосы, добавив к персидскому мылу немного своего любимого ландышевого масла. Этот запах утешил её. Она вышла на мраморный пол, отирая волосы, отросшие за это время почти до середины бедер, и неожиданно, желая открыть окно, потянула не за тот шнур. Портьера отъехала, открыв прямо перед ней огромное венецианское зеркало. Она не знала, что тут есть зеркало. Свет лился через люнет и солнечные лучи падали прямо на неё.