Рыцарство (СИ) - Страница 42

  -Нет, дорогая донна, это не тирания. Я всегда предоставляю супруге право выбора. Вы просто не дослушали. - Тут мессир Ормани блеснул глазами и сообщил Энрико, - тебе мат, дорогой. - Ормани торжествующе улыбнулся. - В шахматы играть - это тебе не перепелок стрелять. Тут думать надо. - После чего снова обратился к донне Чечилии, - что до моей супруги, дорогая донна Чечилия, то я предложил ей самой выбрать, как она собирается исправить наглость своего братца. Либо, сказал я, она юлит подо мной всю ночь лисой, либо трепещет перепелкой, либо прыгает по мне зайчиком. Какой же я тиран? Даже Рим эпохи квиринов не знал подобной свободы. Только выбирай...

  Все молчали. И только Энрико, снова расставляя шахматы, невольно усугубляя бестактность ситуации, поинтересовался:

  -И что она выбрала?

  Бог весть кому он задал этот вопрос, но донна Бьянка покраснела и опустила глаза, ничего не ответив.

  -Так что она выбрала, Северино? - повторил вопрос Крочиато, обращаясь уже напрямую к дружку.

  -Что? - тот смотрел на доску, - а-а-а... Не помню. Какая разница? Попробовать ей пришлось всё.

  Никто не произнес ни слова, но тут, по счастью, донна Лоренца пригласила всех к столу.

  Глава 25.

  -Ну, это уж вообще ни на что не похоже!! Нечистая сила в замке! - крик Пеппины Россето разбудил всех раньше петухов.

  Треклятый Лисовин снова украл гуся, и не простого гуся, а Грассоне, специально откармливаемого на Рождество для графа Феличиано Чентурионе. До этого, сразу после праздника урожая винограда, наглец утащил толстого каплуна. Сейчас Пеппина просто бесновалась. Ей здорово влетело от Катарины за недосмотр в прошлый раз, но теперь она каждый вечер самолично запирала птичник, пересчитывая птицу по головам - и вот, снова недосчиталась лучшего гуся!!

  Главный ловчий злился до дрожи. Да что же это, в самом-то деле? Происходящее бросало тень на всю охотничью службу замка.

  -Не твои ли это проделки, Энрико? - вопросил шурина разозленный новыми поношениями Катарины Северино Ормани.

  Крочиато не обиделся, но покачал головой. Нет, он пошутить был непрочь, но домашнюю птицу не любил, предпочитая охотничью дичинку. Это не он, заверил казначей главного ловчего.

  -Может, из охраны кто шутит, или челядинец какой развлекается?

  Энрико пожал плечами. Они направились в подвергшийся воровскому налету птичник. Нет, лиса тут явно побывала, на пыльном полу, где валялись перья несчастной жертвы, мелькали характерные следы. Ормани вышел из закута и обследовал двор. Следы и перья виднелись и тут, мелькали у колодца, но у бочки с дождевой водой возле коровника исчезали.

  -Ночей спать не буду - но поймаю, - зло прошипел Ормани.

  Феличиано Чентурионе после свадьбы Северино Ормани, хоть и не уклонялся от общества друзей, стал чаще проводить время с Раймондо ди Романо. Епископ, отрешённый и безмятежный, странно успокаивал его. Граф теперь уподобился монаху - но если Раймондо был создан для одиночества и созерцания, то Чентурионе, воспитанный как воин и властитель, тяготился уединением, ибо оно порождало слишком горькие мысли.

  Он смирился. Смирился с гибелью брата и концом рода, с бесцельностью борьбы и бессмысленностью жизни, и теперь Раймондо ди Романо, одинокий и свободный, помогал ему жить. Помогал одним своим присутствием, молчаливо свидетельствовавшим, что в этом разряженном воздухе небесных вершин можно дышать. И даже смеяться. Идущий скорбным и тесным путем Раймондо неожиданно стал опорой ему - изнемогающему и малодушному.

  - Как тебе это удаётся, Раймондо? Жить одному, добровольно избрать одиночество и быть счастливым?

  - 'Ты влек меня, Господи, - и я увлечен, Ты сильнее меня - и Ты превозмог...'15- рассмеялся ди Романо. - Ничего я не избирал, Чино. Сын богатого человека, я никогда не ценил деньги, у меня с колыбели было все - но ничто не удовлетворяло. Я видел ваши мальчишеские шалости, но и они не влекли. Мне всё время казалось, что должна быть иная жизнь, подлинная, вечная. Потом... мне было семнадцать. Ночь Воскресения. Я стоял на ступенях храма и вдруг Он, Воскресший, посетил меня. Я оказался в ином мире, божественном и вечном, в неизреченном свете приобщился Вечности.... Потом всё погасло. Я остался здесь, - он помрачнел, - с измененным рассудком, познавшим закон вечной жизни.

  -И что? - сумрачно вопросил Феличиано. Он внимательно слушал.

  Раймондо ди Романо улыбнулся, пожал плечами.

  -Все силы собираются на сообразовании движений сердца с познанным законом, и начинается Крестный путь. Свет отошел, уязвив сердце и оставшись в уме отблеском вечности. Просвещённый ум начинает созерцать великую трагедию падения человека - в мире и в своем сердце, и оказывается, нет такого зла в мире, которого не было бы во мне... Кругом мрак. Изначальный свет погас, в душе - мучительное томление. Господи, когда же... доколе?

  -Но ты... живёшь? Я же видел, ты живой.

  Раймондо снова улыбнулся.

  -Помнишь праздник урожая винограда? Ты же видел, как давят виноград?

  Чентурионе кивнул. В первое воскресенье октября церковь отмечала день Мадонны дель Розарио. В субботу проходили богослужения в честь Мадонны и благословение винограда, весь город украшался лозами с виноградными гроздьями: они свешивались со стен и балконов, оплетали входы в таверны и лавчонки, змеились на заборах и статуях городских фонтанов.

  -Ты можешь ходить по навозу, а потом - давить виноградные гроздья. Грязь твоих ног будет уничтожена брожением виноградного сусла, всё перебродит в сладость вина. Так и мы... в нас много дерьма. Но дай нам Бог перебродить Его благодатью и очиститься. Я чувствую, в самые горькие минуты чувствую в себе это брожение. Бог не оставляет меня вразумлениями. Я понял и больше. Горе тебе, если ты лишен вразумлений от Него, тогда ты - подлинно погибшее дитя.

  Чентурионе смерил друга долгим взглядом. Он не был лишен вразумлений, но чувствовал себя погибшим.

  'Господи! услышь молитву мою, внемли молению моему, услышь меня по правде Твоей и не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих. Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, - и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Простираю к Тебе руки мои, душа моя - к Тебе, как жаждущая земля. Услышь меня, Господи: дух мой изнемогает; не скрывай лица Твоего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу. Укажи мне путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою. Ради имени Твоего, Господи, оживи меня; ради правды Твоей выведи из напасти душу мою, ибо я Твой раб...' - Феличиано повторял слова царя-псалмопевца, с верой в Господа, но, не имея веры в помощь Его, ибо не считал уже себя достойным помощи. Дух его изнемог, он гнал от себя дурные мысли, но чувствовал глубокое утомление и гнетущую тяжесть на сердце. На душе была ночь.

  За что? Феличиано мучительно искал ответ. Он был послушным сыном, и никогда не выходил из воли отца, пока тот был жив, уважал и ценил его за непреклонную силу духа, глубокий ум и огромный опыт. Он мечтал уподобиться отцу и жадно впитывал отцовские слова, скупые, умные, глубокие. Умение управлять, знание подводных камней политики, основанные на понимании сокровенного в людских душах - всему этому он был обязан Амброджо Чентурионе. Он был верен в дружбе, не нарушал рыцарского кодекса. Не предавал, ни разу не дрогнул в бою. За что же он наказан, за что проклят? Он не понимал жестокости Провидения. Все, что он мог поставить себе в вину - распутные похождения молодости, но кто не грешен в блуде? Феличиано не хотел открывать Раймондо причины своей сокровенной скорби, но неожиданно спросил.

  - Я не прелюбодей, женам не изменял. Но ты не думаешь, Раймондо, что смерть брата - кара мне за распутство? За блуд молодости?

  -Для живущего в грязи и распутстве слова 'смертный грех' пусты, блудник, растлевая свою плоть развратом, теряет благодать Духа Божьего. Тяжесть блуда в помрачении ума, потери смысла бытийного, подверженности духу уныния и печали, в неверии в чистую любовь, это цинизм и опустошение, мертвенность сердца к страданиям ближних... Законченные блудники в бою трусы. О тебе ли это?