Рыцарский долг - Страница 32
Вслед за первым своим посланием, где в подробностях описываются все события, связанные с подготовкой и заключением между франкским императором и каирским султаном договора столь странного и противоестественного, что я не побоюсь назвать его положения прямым оскорблением Аллаха, я сразу же отправляю и второе, ибо события в палестинских землях рванулись вперед так быстро и неожиданно, словно укушенный слепнем осел.
Шестнадцатого дня месяца раби-ус-саании 626 года хиджры достопочтенный кади Наблуса, Шам ад-Дин, в свите которого я, как вам известно, и состою, по приказу каирского султана аль-Камила был послан навстречу христианскому императору Фридриху, дабы передать в его владение город Аль-Кудс, называемый неверными Иерусалимом…»
– Кто такой кади? – спросил Робер, бесцеремонно прервав киликийца.
– Это представитель султана, который имеет судебные полномочия, – сдерживая недовольство, ответил Сен-Жермен. – Вроде нашего бальи, только суд у них не светский, а церковный, по Корану. Сир рыцарь, воздержись от вопросов, пока мы не доберемся до сути этого послания. Продолжайте, мастер Григ!
«…Кади получил строгий приказ провести сдачу города и проследить, чтобы никто и ничто не повредило заключенному миру, в котором султан, как известно, нуждался, словно страдающий жаждой путник, бредущий по выжженной солнцем пустыне, в прозрачной воде далекого оазиса. Помимо этих распоряжений, достопочтенный Шам ад-Дин получил устное распоряжение предотвращать любые проявления недружелюбия, которые могут вызвать недовольство франков.
Исполняя возложенную на нас унизительную и неугодную Аллаху миссию, мы немедленно тронулись в путь и по прошествии нескольких дней, в полутора днях от Аль-Кудса, на караванной тропе, ведущей к морскому селению Яфо, встретили большую процессию, которая состояла из маленького – не больше трех сотен всадников – франкского войска и бессчетной толпы богомольцев. Узнав, кто мы такие, воины, скакавшие на расстоянии двух полетов стрелы впереди главного отряда, немедленно провели нас к императору Фридриху.
Этот назарейский правитель, прославившийся своим добрым отношением к исламу, был рыж и плешив. Глаза у него были мутны и безвольны, так что, по удачному замечанию, которое сделал достопочтенный кади, пользуясь полным невежеством франков и незнанием ими нашего языка: „Если бы он продавался как раб, за него не дали бы и двухсот драхм”».
– И это он пишет о Фридрихе? – забыв о запрете приора, снова перебил киликийца де Мерлан. – Однако, раз уж сарацинам, которым все франки, словно черные нубийцы, на одно лицо, германский император показался таким, что краше в гроб кладут, руку даю на отсечение, что ему уже известно о вторжении де Бриенна в Апулию…
Под недовольное сопение Сен-Жермена Робер осекся, и Григ продолжил читать:
«Фридрих принял нас тепло, разрешил поставить походные палатки неподалеку от своего шатра и пригласил на трапезу, от которой кади, сославшись на усталость после долгого пути, благоразумно отказался.
Тут случилось первое событие, о котором стоит упомянуть. Еще две недели назад гонцы, отправленные ко всем имамам палестинских земель, передали распоряжение из Каира, дабы муллы не проводили молебны на пути следования франков и не позволяли муэдзинам ничего провозглашать с минаретов. Однако, то ли по извечной нерадивости мелких духовных служителей, то ли из фанатичного религиозного пыла, многие муэдзины, не обращая внимания на многолюдный лагерь неверных, громогласно призывали правоверных к вечернему намазу. Мало того, один из муэдзинов проявил полное неповиновение, провозглашая на все окрестности отрывки из Корана, которые направлены против основ христианской ложной веры. Помимо прочего он провозгласил: „Возможно ли, чтобы сын Аллаха, Иса, был сыном простой женщины, Мариам?”»
Шатер Фридриха располагался невдалеке от этого минарета, поэтому он слышал, как кади укоряет муэдзина и запрещает ему продолжать свои выкрики. Наутро император спросил: „Что случилось с человеком, который кричал на минарете?” Кади, не желая показывать императору навозную яму, куда был посажен ослушник, ответил, что он испугался того, что его христианский гость будет разгневан, и скрылся. „Ты неправ, – ответил Фридрих, – почему ты считаешь, что можно ради того, чтобы мне угодить, оставить свой долг, свой закон и свою религию?”
После этой речи кади в беседе со мной высказал мысль, что правитель франков – не настоящий христианин.
На следующее утро мы продолжили путь и к вечеру уже находились у стен Аль-Кудса. В присутствии франкской знати и представителей города кади передал императору символические ключи. После чего Фридрих, под вопли обрадованных богомольцев, торжественно въехал в распахнутые ворота.
На этом наша миссия была выполнена, но император, живо интересующийся миром ислама, попросил кади на следующий день познакомить его с городом.
Не обращая внимания ни на христианские святыни, ни на древние языческие и иудейские развалины, Фридрих более всего хотел услышать, как мусульман призывают к молитве. Кади сопроводил его к мечети Омара, и тот был глубоко очарован ее видом. Он пожелал собственными глазами увидеть, как имам проводит службу, и кади, по своему обыкновению порывшись в памяти, изыскал в Коране несколько строк, которые оправдывали присутствие неверного на богослужении.
Когда император находился внутри, случилось еще одно знаменательное событие, о котором тебе непременно нужно знать, о визирь! В мечети к нему попытался подойти христианский священник с их священной книгой – Евангелием в руках. Фридрих вспомнил о договоре, который запрещал наносить любые оскорбления мусульманам в мечетях или ущемлять их религиозные права. Он разозлился на священника, прогнал его и пригрозил, что накажет любого христианина, который попробует войти в мечеть без особого дозволения. «Мы все слуги и рабы султана, – сказал он, – султан по доброй воле возвратил нам наши церкви, и мы не должны оскорбить его доброту!»
Весь день до вечера его приближенные репетировали церемонию коронации и ожидали, когда в Аль-Кудс прибудет главный священник из Акко, который, по назарейским поверьям, сможет освятить церемонию возложения короны на императорское чело, сделав ее законной в глазах их римского первосвященника.
Однако патриарх из Акры, все не появлялся. Тогда Фридрих приказал разбить замки в храме, который они называют усыпальницей пророка Исы, дождался, когда один из его военачальников положит на алтарь золотую корону, забежал внутрь, сам возложил ее себе на голову и выскочил оттуда так быстро, словно это был не храм, а перетопленная баня.
Когда мы с кади уже собрались покидать Аль-Кудс, ибо наша печальная обязанность была исполнена, и прощались с Фридрихом, из Трансиордании прискакал назарейский лазутчик, который немедленно был проведен к императору. Выслушав его, Фридрих призвал к себе нескольких военачальников, среди которых, однако, не было госпитальеров и тамплиеров, и начал им отдавать какие-то срочные распоряжения. Вскоре в сторону Газы, где сосредоточились всадники аль-Камила, помчался гонец. К счастью, толмач, которому Фридрих диктовал письмо, оказался столь жаден до золота, что пренебрег своим долгом и сообщил, что император во исполнение заключенного договора просит у султана помощи, дабы перехватить двигающийся из Багдада на Иерусалим рыцарский отряд. Ибо если посланники сии достигнут Святого Града, то и Фридриху, и султану более не видать Святой Земли, а воцарятся здесь дикие монголы[17]».
Мастер Григ остановился, и над прогалиной повисло долгое гнетущее молчание.
– Фридрих в Иерусалиме, – первым заговорил Сен-Жермен, – и нам навстречу движется отряд.