Рыцарский долг - Страница 31

– Только учтите, братья, – добавил Сен-Жермен, – что этот марш будет настоящим военным рейдом. Теперь перед нами не безлюдная пустыня. Мы пойдем через густозаселенную страну, где живут мусульмане, а франки и монголы, идущие с востока, будут смотреться как стая белых ворон. Весть о нашем продвижении будет нестись вслед за солнцем со скоростью ветра на крыльях почтовых голубей. Поэтому двигаться нужно так быстро, насколько это вообще возможно, а действовать жестко и решительно!

Сразу же по завершении совета, в лагере, приютившемся среди древних строений, начались несуетливые сборы.

Солнце поднималось над горизонтом, прямо на глазах укорачивая бесконечно длинные тени, которые отбрасывали, перечерчивая пустыню, колонны запретного города.

Еще до рассвета франки и монголы сняли шатры и юрты, запрягли лошадей и увязали походное имущество. Подобно римским легионерам, снимаясь с места, они навели за собой такой идеальный порядок, словно среди древних развалин никогда не было никакого военного лагеря.

Жак и Робер были назначены в боевое охранение. Стоя на выезде, они наблюдали за тем, как на дорогу выползает длинная колонна. Провожая глазом повозки, под стук деревянных колес, бьющих по камням, Жак неосознанно оценивал мощь отряда. Робер, словно читая мысли приятеля, подытожил:

– Почти две сотни всадников, из которых – двадцать пять тяжеловооруженных рыцарей и столько же конных сержантов. Три десятка слуг и оруженосцев, обученных обращаться с арбалетом. Чуть больше сотни конных монголов. Эти слуг да оруженосцев с собой не таскают, у каждого две равноценных лошади, каждый сам себе и копейщик, и лучник, и мечник. С учетом того, что и франки, и монголы – это не зеленые новички, а самые опытные воины своих народов, встреча с двумя, а то и с тремя тысячами сарацин – конийцев, сирийцев или хорезмийцев – им не страшна. Остановить их может разве что вся армия Дамаска, сильный, многократно превосходящий по численности франкский отряд или же полки икты[16] каирского султана.

– Да, но после заключения мира между императором и султаном армия Дамаска вряд ли рискнет напасть на франков, – добавил, подъехав сзади, брат Серпен. – С другой стороны, каирская икта в такой обстановке дальше Газы не пойдет. Султан аль-Камил умен и ни за что не станет открывать дорогу в глубь Египта.

Одна из кибиток, внешне ничем не отличимая от остальных, поравнялась с Жаком, и его вдруг пробрал озноб. С уверенностью, которую придавало ему новое, еще плохо изученное свойство ощущать и понимать то, что не видно глазу, появившееся с возвращением от Серой Стены, он понял, что мимо него сейчас проезжает тело великого хана.

Колонна, теперь напоминавшая плотно сбитую, стремительную гусеницу, выбралась из города и, наращивая скорость, устремилась в сторону Амманского нагорья. Убедившись, что в покинутом лагере не осталось ни души, Жак в последний раз бросил взгляд на стайку бабочек, что весело порхали среди колонн, отдал команду своим сержантам и пришпорил Бургиньона, чтобы поскорее занять место в арьергарде.

Не успело солнце подняться в зенит, как отряд скрылся из виду, и теперь о нем напоминало лишь облачко пыли, медленно ползущее к линии горизонта. Убедившись, что развалины свободны от постояльцев, в мертвый город осторожно возвращались его постоянные обитатели – семья пустынных рысей и большая стая шакалов. Древний Джераш, ненадолго приютив вечно куда-то спешащих людей, с их уходом снова впал в бесконечную многовековую дрему.

Двигаясь почти без остановки, делая лишь короткие привалы для того, чтобы сменить лошадей, поесть и справить нужду, уже на четвертый день никем не остановленный отряд вошел в предгорье и вскоре достиг дальних предместий Аммана. Однако и Сен-Жермен, и Толуй отлично понимали, что через Амман им путь закрыт. Они устроили в одной из ложбин временный лагерь, а Чормаган, в поисках обходных дорог, направил вперед своих разведчиков. Монгольские кони среди скал чувствовали себя так же уверенно, как вездесущие горные козы, поэтому всадники могли забираться в самые труднодоступные места, не рискуя переломать лошадям ноги, а себе – шеи.

После того как из разведки возвратился последний разъезд, выяснилось, что не только их отряд пытается незаметно обойти Амман. Один из всадников вез, перекинув через спину коня, мертвое тело. Нукер остановился и сбросил его, словно мешок, прямо под ноги предводителям. Это был человек в дорогом халате и зеленой чалме ходжи – мусульманина, совершившего паломничество в Мекку. В его боку торчала обломанная стрела.

– Мчался нам навстречу как угорелый, на верблюде, с охраной из четырех бедуинов, – коротко пояснил хмурый монгол. – Мы хотели взять его живым, да не получилось. Воинов мы обыскали и сбросили в трещину, а этого привезли сюда. У него в бурдюке были спрятаны бумаги, обернутые в просмоленный холст.

– Не иначе как султанский гонец, из-за Иордана, – высказал предположение Робер.

– Не думаю, – покачал головой Сен-Жермен. – Эмир Аммана подчиняется аль-Камилу, так что, будь этот гонец посланником каирского султана, он не стал бы пробираться по ущельям. Мастер Григ, пока мы готовимся к выступлению, ознакомьтесь, пожалуйста, с этим посланием.

– Так или иначе, но теперь нам известен обходной путь, – подытожил де Мерлан. – Не вижу причин, чтобы не продолжить марш. Еще два-три дня, и мы будем у стен Иерусалима.

– Не нужно загадывать на дорогу! – резко отозвался вдруг Жак. – Прямые пути очень редко бывают самыми короткими, а сейчас словно что-то говорит мне о том, что дорога на Иерусалим для нас закрыта.

Робер, за последние дни привыкший к странностям друга, которые он великодушно списывал на последствия тяжелого ранения, махнул рукой – мол, не бери в голову, приятель, – и взлетел в седло. Ветер поднялся на дыбы и довольно заржал – ему нравилась быстрая скачка. Повинуясь командам своих начальников, франки и монголы начали садиться в седла и занимать свои места в походном ордере. Слуги засыпали землей бездымные костры и проверяли упряжь у тягловых лошадей.

Чормаган-нойон, назначенный командиром на марше, выслушал доклады о готовности к движению и уже скосил глаза на Толуя, чтобы, получив от хана молчаливое одобрение, дать команду к выступлению. Вдруг над колонной, перекрывая скрип кожи, стук доспехов и ржание лошадей, разнесся громкий и взволнованный голос мастера Грига:

– Стойте! Мы не можем ехать туда!

Все, не сговариваясь, обернулись в сторону только что покинутого лагеря. На небольшой прогалине, рядом с оставленным телом убитого гонца стоял, сжимая в руке несколько пергаментных свитков, мрачный как туча киликиец. Рядом с ним, капризно храпя, черной глыбой возвышался Лаврентиус-Павел. Он был чрезвычайно недоволен тем, что все остальные кони уже заняли свое место в строю и теперь он, по прихоти хозяина, вынужден будет, словно водовозная кляча, тащиться в хвосте.

– Клянусь озером Севан, где водится лучшая в мире форель, письмо написано по-гречески, и вы, хан и мессир, должны немедленно ознакомиться с его содержанием!

Чормаган-нойон махнул рукой, призывая всех оставаться на своих местах, и двинул коня вдоль строя. Вслед за ним в сторону мастера Грига направили коней Толуй, Сен-Жермен и рыцари «ближнего круга», в число которых входили Жак, Робер и Серпен.

– Что же такого ты нашел в этом письме? – спросил Сен-Жермен, соскакивая на землю.

Вместо ответа, мастер Григ, убедившись, что рядом с ним находятся только посвященные, развернул пергамент и начал негромким голосом читать:

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного!

Это послание, как и предыдущее, я пишу языком, не понятным никому, кроме меня и тебя, достопочтенный визирь багдадского дивана, главный оплот нашего светлейшего халифа, да прославится его имя по всей земле и продлятся его годы во веки веков!