Рыцарь Святого Гроба - Страница 4

Продолжая полагаться на свой опыт, мощь и длину меча, который не меньше чем на две ладони превосходил меч крестоносца, граф Гуго предпочел не заниматься предварительной оценкой противника, а решить судьбу поединка первым натиском и пошел в атаку, проведя серию жестких ударов, каждый из которых мог легко перебить хребет годовалому теленку. Однако рыцарь не только выдержал сумасшедший натиск, но и под чередой сокрушающих ударов ухитрился не получить ни царапины. Убедившись, что его замысел не привел к немедленному успеху, граф немного сбавил темп и перешел к обычной позиционной борьбе: удар-парирование-удар.

Для неискушенных в военном деле поединок казался суматошным кружением размахивающих мечами противников. Но воинам, наблюдающим за ходом боя, уже было ясно, что неведомый крестоносец, не спеша переходить к решительным действиям, защищался, причем делал это не просто хорошо, а безупречно и даже, если это слово применимо к двум тяжеловооруженным рыцарям, виртуозно. Точными, едва уловимыми движениями он отводил меч графа в сторону, отвечал быстрыми, но несильными контрударами, рассчитанными не на поражение, а на отвлечение противника, и, пружиня ногами, словно танцор, легко перемещался взад-вперед и вправо-влево. Словом, прощупывал противника, ожидая, когда тот устанет, и одновременно определял его уязвимые места.

Увлеченный боем граф не сразу понял, с кем он имеет дело. Когда к нему пришло осознание того, что происходит на самом деле, было уже слишком поздно. Всем присутствующим, даже служителям церкви и далеким от военного дела бургерам, было понятно, что загадочный крестоносец просто играет с противником, словно кошка с мышью.

– Да зарубил бы его, и дело с концом, – наблюдая за боем, пробормотал сквозь зубы шателен, – клянусь апостолом Павлом, не хотел бы я оказаться на месте господина. Этот крестоносец воистину настоящая смерть, разве что с мечом вместо косы. Интересно, узнает граф или нет, за какое именно из бесчисленных прегрешений ему уготован столь жуткий конец?

Обреченный граф, сверкая глазами в прорезях шлема, был угнетен, смертельно устал и уже не вел бой, а скорее просто отмахивался от ударов отяжелевшим мечом, который он едва удерживал в руках. Наконец, когда все ожидали, что граф, словно в балладе трувера, повествующей о героических деяниях, опустится на землю, а крестоносец, вознеся над ним карающий меч, во всеуслышание объявит, кто он на самом деле таков и за что именно отбирает жизнь у противника, рыцарь наконец прекратил свою жестокую игру и пошел в настоящую атаку. Добившись, чтобы отступающий граф, сделав шаг назад, потерял равновесие и слегка запрокинул голову, он молниеносным колющим ударом вогнал острие меча точно в центр треугольника, образованного складками кольчужного воротника.

Норманнский клинок крестоносца вошел точно под шею на полторы или две ладони. Граф замер, медленно опуская руки, выронил меч и так же медленно опустился на колени. Крестоносец постоял некоторое время, удерживая умирающего мечом, затем выдернул его резким коротким движением. Голова графа бессильно склонилась, он подался вперед и, словно в покаянном поклоне, уперся верхушкой топхельма в кожаный пояс врага. Через дыхательные отверстия, словно из решета, хлынули струи густой дымящейся крови.

Рыцарь сделал шаг назад, снял свой шлем, развернулся и, уже не видя, как валится набок мертвое тело, зашагал в сторону наблюдающих за схваткой, вытирая окровавленный меч о полу накинутого поверх кольчуги короткого кавалерийского плаща. Стая вспугнутых птиц не спешила возвращаться на место ночевки и кружила у него за спиной. Воронье, ободряя друг друга резкими криками, понемногу приближалось к телу убитого графа.

– Кто еще желает постоять за честь дома Колиньи-ле-Неф? – подойдя поближе, спросил крестоносец, обводя взглядом притихшую толпу.

Толпа ответила гробовым молчанием.

– Я так и думал, – усмехнулся рыцарь, а толпа, не особо это скрывая, ответила единым вздохом облегчения. – Тогда ответьте мне, – продолжил он как ни в чем не бывало, – кто из вас является наследником титула и владений покойного Гуго? Он ведь, как мне известно, не имел ни родных братьев и сестер, ни бастардов, ни законных детей.

– Я! – раздался из задних рядов тихий несмелый голос. – Я, Гаспар, троюродный племянник Гуго.

Присутствующие один за другим стали оборачиваться в сторону говорившего и, разглядев его, непроизвольно делали шаг в сторону, так что вскоре между Гаспаром и рыцарем образовался свободный проход.

Гаспар ле Прунье, теперь уже граф Колиньи-ле-Неф, оказался плюгавым человечком с мутными, словно у снулой рыбы, глазами, одетым в длинный, до колен, подбитый собачьим мехом сюрко и большой обвисший берет, делавший его разительно похожим на гриб-сморчок.

– Я не желаю вам ничего плохого, сударь, – обратился к нему крестоносец, – однако у покойного графа остались передо мной определенные имущественные обязательства. Не угодно ли будет вам послать кого-то в замок за пером, чернилами и пергаментом, дабы покончить со всеми формальностями как можно скорее?

Не успевший прийти в себя Гаспар не мог со страху вымолвить ни слова. Епископ поглядел на шателена, нахмурил брови и сурово кивнул. Шателен наклонился к стоящему рядом с ним старшине алебардщиков и что-то прошептал ему на ухо. Старшина так же шепотом подозвал двух стражников, и они, дыша в затылок своему командиру, затрусили в сторону открытых ворот.

Полностью поглощенные леденящим кровь зрелищем, свидетели поединка только сейчас заметили, что ночь уже проходит и утро вступает в свои права. Луна из ярко-желтой обратилась в бледно-серую и висит над самым лесом, чуть не цепляя верхушки елей, а над горными вершинами ширится бледно-розовая полоса неспешной зимней зари.

Стражники вернулись, ведя за собой поднятого с постели писца, ведущего документы графской канцелярии. Гаспар, повинуясь жесту рыцаря, подошел поближе, а писец под тихую ругань шателена устроился на обнаружившемся неподалеку пеньке. Положив на колени писчую доску, в которой были проделаны пазы, чтобы удерживать чернильницу, песочницу и подставку для перьев, он ловко пришпилил на ее поверхность пергаментный лист и замер в ожидании дальнейших распоряжений.

Крестоносец начал диктовать. Присутствующие священнослужители были поражены тем, как правильно, с соблюдением всех тонкостей непростого искусства подготовки подобных документов он составляет фразы.

«Во имя Гроба Господня и Честного Креста, я, Божьей милостью Гаспар, граф Колиньи-ле-Неф, объявляю всем верным Христа, что, находясь в здравом уме и ясной памяти, своей графской волей жалую невозбранно и безвозмездно сиру шевалье де Вази принадлежащее мне на правах аллодиального держания селение Монтелье, а также тысячу акров прилегающей к нему земли, что ограничена лесом Факоньери, дорогой на Валенс, Оленьим ручьем и владениями сеньора ле Фокон, со всем движимым и недвижимым имуществом».

– Странно… – пробормотал шателен. И что же, выходит, все это представление было разыграно только для того, чтобы оттяпать у графов Колиньи небольшое, да к тому же весьма и весьма спорное владение? Эту землю он, помнится, лишь года три назад объявил своей, до смерти напугав тамошних вилланов…

Закончив диктовать, крестоносец склонился над писцом, проверяя написанное. Убедившись, что все его слова перенесены на бумагу без малейших искажений, он обернулся в сторону ничего не понимающего наследника.

– Ну что же, граф Гаспар, – все тем же ровным, не выдающим никаких чувств голосом произнес рыцарь, – не будете ли вы столь любезны приблизиться и подписать эту грамоту?

– Но я же еще не принес вассальную присягу, – обнаруживая определенные знания законов, дрожащим голосом ответил тот. – Будет ли считаться законным такое пожалование? К тому же его по закону должен утвердить папа или, на худой конец, император…

– Кто и как утвердит это пожалование – не ваша забота! – жестко ответил рыцарь. – А вас, ваше преосвященство, – обратился он к епископу, – и еще одного-двух присутствующих здесь благородных господ попрошу поставить свои подписи в качестве свидетелей.