Рыбарь - Страница 8

"Не к полковнику ли Ромеев шёл?" – сверлила между тем мысль.

Онуфриев сказал осторожно:

– Отпустим их…

– Решайте, – зловеще произнёс Роговский. – А мы – посмотрим…

Володя умоляюще вскричал:

– На колени встану! Я – фон Риббек – на колени! Но не отпускайте вы их, вся ихняя сеть в руках у вас…

– От себя отводит, – с деланно-торжествующей уверенностью заявил Роговский Онуфриеву, следя за его лицом, стремясь проникнуть в его мысли. – Нас интересует действительная сеть, и я требую результатов, полковник!

Ромеевым занялись, а Панкееву было приказано позаботиться, чтобы троих задержанных отпустили.

С солдатами к пакгаузам отправился дружинник. Быбин по пути возмущался:

– Без проверки – и враз отпустить! А кто они, как не разведчики?

Шикунов подхватил вежливо-ласково, будто он не досадует, а говорит любезность:

– Зато умелого, умного человека сцапали. Впились в него!

По-всегдашнему пасмурный Лушин ввернул со сварливой, злой нотой:

– Видать, много чего есть за ним…

– Но он – за нас! – воскликнул Сизорин, заглянул в лицо Лушину: – И не жалко вам, что он погибает? – отскочил, пряча выступившие слёзы.

Дружиннику указали отделение пакгауза, где были заперты трое. Он отодвинул засов, распахнул дверь. Тотчас из помещения донёсся громкий голос барышни:

– О, новое лицо! Наконец-то! Голубчик, вы знаете, какие-то пьяные люди нас заперли… хотели надо мной надругаться, ограбить. Я пожалуюсь генералу!

– Выходите, это самое, – дружинник показал рукой, – на волю.

Вслед за ней появился мужичонка в лаптях:

– У меня сынок за народный Комуч кровь льёт, а меня – под запор…

Проходя мимо солдат, барышня узнала их, отвернулась, ускорила шаг.

– Ну, – пробормотал Быбин, – а где пацан? – вошёл в помещение. Через минуту выбежал: – Держи-и их! Убили!

Барышня мчалась прочь по уходящей вдаль узкой полосе: справа – бесконечно длинный пакгауз, слева – громыхающий по рельсам состав. Сизорин и Лушин настигали её. "Лапоть" попытался вскочить на тормозную площадку вагона, но Быбин с Шикуновым оторвали его от поручней, повалили наземь.

Быбин, обычно степенный, сейчас чуть не дрожал, сбивчиво объясняя дружиннику:

– Мы троих привели-то… пацан с ними ещё, малолеток! И – нету! Захожу: где? А? Под опилками – неживой…

Парень шагнул в пакгауз, вытащил на свет тело, вытащил привычно, будто мясную тушу. Нагнулся, поворочал, пощупал.

– Удушен. Вишь, дорожки на шее.

Лушин и Сизорин, выкручивая ей сильные руки, привели ожесточённо сопротивлявшуюся беглянку. Шляпка с вуалью потерялась, растрёпанные волосы упали на лицо. Женщина тяжело дышит, всё в ней клокочет неистребимо-ненавидящим упорством.

Её сообщник выглядит как-то "суше", он сидит на земле, низко наклонив голову, сжав её ладонями.

Шикунов поражённо и вместе с тем в отрадном облегчении объявил:

– Ведь он это заране знал – Володечка! Увидите, мол, что выйдет: против чего никто не попрёт. Вот и вышла истина.

Порыв ребячливости сделал непохожим на себя Быбина – он бурно восхитился Ромеевым:

– Очень расчётливо понимал. Заметили, как он крикнул, чтоб эти услышали: уезжаем-де! уходит наш эшелон! Чтоб эти думали: если их отопрут, то уж другие – кто про пацана не знают. И придушили, – закончил ликующе, как мог бы сказать: "Попались!"

Впрочем, его настроение тут же сменилось. С гневным презрением обратился к пойманной:

– Боялись, значит, что снова может рассказать?

Лушин выругался:

– Отомстили! Не терпелось отомстить, у-уу, краснюки-погань, кар-ратели… – он смачно, с чувством сплюнул.

Быбин поторопил:

– Ведём назад в контрразведку!

– Ну, ты! – вдруг набычился дружинник. Он был из тех малых, что знают себе цену. – Не х… командовать! – направил на добровольца громоздкую "Гра".

Тот вытаращил глаза:

– Ты чё?

– У меня приказ: отпустить! Пусть идут.

– Но они убили!!! – вскричал с безумным лицом Сизорин.

– На меня это без влияния. Я здесь с приказом: отпустить. Будешь ещё мне указывать!

"Лапоть" встал на ноги. Барышня отбросила волосы с лица.

– Ну, уж нет! – Быбин выстрелил из винтовки в воздух, закричал: – Тревога!!!

На тесном пространстве между пакгаузом и железнодорожным полотном собирались добровольцы. Раздвигая толпу, подошли чешские легионеры: офицер и двое рядовых.

Пострадавшие от большевиков смотрели на чехословаков как на спасителей. Благодаря им советской власти не стало от Волги до Тихого океана. И они держали себя соответственно.

Офицер с холодной властностью, нажимая на "о", спросил:

– Что про-зочло?

Ему стали рассказывать… Он был отлично сложён, осанист, аккуратно подрубленные узкие усики, тонкой кожи чёрные перчатки. Достав портсигар, серебряный, с монограммой, вынул папиросу, щёлкнул зажигалкой, закурил. Задавал вопросы, уточняя, что именно узнавали барышня, "лапоть", парнишка у военных около эшелонов. С цепким вниманием выслушал поочерёдно четверых добровольцев, осмотрел труп подростка. Вдруг с улыбкой обратился к барышне:

– Отчэго он убитый?

– Не знаю! Контрразведка меня отпустила! Вам подтвердит началь…

Хрусткий звук удара. Молодая женщина отлетела в толпу: та раздалась – и она упала навзничь, вскинув длинные ноги в красивых ботинках. Платье и нижняя юбка задрались, обнажив гладкие пышные ляжки.

– Сучэнка! – чех сделал ударение на первом слоге. Вынул изо рта папиросу, плавно выдохнул дым. – Взъят!

Майор Иржи Котера был пражанин. До мировой войны он занимал видную должность в крупной торговой компании, что закупала в России лён, пеньку, коноплю. Поскольку требовалось бывать в России, Котера выучился говорить по-русски. Истый патриот, он ненавидел австрийцев и мечтал о независимой Чехии. Попав на фронт, перебежал к русским, вступил в чехословацкий легион, чтобы воевать с Австро-Венгрией. Когда легион (чаще его называют корпусом) выступил против большевиков, Котеру, учтя его знание русского языка и опыт общения с русскими, назначили на одну из руководящих должностей в срочно сформированной контрразведке.

Володя, со связанными за спиной руками, сидел на стуле в кабинете Онуфриева. Тип в некрашеного холста косоворотке с засученными рукавами ударил его по губам аршинной дубовой линейкой.

Роговский стоял поодаль на сверкающем паркете в позе несколько театральной, хотя подозрения царапали по сердцу всерьёз.

– Повторяю: с кем из офицеров вы шли на связь?

Ромеев получил ещё один удар линейкой; из разбитых губ капала кровь.

Полковник, сидя за столом, набивал нюхательным табаком ноздри.

– Отвечай! – оглушительно, со вкусом чихнув, добавил: – Покалечим!

– Не надо бить, – тоном просьбы сказал Евгений Фёдорович: он говорил это после каждых двух-трёх ударов.

И вдруг связанному – нахраписто, свирепо-хамски:

– Имена офицер-ров?! Живо!

Володя молчал, и тип опять прошёлся линейкой по его губам.

– Ты усугубляешь своим упорством! – проорал со своего места Онуфриев.

Вошёл молодцеватый чешский майор, вскинул руку в перчатке к козырьку, представился.

– Этот чоловек взъял троих людей? – указал взглядом на Володю.

– А в чём дело? – Роговский, эффектно подбоченившись, с апломбом назвал себя, свой пост.

Котера с дежурно-любезной улыбкой, как о приятном, уведомил:

– Он берьотся к нам.

– Это невозможно! Он опасный враг, многолетний провокатор царской охранки! Ему вынесен смертный приговор партией эсеров.

– Очэн сожалею, – сказал чех невозмутимо. – Нам нужно его взъят! – кивнул двум легионерам. Те встали у Володи по бокам.

Котера щёлкнул каблуками, слегка поклонился Роговскому и чётким шагом вышел.