Рядом с Жюлем Верном - Страница 3

В «Детях капитана Гранта» есть один эпизод, где Жюль Верн, по утверждению критиков, подразумевает самого себя, признаваясь устами Паганеля: «В этот самый день около двух часов пополудни путь отряда пересекла какая-то дорога. Естественно, Гленарван спросил у проводника ее название.

– Это дорога из Юмбеля в Лос-Анджелес, – не задумываясь, ответил Жак Паганель. Гленарван взглянул на проводника. – Совершенно верно, – подтвердил тот, а затем обратился к географу:

– Так, значит, вы уже путешествовали по этой стране?

– Разумеется, и не раз, – серьезным тоном ответил Паганель.

– На муле?

– Нет, в кресле».

Подобно Паганелю, Жюль Верн тоже совершил «в кресле» немало увлекательных путешествий. Находившаяся в распоряжении писателя огромная, тщательно подобранная библиотека помогала ему переноситься воображением в самые отдаленные страны.

Да, Жюлю Верну не приходилось терпеть кораблекрушений, высаживаться на необитаемых островах, открывать новые земли! Все это делали за него герои его романов. И все же неверно думать, что он заимствовал материалы для «Необыкновенных путешествий» только из вторых рук. Дальше мы увидим, как помогал ему в работе над романами непрерывно пополнявшийся запас собственных путевых впечатлений.

Легенда вторая, основанная на прямо противоположном мнении, столь же ошибочном, но льстившая самолюбию автора: Жюль Верн – бывший капитан корабля «Сен-Мишель» – описывает в многочисленных романах преимущественно свои же приключения. Убеленный сединами многоопытный «морской волк» на старости лет перебрался на сушу, чтобы поделиться воспоминаниями о бурно прожитой жизни.

Читатели могли этому верить. Во многих романах Жюля Верна действие целиком или частично развертывается на морских просторах. Все описания кораблей, оснастки, управления, всякого рода маневров, корабельного' быта и так далее выполнены с полным знанием дела, достоверно и убедительно.

Но Жюль Верн не был профессиональным моряком, хотя и любил повторять: «Море – моя стихия».

Легенда третья, развенчанная еще при жизни писателя: Жюль Верн – коллективный псевдоним группы литераторов, географов и путешественников. Один человек не может обладать такой продуктивностью, такими разносторонними знаниями и придумать столько разнообразных сюжетов!

Легенда четвертая, выросшая из газетной утки и подхваченная печатью многих стран: писатель Жюль Верн, выдающий себя за француза, на самом деле – польский еврей-эмигрант Ольшевич, принявший в Риме католичество и нашедший во Франции вторую родину. Фамилию Верн (Verne) он присвоил себе потому, что это сокращение французского слова «Vergne» (ольха). Следовательно, «Верн» – преобразованное на французский лад польское родовое имя «Ольшевич».

Глупый домысел, отнимавший у французского классика его французское происхождение, так упорно держался и после смерти Жюля Верна, что его родственники, в конце концов, сочли нужным опубликовать подлинные метрические выписки и другие документы из нантского городского архива, удостоверяющие, что Жюль-Габриэль Верн родился 8 февраля 1828 года в городе Нанте в семье потомственного адвоката Пьера Верна и его жены Софи-Анриетты Верн, до замужества Аллот де ла Фюи, из старинного рода бретонских моряков, кораблестроителей и судовладельцев, издавна укоренившихся в Нанте.

И наконец, пятая легенда, рисующая Жюля Верна добрым буржуа, истым католиком и счастливым семьянином. Такой образ писателя, созданный его первыми биографами, был искусственно подогнан к шаблону: признанный воспитатель юношества, классик детской литературы в глазах общественного мнения иначе выглядеть и не мог.

Традиционный Жюль Верн – этакий благодушный либерал, далекий от действительной жизни, с ее противоречиями, наивный чудак и безудержный мечтатель, который тем-то, собственно, и хорош, что уводит юных читателей в иллюзорный мир фантастики, – конечно, не имеет ничего общего с подлинным, невыдуманным Жюлем Верном.

Незаметно подкралась старость. Уже много лет Жюль Верн не выезжал из Амьена и все реже выходил из дому. Он страдал от диабета, почти полностью потерял зрение, стал плохо слышать. Окружающий мир погрузился в полумрак, но работа почти не прерывалась. Дрожащей рукой он унизывал листы бумаги ровными полосками строчек, соглашаясь диктовать только в часы недомогания или крайней усталости.

В каком он был состоянии, можно судить по его поздним письмам.

«Я теперь совсем не двигаюсь и стал таким же домоседом, как раньше был легок на подъем. Возраст, болезни, заботы – все это приковывает меня к дому. Ах дружище Поль! – жаловался он брату незадолго до своего семидесятилетия. – Хорошее было время, когда мы вместе плавали по морям. Оно уже никогда не вернется…»

«Писать мне приходится почти вслепую из-за катаракты на обоих глазах», – сообщал он в 1901 году итальянскому литератору Марио Туриелло.

«Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра, – писал он в 1903 году. – Операции катаракты еще не было… Кроме того, я оглох на одно ухо. Итак, я в состоянии теперь слышать только половину глупостей и злопыхательств, которые ходят по свету, и это меня не мало утешает!»

Ежедневно со всех концов света Жюль Верн получал десятки писем. Юные читатели желали ему долгих лет жизни и подсказывали сюжеты для следующих томов «Необыкновенных путешествий». Известные ученые, изобретатели, путешественники благодарили писателя за то, что его книги помогли им в молодые годы не только полюбить науку, но и найти жизненное поприще.

Массивный шкаф в его библиотеке, отведенный для переводной «Жюльвернианы», был забит до отказа сотнями разноцветных томов, изданных в разных странах, на разных языках, вплоть до арабского и японского. Русские издания едва умещались на двух верхних полках. Но это была лишь частица того, что тогда уже было напечатано во всем мире под его именем!

Все чаще и чаще в Амьен наведывались парижские репортеры и корреспонденты иностранных газет. И Жюль Верн, так неохотно и скупо говоривший о себе и о своем творчестве, вынужден был принимать визитеров и давать интервью. Беседы тут же записывались и попадали в печать. Эти репортажи представляют несомненный интерес, так как содержат достоверные мысли и признания великого фантаста, не оставившего после себя ни мемуаров, ни дневников.

В старых газетах и журналах мне удалось найти не менее полутора десятков таких публикаций. Среди них – рассказ о визите к Жюлю Верну известного итальянского писателя Эдмондо Де Амичиса, интервью, записанные английскими журналистами Мэри А. Бэллок, Г. Джонесом, Ч. Даубарном, французским критиком А. Бриссоном, русским литератором А. Плетневым, корреспондентами газет «Le Temps», «Die Woche», «Neues Wiener Journal», «L'Echo de Paris» и других.

Отвечая на стандартные вопросы, писатель поневоле должен был повторяться» ли варьировать одни и те же мысли. Наиболее подробно он останавливается на истории замысла «Необыкновенных путешествий» и своей неустанной работе над этой колоссальной серией романов. Почти в каждом интервью ему приходилось говорить о своих литературных пристрастиях, о науке и ее будущих возможностях, с которыми он связывал радужные перспективы не только технического прогресса, но и общественного развития. Не обходил он молчанием и тревожных вопросов международной политики: осуждал военные приготовления великих держав, рост вооружений и так далее. И наконец, лейтмотивом последних интервью становится навязчивая мысль о близкой смерти и оригинальном литературном завещании, которое должно было еще на несколько лет продлить для читателей его интенсивную творческую жизнь.

Я попытался свести воедино разрозненные высказывания, ограничив свою задачу монтажом и систематизацией материала по основным темам. Получилась довольно связная творческая автобиография Жюля Верна. Все, что здесь сказано, – это его подлинные слова, застенографированные или записанные под свежим впечатлением лицами, которым он давал интервью. Вопросы тоже не придуманы. Только задавались они в разное время, разными людьми.