Русский спецназ. Трилогия - Страница 197

Шешель так и стоял в авто, будто оплеванный, провожая их взглядом. Слишком быстро отвергнутый кумир. Он не успел насладиться славой.

– Александр Иванович, все, – сказал ему водитель.

Шешель кивнул. Водитель подумал, наверное, что Шешель не услышал команду Томчина, и продублировал ее.

Он перевалился через бортик авто и побрел в раздевалку, похожий на неуклюжего медведя, которого вывели на манеж позабавить публику, но та не стала ждать представления. О медведе все позабыли. Даже хозяин. Куда же теперь податься?

«Вот она, какая толпа. Чувства ее недолговечны».

– Я вас довезу, – донесся до него голос водителя.

– Сам дойду, – отмахнулся Шешель, потому что водитель его слов не услышал, а жест этот увидит обязательно.

11

Съемки длились уже две недели. Шешель видел только декорации ко многим сценам, в которых не участвовал, так что с трудом представлял, во что все это может вылиться. Огромный зал с экраном как в кинотеатре, перед которым располагались ряды кресел и столов.

– Что это? – спросил он у Шагрея.

– Центр слежения.

– Слежения?

– Да. Надо ведь с тобой как‑то общаться. Ты что же думал, что тебя отправят в космос, и все? Нет. Отсюда будет контролироваться каждый твой шаг.

Все перемешалось в голове Шешеля. То ему приходилось бродить по лунной поверхности, а на следующий день он оказывался в глухой заснеженной тайге. Искусственный снег глубокими сугробами заваливал павильон. Он не таял, не был холодным, но под ногами так же приятно хрустел, а когда Шешель выходил из студии, то оказывалось, что там поздняя весна. Переходить от вымысла к реальности становилось все труднее.

Все этим утром валилось у него из рук. Началось это вовсе не оттого, что он, не заметив, встал с постели с левой ноги, а пораньше, когда он тянулся за будильником, который резким противным трезвоном разрушил его сны.

Глаза Шешель не открывал. Пальцы коснулись вздрагивающего металла, но будильник будто отпрыгнул после этого прикосновения и пальцы не схватили его, а толкнули. Он стал заваливаться, будто стоял на краю обрыва и оступился. Когда пальцы хотели поймать его, сжимаясь в кулак, на том месте, где мгновением ранее находился будильник, осталась только пустота.

Последовал глухой удар о пол, после которого в будильнике что‑то взвизгнуло, словно в нем рвались натянутые струны. Он еще покатался по полу с несколько секунд, постанывая от боли, а потом успокоился.

– Ну, вот, – сказал Шешель. Он все еще не разлепил веки, но уже сел на кровати и спустил ноги вниз, а ступни при этом елозили по полу и искали там тапки. – Теперь придется будильник в починку отдавать. Без него я обязательно просплю завтра.

Он поднял с пола будильник, поставил его на прежнее место, покрутил ключик завода, но тот слишком легко поддавался и, похоже, не цеплялся внутри за шестеренки и пружинки. Будильник молчал. Шешель понял, что без его тиканья в комнате стало неуютно, будто замолчал сверчок, живущий за печкой. Шешель потрогал минутную стрелку, сдвинул ее на целый оборот, как пропеллер аэроплана, но и после этого двигатель не заработал.

Шешель пошел варить себе кофе, отыскал на полке банку, отсыпал из нее ложку в кофеварку, поставил ее на плиту и развел огонь.

Пена быстро поднялась со дна кофеварки, полезла наружу, переваливаясь через медные края. Шешель задумался и чуть не упустил ее, схватил ручку кофеварки, обжегся, зашипел, ставя ее на стол. Подул на пальцы, заговаривая боль, потом взял тряпку, набросил ее на ручку кофеварки, перелил ароматный напиток в чашку.

В комнате было тихо, как в склепе. Только воздух не такой затхлый и спертый. Тишина давила на барабанные перепонки, как многометровый слой воды. Чтобы в комнату ворвался хоть какой‑то звук и разбил тишину, Шешель открыл окно. Лучше стало ненадолго, потому что вдобавок ко всем печалям он задел рукой чашку с кофе, выплеснул ее содержимое себе на ноги и чуть обварился.

«Не иначе сегодня пятница и число тринадцатое. Так много напастей с утра, что и на улицу выходить боязно», – подумал Шешель, подошел к стене, где висел календарь, сверяться с датой, но, не дойдя до него нескольких шагов, вспомнил и день недели и число. И не пятница и не тринадцатое.

Ненадолго мрачные мысли затаились.

Выходя из подъезда, он заметил, что забыл дома будильник, отчего расстроился еще больше, но возвращаться не стал.

«Примета плохая. Пути не будет».

Но не ходит беда одна. Не ходит и вдвоем с подружкой. Стаей только. Ведь знал он об этом и все‑таки хотел обмануть ее, полагая, что разбитым будильником и пролитым кофе она ограничится и больше к нему не придет. Лучше бы вернулся. Главное‑то уже произошло, и повлиять на это он никак не мог.

Дорога, по которой он обычно ехал в студию, оказалась перерезанной огромной ямой. На ее краю стоял знак, указывающий, в каком направлении надо объезжать это препятствие.

Шешель вышел из авто, посмотрел на вскрытую мостовую. Она походила на слоеный пирог, где сверху уложили асфальт, будто это была запеченная корочка, под ней брусчатку, а еще ниже шли доски и бревна.

Городские власти стали реализовывать давнюю идею – строительство в Москве подземки наподобие тех, что уже действовали в Лондоне и Париже. Дума выделила на нее средства из городской казны. И какие только улицы еще перероют, пока не проведут подземку? Для авто мороки прибавится.

Рабочие, побросав лопаты, сгрудились над осколками глиняного горшка, который только что извлекли из‑под земли. Такой хрупкий предмет отыскать здесь они и не помышляли. Они вгрызались в землю не кисточками, как археологи, ведущие раскопки, а лопатами. Вот и нанесли горшку приличную рану, от которой он рассыпался, а его содержимое пролилось на землю золотым дождем.

Рабочие выковыривали капельки золотого дождя, складывали их по карманам.

У Шешеля, к сожалению, не было времени послушать, что скажет полицейский, возникший на краешке ямы. Он смотрел на происходящее с интересом, пока не прерывая действо, как рыбак, который ждет, что рыба посильнее заглотнет наживку, и только тогда ее надо подсекать. Иначе сорвется, уплывет, забьется в тину, и тогда ее ни один жирный червяк не выманит. Но ведь рабочим причиталась часть находки совершенно официально.

Сапоги полицейского были начищены до блеска. Если бы полицейский спустился в яму, то грязь, которая была на ее дне, испачкает ему сапоги, и он уже не сможет смотреться в них, как в зеркало. И отглаженная форма помнется.

Надо приказать рабочим выбраться наверх. Вряд ли они ослушаются приказа и как ни в чем не бывало, будто и не заметив полицейского, останутся в яме, продолжая набивать свои карманы золотыми монетами. Но если их остановить, то тогда полицейскому самому придется выковыривать монеты из грязи. Пусть уж лучше их извлекут рабочие. Когда они спрячут последнюю – тогда их можно и остановить. Железная логика. Золотая.

Чем разрешилась эта ситуация, Шешель уже не увидел. Забравшись в авто, он оставил за собой яму, двинулся по улице, положившись на совет дорожно‑го знака.

Он почувствовал, что случилось что‑то плохое, как только пришел на студию. Атмосфера стала тяжелой. Она давила. Он вздохнул и забеспокоился, мысленно прикидывая, к чему готовиться. К чему? Как страшно спросить. Вдруг все окажется еще хуже, чем подумал. Но он ничего не придумал.