Русский спецназ. Трилогия - Страница 186

«Нам не страшен Рим. У нас есть свой Архимед», – читается в их глазах.

Орудия такие странные, что по их внешнему виду неприятель и не догадается, по какому принципу они действуют. Он поймет это, только приблизившись к ним на убойное расстояние, и когда в него полетят заостренные брусья, каменные ядра и тучи стрел. Лучше не подходить к ним, держаться подальше, а то за последние два тысячелетия наука ушла далеко вперед. Неизвестно, чем встретят Шешеля, когда он попробует подойти к этим приспособлениям. Чем его встретят? Ослепительным светом? Огнем? Нет, лучше держаться от них подальше и не замечать. Может, и они тогда его не заметят.

Окно, вырезанное в стене, хоть и не вело на улицу, но все равно в него заглядывали ветви деревьев и светило солнце – это техники старательно направляли в комнату лучи одного из прожекторов.

Шешель молча протянул Спасаломской журнал, на обложке которого красовалось его улыбающееся лицо, но улыбка эта была чуть поменьше той, что сверкала на его лице сейчас. Позади него стоял отливающий металлическим блеском моноплан, похожий на ракету, положенную набок, и к которой приделали крылья и колеса. Смелая конструкция, учитывая, что никто пока не смог довести металлические аэропланы до уровня, когда они стали бы надежными машинами, а не игрушками в руках ветра, летать на которых было так же опасно, как гулять по минному полю.

Шешель сам не успел рассмотреть этот журнал, потому и заглядывал через плечо Спасаломской.

Шешелю его всучили в руки в гримерной. Он его отложил в сторону, а потом и совсем о нем забыл. На такой случай и сделаны дополнительные экземпляры. Томчин предвидел ротозейство на съемочной площадке. Но хорошо, что гример заметил журнал у себя на столике, побежал за Шешелем, крича ему в спину, чтобы остановился и подождал, но пилот, увлеченный повторением слов своей роли, ничего не слышал. Нагнал его гример почти возле павильона, запыхавшись и почти на последнем дыхании.

– Вот, – сказал он. На лбу у него выступила испарина.

Шешель удивленно посмотрел на гримера, потом на журнал, стал рыться в карманах, похлопывая себя по бокам.

– Ручка есть? – спросил Шешель.

– Зачем? – удивился гример.

– Как же, разве вы не автограф просите?

– Нет, – еще больше удивился гример, руки у него опустились и уже не тянулись к Шешелю.

– Ладно, ладно, – сказал пилот, взял журнал, причем пришлось прямо‑таки вырывать его из рук гримера, который, услышав первые фразы Шешеля, отчего‑то сильно вцепился в журнал и отдавать его не хотел, – шучу я так. Спасибо.

– Да что уж там. Пожалуйста, – руки гримера наконец разжались.

Под фотографией шла надпись, набранная громадными буквами: «Мы первые на Луне».

– Не рано ли? – спросила Спасаломская, посмотрев на Шешеля. В глазах ее появился страх. – Я суеверная.

– Это сигнальный экземпляр. Тираж отпечатают к моему возвращению. В продаже он появится в тот же день. Иначе – не успеют.

Все диалоги Томчин задумал написать титрами внизу кадров. «Не будет ли это отвлекать от просмотра? – спрашивали его. – Зрители начнут читать диалоги и не уследят за действием». «Уследят, – уверял Томчин сомневающихся, – и потом – мои герои должны говорить».

Обложку журнала, которую Шешель показал Спасаломской, отпечатали накануне вечером. Сделали десять экземпляров на тот случай, если часть из этого тиража во время съемок испортится. Кроме обложек, все в журналах осталось точно таким же, что и в тех, которые через неделю окажутся на прилавках. Издатель расценил это как рекламу своего журнала и был крайне удивлен тем, что Томчин не попросил у него за это денег. Томчин тоже был удивлен тем, что не подумал заранее потребовать у издателя денег, но после эту тему поднимать не стал. Отпечатали нужную обложку – и на том спасибо.

– Хорошо, – прозвучал, усиленный мегафоном, голос Томчина, точно это был глас небесный. Все видящий и все знающий.

– Рад вас видеть, – тихо сказал Шешель Спасаломской и улыбнулся.

– Взаимно, – прошептала актриса.

– Все разговоры на отвлеченные темы после окончания съемочного дня.

Голос небес стал еще громче оттого, что Томчин чуть приблизился, но мегафон из рук не выпускал и ото рта его не отводил. Заметив это, он удивленно повертел перед глазами мегафон, точно впервые видел эту непонятную штуковину и не знал, для чего она предназначается, потом опустил руку. Спасаломская не вставала, держала в одной руке блюдце, а другой изредка подносила ко рту чашечку с чаем и делала маленькие глотки.

– Кто заваривал чай? – огорошила она Томчина, когда он подошел к ней.

– А? Что? А чай? Прикажете выяснить?

– Уж не сочтите за труд. Очень он хорош. Выведаю секрет и сам буду заваривать его вам каждое утро, а того, кто мне раскроет секрет приготовления, – убью, чтобы конкурентов не оставлять.

– Какой вы жестокий.

– А вы великолепны. И знаете, о чем я думаю, когда смотрю, как вы играете, как говорите? Не знаете?

– И не догадываюсь.

– Жаль, что на пленку нельзя записать ваш голос. Хоть на граммофонную пластинку его записывай и давай такую пластинку к каждой копии нашего фильма. Но вот беда, как синхронизировать звук и картинку на экране? Может, Шагрей что придумает.

Томчин посмотрел на Шешеля, как на что‑то не менее занимательное, чем мегафон.

– Вы, Александр Иванович, тоже играете превосходно.

– Спасибо.

– Не за что. Как думаете – сможет Шагрей синхронизатор звука и изображения выдумать?

– Думаю, что да. На аэропланах стоит синхронизатор пропеллера и пулемета, чтобы при стрельбе пули в лопасти не попадали. На мой взгляд – эта штука посложнее, чем синхронизатор для звука и изображения. Шагрей справится.

– Посмотрим, посмотрим. Давайте продолжать.

– Отчего у вас глаза красные? Не выспались? – спросила Спасаломская во время одной из пауз.

– Да. Ничего от вас не укроешь. Вы очень проницательны. Томчин обещает завтра выходной. Может, по городу пройдемся?

– Посмотрим.

Под вечер, когда у Шешеля белки глаз превратились во что‑то красное от осветительных приборов и от усталости, он сидел за столом в студии в точно такой же позе, в какой утром сидела здесь Спасаломская, ожидая его прихода. Роли их поменялись. Но никто их не снимал.

Сейчас здесь было темно, все осветительные приборы погасли. Кто стоит у стен – не разглядишь. В окно заглядывала ночь, в которой не видно ни звезд, ни фонарей, ни серого неба, лишь доносятся какие‑то странные звуки и чуть приглушенные, профильтрованные стенками голоса. Они сливались в гул, хоть и отличающийся от шума ветра, но такой же непонятный.

Шешель думал, что его не найдут здесь, и пришел сюда для того, чтобы вернуть то теплое ощущение, которое родилось в нем утром. Но без Спасаломской чувство это было не полное, половинчатое какое‑то. Остаться бы здесь до следующего дня.

Он услышал, как открывается дверь, обернулся, по сделал это так неудачно, что чай выплеснулся вначале на блюдечко, а потом на пол, потому что он успел расставить пошире ноги и увернулся от горячих капелек, правда, при этом он дернулся, чай опять выплеснулся из чашки и на этот раз попал на брюки.

– Что случилось? – спросил он, когда увидел входящую в комнату Спасаломскую, но, судя по ее приподнятому, несмотря на усталость, настроению, ничего плохого не произошло.

– Вы говорите мои слова. Это не ваша роль.

– Извините.

Одну руку она держала за спиной, подарок готовила, и Шешель вдруг подумал, что, когда утром он был на ее месте, ему надо было принести не журнал, а букет цветов, вручить ей и любоваться, как она наслаждается их ароматом.